Крик Джоконды. Евгений Водолазкин - Евгений Водолазкин - Интервью - 2020-09-27
М. Нуждин
―
Всем добрый день, здравствуйте. Я Марк Нуждин, и сегодня программа «Крик Джоконды» с необычным ведущим. Арсений Веснин обязательно вернётся как автор этой программы в самом ближайшем будущем, но сегодня о литературе буду говорить я. Вернее, я буду только задавать вопросы, а говорить о литературе будет петербургский писатель Евгений Водолазкин. Евгений Германович, здравствуйте.
Е. Водолазкин
―
Здравствуйте, Марк.
М. Нуждин
―
И давайте я начну прямо сразу с грубой прозы жизни: современная русскоязычная литература умерла? Потому что, глядя вокруг, увы, невозможно её сравнить ни с золотым веком — концом XIX века, ни с моим любимым периодом — 1920-ми и началом 1930-х годов, ни даже с 1960-ми.
Е. Водолазкин
―
Вы знаете, подозрения насчет того, что литература умерла, характеризуют каждую эпоху без исключения. Каждая эпоха кажется последней, потому что всё великое было прежде, а впереди туман и беспросветность. Но это не так. На самом деле впоследствии, лет через 20-30, мы понимаем, что литература великая была почти без исключения в каждом из десятилетий, и это, знаете, такая скромность каждой эпохи — не видеть саму себя. Может быть, это хорошо. Но литература наша жива, она чувствует себя вполне хорошо, и слухи о её кончине, конечно, преувеличены. Более того, сейчас, на мой взгляд, и не только на мой — на взгляд людей, которые, что называется, внутри процесса — литература на коне. И я думаю, что всё в порядке.
М. Нуждин
―
Евгений Германович, но с другой стороны, если мы говорим о литературе для читателя… Хорошо, может быть, с авторами всё в порядке. Но явно не в порядке читатель, потому что у меня лично такое ощущение, что все пишут, но никто при этом не читает.
Е. Водолазкин
―
Нет, это не совсем так. То есть пишущих, может быть, действительно переизбыток, но этот переизбыток характеризует любую эпоху. Если мы возьмём тиражи XIX — начала XX веков, они совершенно никакие. Это маленькие тиражи, тысяча-две-три, и между тем мы говорим, что это была великая литература и великий читатель, потому что всё обсуждалось. Сейчас тиражи гораздо выше, и читатель вполне хорош, грех жаловаться на такого читателя. Почему создается такое впечатление, я не знаю. Может быть, потому что сейчас к интернету (а почти все наши знания теперь мы черпаем из интернета) имеют отношение люди, которые и читают, и не читают. Если раньше высказывались только читающие люди, то сейчас высказываются и не читающие, и создаётся впечатление, что не читают все. Это не так.
М. Нуждин
―
Но смотрите, вместе с этим получается, если мы чуть-чуть на интернете задержимся, что в социальных сетях, в блогах очень часто появляются произведения, так скажем, достойные литературы. При этом их авторы не считают себя литераторами. Они просто пишут, как пишется. Не кажется ли вам, что это размывает и границы, и собственно ценность писательского мастерства.
Е. Водолазкин
―
Нет. Обилие плохих текстов не размывает существование хороших. Контекст имеет значение, но всё равно мы литературу отличим от не литературы в любом контексте. И беда не в том, что многие сейчас перешли к активной публикации своих текстов. Получают они то, чего эти тексты заслуживают, как в плюсовом значении, так и в минусе, потому что всё-таки большинство издаваемых в интернете текстов несовершенны. Но не все. Интернет открывает для нас таких замечательных писателей, как, например, Ксения Букша — Житинский её нашёл как раз через интернет. Поэтому здесь вообще беспокоиться не стоит.Сейчас настала эпоха, когда границы между профессиональным и непрофессиональным вроде бы размываются. Каждый, кто повесит свой текст на сайте «Проза.ру», может считать себя писателем, и кто его оспорит, собственно? Раньше писатель стремился получить сертификат качества: это было членство в союзе писателей, публикация в толстом журнале или в издательстве. Но сейчас ни первое, ни второе, ни третье не обязательны, и в этом смысле наступила демократизация литературы. Но от этой демократизации не всегда получаешь удовлетворение.
М. Нуждин
―
Сразу несколько вопросов у меня из этой вашей реплики появляется. Давайте начнём с того, что (на мой взгляд, может быть, вы скажете, что я не прав) в интернете существует засилье рассказа. И понятно, что роману в социальных сетях нет места — никто не будет читать продолжение, если предположить, что большие тексты будут выкладываться частями. Всем интересна маленькая какая-то история. При этом мало кто читает стихи. Поэтому если мы говорим о рассказе, романе, стихах, то здесь иерархия совершенно понятна. На ваш взгляд, так ли, прав ли я?
Е. Водолазкин
―
Да, вы правы. Обилие коротких текстов объяснимо. Собственно, это то, о чём вы говорите: кто будет читать роман неизвестного автора, сразу тратить время на него и погружаться на неделю в неизвестный текст? Короткие рассказы — это рассказы на одно дыхание. Они любопытны для того, чтобы автора оценить. Часто достаточно рассказа, чтобы понять его манеру писать, его стиль и так далее. Но с другой стороны, рассказ, за редкими исключениями — это не то, что вводит в литературу. Например, солидные, да и любые издательства неохотно печатают рассказы. Кроме того, если брать премии, они даются обычно большим книгам. Необязательно романам, но большим книгам. И, наконец, рассказы, стихи и пьесы — это то, что издатели берут достаточно неохотно, потому что это плохо раскупается. Для того чтобы читали рассказы так, чтобы влёт раскупались книги, надо быть, например, Чеховым, О’Генри, я не знаю, кем ещё.
М. Нуждин
―
Современных авторов тоже можно здесь перечислить несколько, но я не буду этого делать, очень хочется продолжить вашу мысль. Получается, что премии и издательства любят романы, а массовая аудитория всё-таки рассказы. Не следует ли из этого, что премии как-то оторвались совсем от симпатий простых людей, что называется, простых читателей, и где-то царят в горних высях, не очень пересекаясь с аудиторией?
Е. Водолазкин
―
Нет. Я бы уточнил ваш вопрос в том смысле, что не читатели любят рассказы. Просто ситуация такова, что у неизвестного человека ты прочтёшь максимум рассказ, а уж эпопею трехтомную читать точно не будешь. Это как бы следствие обстоятельств. На самом деле читатели вполне охотно читают романы, так же, как и хорошо написанные рассказы. Но если мы будем говорить об интернете, то в интернете действительно если читают неизвестного автора, то читают рассказы. Если известного, могут как рассказы, так и романы.Теперь что касается второй части вопроса относительно премий. Премии дают и за рассказы, на моей памяти несколько премий получили книги рассказов прекрасных писателей. Но это всё-таки скорее исключение, потому что премия хочет поощрить не просто какой-то конкретный текст, но и направление. Она хочет выделить тенденцию. А рассказы редко обнаруживают тенденцию и являются барометром изменений в литературе, это всё-таки прерогатива романа. И поэтому романы безусловно превалируют в выборе жюри премий.
М. Нуждин
―
А вы можете чем-то объяснить выборы тех или иных произведений? Потому что у меня, человека, который всё-таки находится вне литературного процесса, часто такое ощущение возникает, что премии даются по критериям совершенно непонятным. Я не буду сам оценивать роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза», но то, что он вызвал колоссальные споры, в том числе и его литературное достоинство — мне кажется, это совершенно очевидно. Тем не менее премии он получил.
Е. Водолазкин
―
Да, премии он получил, и я скажу, что получили вполне заслуженно как первый роман, так и второй. У Гузель Яхиной очень хорошие тексты, я мог бы подробно аргументировать, почему они хорошие. Я скорее сосредоточусь на тех спорах, которые вызвал этот роман. Видите ли, сам роман вызвал споры не очень большие, потому что большинство было согласно в той или иной степени с выбором жюри. Споры вызвал сериал. И вот когда настали споры вокруг сериала совершенно чудовищные, на мой взгляд, неподобающие, недостойные, оскорбительные, то в дело пошла армия не читающих. Те, кто читали, на момент сериала давно отспорили. Они имели то или иное мнение, положительное или отрицательное, но они его высказали и обменялись мнением со своими коллегами.В ход пошло войско не читающих, войско смотрящих сериалы, и ещё тут накрыло всех пандемией коронавируса. И вот представьте себе: сидит человек безвылазно второй месяц дома. Он уже обругал и дал по лицу всем, кому было возможно, всем, кто в шаговой доступности. И вот выхода его дурной энергии нет, поскольку если человек никуда не ходит, то он просто как кипящая кастрюля с закрытой крышкой. И тут сериал с возможностью обсудить. Если бы это было обсуждение производства консервных банок на Марсе, я думаю, высказывались бы с точно такой же яростью. Гузель Яхина просто под руку попала. Речь шла только о том, чтобы выплеснуть дурную энергию.
М. Нуждин
―
Понятно. То есть, такое стечение обстоятельств.
Е. Водолазкин
―
Да. Для Гузель очень неприятное. Я её хорошо знаю и дружу с ней, это замечательный талантливый человек, и мне было её очень жаль, я ей очень сочувствовал, потому что обсуждения были ну просто… Понимаете, это была уже какая-то антисанитария. И в отношении Гузель, и в отношении Чулпан Хаматовой. Я знаком неплохо с обеими, как я уже сказал, и я пытался поддержать и Гузель, и Чулпан. Обе девочки себя вели очень мужественно, и я ими любовался.
М. Нуждин
―
Вы тем временем затронули ещё один очень важный момент, о котором тоже хотелось бы вас расспросить подробнее. Так получилось (я уж не знаю, почему, видимо потому, что Владимир Ильич всё-таки был прав, когда говорил, что важнейшим из всех искусств для нас является кино), что наиболее уважаемый литературный жанр романа стал своего рода пищей для кинематографа или авторов сериалов. И если по книге снят фильм, то читатель бросается, покупает эту книгу. Конечно, потом говорит, что книга лучше, но если фильма нет, если сериал не снят, то событие проходит очень спокойно. Есть роман и есть, о нём знает узкий круг почитателей и не более.
Е. Водолазкин
―
Нет, это не всегда так. Действительно, фильм, который снимается — это огромная раскрутка для романа, и некоторые авторы, будучи скептически настроены в отношении кино в целом, идут на экранизацию своих текстов, потому что они считают, что это поможет продаже бумажных экземпляров. Это действительно так. Знаете, когда-то Шукшин, который представлял обе стихии — и литературу, и кино — написал статью о соотношении литературы и кино. И он сказал, что хорошие классические вещи по большому счету не нуждаются в экранизации, потому что они самодостаточны, они достигли совершенства в выражении той или иной идеи. А кино, как младший брат литературы, может только раскрыть основную идею, добавить какие-то частности, но улучшить сделанное не может. Он не может улучшить «Войну и мир», как пишет Шукшин.Это отчасти так, хотя раскрытие деталей тоже очень много значит. Это, знаете, такой великолепный комментарий к книге, который очень важен. Так вот, ещё Шукшин пишет, что чем хуже произведение, тем легче его экранизировать, потому что и ответственность не та, и автору фильма есть, где разгуляться и показать себя, пофантазировать. И ещё он пишет, что из всего, что он снял, вещи, которые сняты по его рассказам, наименее сильные — так он сам считал. Экранизация — это странная вещь. Если вы спросите меня о моём отношении к экранизациям, я отношусь хорошо. Просто потому что я не очень сопоставляю экранизацию с оригиналом.
Часто писатели печалятся в том отношении, что текст изменён, какие-то детали — ну и пусть изменён, что тут плохого? Это же уже не писательское произведение. Это речь, которая звучит на совершенно другом языке, на языке кино. И когда, например, мы переводим с одного языка на другой пословицы, мы же не будем переводить их буквально. Мы переводим их подобными пословицами-эквивалентами. Так и кино не может буквально повторить литературу, оно даёт какие-то свои эквиваленты. Главное, на мой взгляд, чтобы идея фильма, тот небесный эйдос, выражаясь платоновской терминологии, соответствовал идее и эйдосу произведения. А остальное всё не так уж и важно.
М. Нуждин
―
Евгений Германович, я ничего не знаю об экранизации ваших романов. По-моему, их просто нет. Поэтому у меня вопрос: а вы хотели бы, чтобы, допустим, «Лавра» экранизировали?
Е. Водолазкин
―
Да, я хотел бы, но не любой ценой.
М. Нуждин
―
Ой, а расскажите, пожалуйста, об этом. Какова в ваших глазах допустимая цена экранизации?
Е. Водолазкин
―
Этот фильм не должен быть плохим. Он может не быть похожим на книгу, но он не должен быть плохим. У меня очень много было предложений экранизировать «Лавр». Не только «Лавр», почти все мои романы. И более того, права на экранизацию «Авиатора» были проданы телеканалу «Кино ТВ» уже год назад, но пока движения нет, я с интересом жду. Ничего не слышу пока. В нескольких интервью я читал, что Лунгин хотел снимать «Авиатора». Для меня бы это было большой радостью, я очень люблю этого режиссера. Но пока та компания, которая купила права, процесс не запускает, или я об этом не знаю.Что касается «Лавра», то это особая история. У нас был почти двухлетний диалог с замечательным режиссёром Велединским. Он снял «Географ глобус пропил», сериал «Обитель», то есть, он как раз некоторым образом специализируется на экранизации прозы. И до сих пор Саша Велединский говорит мне, что он не отказался от идеи экранизировать «Лавра», но как-то не заладилось. Он попытался представить это… То есть, он и хочет, и как-то это не складывается. Что касается меня, то я обычно отказываюсь при переговорах писать сценарий, потому что каждый, на мой взгляд, должен заниматься своим делом. Но вот в случае «Лавра» я бы, пожалуй, написал, потому что я знаю, как.
М. Нуждин
―
Вы так выделяете этот роман из остальных. Это моё ощущение, которое сейчас возникло, или действительно особняком стоит вещь в вашем творчестве?
Е. Водолазкин
―
Нет, это вы совершенно правильно отметили. К «Лавру» я отношусь особенно. До некоторой степени все мои последующие тексты — это комментарии к «Лавру».
М. Нуждин
―
В двух словах: опять же, я понимаю, что это не главная тема разговора, но как вообще этот замысел возник в вашей голове?
Е. Водолазкин
―
Он возник совершенно неожиданно. Я меньше всего хотел писать что-то из области Древней Руси, по целому ряду причин. О Древней Руси обычно писалась какая-то этнографическая и костюмная проза, которую я не люблю. Во-вторых, а может быть, во-первых, это моя профессия. Я занимаюсь Древней Русью, я занимаюсь исследованием текстов, и знаете, литература долгое время была лишь… Не хобби, но чем-то подчинённым в сравнении с наукой. И мне казалось, что как-то не комильфо в свободное от работы время говорить о работе. Я ничего не писал из области Древней Руси.Но в какой-то момент я почувствовал, что литература пришла к некоторому… Она немного затормозила. Потому что выпускались книги жанровые: триллеры, лавбургеры, фанфики и так далее. И создавалось впечатление, что это делается потому, что этого ждут. Но я-то по себе знал, что я этого не жду. Я ждал какого-то серьезного разговора о жизни, о смерти, о смысле жизни и смерти, о времени, об истории. Очень много важных тем. И я написал «Лавра», исходя из этих мыслей. Но когда стали возникать другие книги, забыли жанровую литературу и обратились в слух, желая услышать уже совсем другую музыку. И так, собственно, менялся мейнстрим.
М. Нуждин
―
Евгений Германович, сейчас мы прервёмся буквально на минуту, нам нужно сделать перерыв под новости. Я напомню, что это программа «Крик Джоконды». Мы говорим с писателем Евгением Водолазкиным о литературе. Далеко не уходите.НОВОСТИ
М. Нуждин
―
Ещё раз всем добрый день. Я Марк Нуждин. Это программа «Крик Джоконды». И сегодня мы говорим о литературе с писателем Евгением Водолазкиным. Евгений Германович, ещё раз добрый день.
Е. Водолазкин
―
Добрый день, Марк.
М. Нуждин
―
Я хочу продолжить разговор ровно на том месте, на котором мы остановились до нашего небольшого перерыва. Знаете, для автора начинающего, который делает какие-то свои первые шаги, пусть это буду условно я, вот это вот доверие книгоиздателям, о которых вы упомянули, на самом деле очень свойственно. И я осматриваюсь кругом, понимаю, что я хочу что-то написать, я смотрю, что издают, и либо пытаюсь писать то же самое, либо пытаюсь писать что-то своё, но без надежды на то, что это когда-то увидит свет. Если в конечном итоге у меня что-то написано, что мне делать дальше?
Е. Водолазкин
―
Обращаться можно в целый ряд инстанций. Прежде всего можно обращаться в толстые журналы. Там очень активно работают с писателями, в том числе с начинающими писателями, и там любят открывать новые имена. Так что можно попытаться послать туда. Необязательно оттуда придёт отзыв, если решение отрицательное, но решение ведь может быть и положительным, и это бывает часто. Потом это, конечно же, издательства. Издательства тоже любят неизвестных, они любят открывать. Это активность издателей — поверьте, я знаю, что они очень это любят. Но беда в том, что 90% самотека — это нечто неудобоваримое, и не вина авторов в том, что так получается, потому что даже писатель никогда не рождается вот так, в полной амуниции и с погонами. Он всё-таки рождается младенцем и развивается.Так вот, я бы посоветовал тому, кто хочет всё-таки непременно стать писателем, развиваться. Есть сейчас множество школ creative writing в Петербурге, в Москве, в других городах, где учат писать. У нас есть Литинститут, где замечательные профессионалы работают.
Знаете, я когда-то был знаком с Николаем Борисовичем Томашевским, сыном Бориса Викторовича Томашевского, великого учёного, филолога-пушкиниста. Так вот, Николай Борисович был профессором в Литинституте. Я как-то у него спросил, это было лет 30 назад, если не 35: «Действительно ли можно научить стать писателем?» И он мне ответил: «Конечно нет. Более того, на первой лекции я всегда говорю: «Научить вас, как писать, я не могу, потому что я этого не знаю. Если бы я это знал, я написал бы «Войну и мир» и послал бы вас к чертовой бабушке». Но я делаю не менее важное дело: я знаю, как не надо писать, и это действительно очень важно». Так вот, в любой школе creative writing человека научат, как не надо писать. А это уже полдела.
М. Нуждин
―
Вы сейчас перечисляете: толстые журналы, Литинститут… У меня было такое ощущение, что эти понятия на самом деле остались в далёком прошлом. Поэтому скажите, литература должна смотреть чуть-чуть свысока на действительность, или современный писатель может давать что-то ультразлободневное, что-то вроде того, что дают нам телевидение или кино, пусть с небольшими задержками, или социальные сети?
Е. Водолазкин
―
Нет, я убеждён, что литература не должна меняться ролями с публицистикой. Я отношусь к публицистике с уважением, но у неё своя ниша, своя поляна, а у литературы своя. Что до того, что писатель будет откликаться… Я вспомнил, кстати, насчёт слова «откликаться». Когда-то у меня в одном интервью всё спрашивала журналистка: «А писатель должен откликаться на текущие события?» Я говорю: «Не знаю, я не убеждён в этом». Она говорит: «Ну как? Вот событие, на него надо откликаться?» Я говорю: «Наверное, надо, но при этом важно не превратиться в собаку Павлова».Понимаете, это «откликаться» приземляет литературу. Литература откликается тем, что она смотрит с высоты птичьего полёта и видит путь. Она поднимается над лесом, в то время как вся группа трудящихся находится в лесу, в том числе и публицисты. И они пишут о том, что очень много деревьев, муравейники, дороги не видно, есть какая-то маленькая тропинка. Но есть кто-то такой, кто способен подняться над верхушками и увидеть, что эта маленькая тропинка становится всё больше и выводит, допустим, к железной дороге.
М. Нуждин
―
Или наоборот, к сожалению.
Е. Водолазкин
―
Или наоборот, да. Тут уж по-разному бывает. Знаете, и пророки ошибаются. Но по крайней мере это взгляд на перспективу, вот это дело литературы. И если литература будет заниматься только деревьями, то леса она не увидит.
М. Нуждин
―
Евгений Германович, я смотрю, что наше время подходит к концу, а вы в самом начале нашего разговора мимоходом отметили вопрос, который я хотел бы сейчас вам задать в самом конце нашей сегодняшней беседы. Скажите, как всё-таки отличить литературу от не литературы? Есть ли какой-то критерий, что делать, как понять?
Е. Водолазкин
―
Мне нравится определение Бродского. Это даже не определение, а просто высказывание, я бы повторил за ним слово в слово. Он говорит: «Произведение тем выше и лучше, чем более оно метафизично». Я далёк от того, чтобы объяснять сейчас слово «метафизично». Я бы это, может быть, таким образом интерпретировал: чем больше литература способна подниматься над действительностью (в разумных пределах, без улёта в космос), чем больше литература способна обобщать, видеть то, что впереди, тем она сильнее. И можно описывать как некоторые блогеры, как человек встал, умылся, зашёл в туалет, почистил зубы и ещё что-то сделал, но кому же это интересно, кого это возвысит и чему это кого научит?
М. Нуждин
―
Вот кстати, между прочим, отсюда становится понятна и та особая роль, которой вы наделяете роман.
Е. Водолазкин
―
Да, пожалуй. Потому что знаете, Марк, рассказ может быть прекрасен, но это такая милая вещица. Иногда драгоценная, но всё-таки большая литература делается прежде всего в романах. Я понимаю, здесь могут быть возражения, великие новеллисты и всё это я принимаю в расчёт. Но всё-таки история литературных идей и поворотов — это история прежде всего романов. Это неслучайно. Андрей Битов когда-то говорил, что рассказ — это нечто единовременное, что можно не есть, не пить, не чистить зубы, не умываться и в течение трёх суток написать хороший рассказ. И он будет равен себе, гармоничен и всё.Роман по сути своей не очень гармоничен, потому что у романа несколько измерений: время героев, время повествования и время автора, который в это время написания романа живёт, в кого-то влюбляется, с кем-то ругается, меняется сам, взрослеет или, наоборот, впадает в детство. И поэтому роман дышит ритмом жизни. Рассказ неспособен быть моделью жизни, наполнить и заменить её. А роман, если это такой роман, как «Война и мир» или «Братья Карамазовы», способен. Вот поставь его рядом с жизнью, так сказать, на беговую дорожку — он будет с ней идти ноздря в ноздрю. А может быть, даже и опередит.
Автор, когда входит в роман, один. А когда выходит, он другой, потому что прошло 3 года, иногда 10 лет, и автор меняется, и роман живёт. То есть, роман — это как жизнь. Кстати, у того же Битова есть замечательное начало одного из рассказов: «Я бы хотел писать роман как жизнь: она кончится, и роман кончится».
М. Нуждин
―
Спасибо большое, Евгений Германович. У меня такое ощущение, что наш сегодняшний разговор и меня тоже чуть-чуть приподнял над этим лесом. Во всяком случае, мысль о том, что литература продолжается, вы обосновали совершенно безоговорочно.
Е. Водолазкин
―
Да, передайте это всякому.
М. Нуждин
―
Это в первую очередь всем нашим слушателям. А для них ещё я предлагаю послушать в конце нашей сегодняшней программы рубрику о толстых литературных журналах. Большое спасибо. В программе «Крик Джоконды» был писатель Евгений Водолазкин.
А. Кусков
―
Старейший ежемесячный толстый литературный журнал России продолжают издавать именно в Петербурге. Это «Звезда» — издание, которое публиковало Максима Горького, Анну Ахматову, Алексея Толстого, Михаила Зощенко, Осипа Мандельштама, Бориса Пастернака, Николая Заболоцкого и многих других писателей, учёных, публицистов и критиков. Причём речь идёт именно о первых публикациях произведений крупнейших звёзд русской литературы. В наши дни он продолжает открывать читающей публике имена новых авторов. Пополнить их ряды вы можете с помощью контактов, которые находятся на сайте журнала «Звезда».Рукописи начинающих авторов принимает журнал «Нева», который выходит более полувека. Редакция ведёт и собственные издательские проекты, которые могут помочь литератору — если, конечно, его рукопись сочтут достойной того, чтобы увидеть свет. Контакты, в том числе и адрес электронной почты, на который можно направлять рукописи, есть на сайте «Невы». А крупный литературный журнал «Аврора» даже ведёт страничку в соцсети «Вконтакте». Рубрика «Дебют» предназначена специально для публикации прозы и стихов начинающих авторов. Правда, на сайте издания нет контактов, однако молодым писателям и поэтам не стоит забывать о том, что путь к звёздам лежит через тернии.
Пока я перечислял лишь петербургские издания, однако всего в России издают около двух десятков толстых литературных журналов, среди которых многие готовы рассматривать и публиковать не только творения именитых авторов. Главное — помнить высказывание Максима Горького: «Талант — это вера в себя и в свою силу».