Книжная кухня. О новом двухтомнике поэта и прозаика - Валерий Есипов - Интервью - 2020-08-14
Н. Дельгядо
―
Здравствуйте. С вами Наташа Дельгядо, и мы на «Книжной кухне». Сегодня у нас на кухне исследователь творчества и биографии В.Т. Шаламова Валерий Васильевич Есипов. Здравствуйте, Валерий Васильевич.
В. Есипов
―
Здравствуйте, Наташа. Очень приятно.
Н. Дельгядо
―
И новая книга, выпущенная в серии «Новая Библиотека поэта» – двухтомник стихов Варлама Шаламова, подготовленный Валерием Есиповым. Составитель, автор комментариев к этому изданию и автор вступительной статьи сегодня с нами. Мне в первую очередь вспоминаются из стихов Шаламова стихи про темы, на которые он пишет:Говорят, мы мелко пашем, Разрыхляем верхний слой. Мы задеть боимся кости, Чуть прикрытые землей.
Каковы темы стихов Шаламова? Отличаются ли они от тех тем, о которых он писал в прозе?
В. Есипов
―
Знаете, тема стихов не имеет такого лагерного характера. И я всегда протестую против того, что Шаламова-поэта тоже зачисляют в эту лагерную обойму, стихи узников ГУЛАГа и так далее. Он гораздо выше, объёмнее всего этого. Он поэт-философ прежде всего. А что касается лагеря – лагерных примет у него почти нет в стихах. Сама трагедия, конечно, звучит, она звучит постоянно, всё это пережитое напоминает о себе в каждом слове, в каждом стихотворении. Но эта поэзия не лагерная ни в коем случае. Это страдания, открытые миру. Страдания большого человека, который иногда даже старается скрыть свою боль и тут же показывает, как он это всё преодолевает.
Н. Дельгядо
―
Когда и почему он начал писать стихи? Ещё до лагеря?
В. Есипов
―
Он был рождён поэтом. Тоже большое заблуждение – есть люди, которые вообще впервые узнают, что он писал стихи. А он ещё в детстве начал писать стихи, как многие, конечно. Но у него была своя тайна: он никому их не показывал, считал несовершенными. Вообще он их считал дневником. Понимаете, в чём специфика его поэзии – это очень интимная дневниковая лирика. И она была во многих отношениях даже не рассчитана на публикацию, тем более – на звучание где-то в каких-то залах и так далее.Он в этом отношении брал пример с Иннокентия Анненского, это же его любимый поэт был, как удалось выяснить в ходе исследования текстов. Он кое-где и прямо говорит, есть такие строки: «Вот с этой любовью к Анненскому и Пастернаку я и уехал на Дальний Север» – когда его на Колыму отправили. Но нигде более подробно об этом нет. И вот в тетрадях, старых ещё, якутских, периода 1952-1953 года, когда он освободился и ещё 2 года работал вольнонаёмным фельдшером в Якутии – там, в старых пожелтевших тетрадях, карандашом на полях я едва заметил стихотворение, посвящённое Анненскому: «Прошептать бы, проплакать слова». Это было одно из открытий. Или там есть такие строки: «Мой учитель, мой командир». Они самым красноречивым образом говорят о том, кем был для Шаламова Иннокентий Анненский.
Н. Дельгядо
―
А кто ещё его любимые поэты? Анненский, Пастернак…?
В. Есипов
―
Если говорить о XIX веке – это, конечно, Баратынский и Тютчев. Здесь уже, ближе, в XX веке – Блок, безусловно. В юности в 1920-е годы он очень увлекался Есениным, Маяковским.
Н. Дельгядо
―
Он же говорил ещё о том, что он ученик лефовцев.
В. Есипов
―
Лефовцы – это, скорее, в прозе. Теоретики ЛЕФа терпеть не могли, строго говоря, стихи. Тот же Брик постоянно говорил: «Бросьте вы эти стихи, к чему они нужны». Шаламов занимался в кружке у Брика и, конечно, не послушался этого совета и продолжал писать стихи. Поэтому с ЛЕФом были сложные отношение. Но ещё одна из причин, Шаламов об этом прямо пишет – что лефовцы питали какую-то звериную ненависть к Блоку. И вот этот нигилизм его, конечно, оттолкнул от ЛЕФа. Он же разошёлся с ними, это был краткий период. А в прозе эти уроки остались, это немножко другая история.
Н. Дельгядо
―
Издательская судьба его прозы более или менее известна. Она распространялась в самиздате, в конце концов была напечатана. А что происходило со стихами? Печатались ли они при жизни Шаламова, ходили ли в самиздате?
В. Есипов
―
Он писал постоянно. Когда он освободился, он начал писать стихи на Колыме ещё в 1949 году, когда жил в лесной фельдшерской избушке на Ключе Дусканья. И записал тогда две большие самодельные тетради – он сшил их из обёрточной бумаги, которая досталась ему от предшественника, потому что бумаги на Колыме не было. Он сшил, записал их стихами тогда написанными и отправил Пастернаку. Это известная история. Пастернак очень строго отнёсся, и Шаламов, конечно, признал всю его критику. Он уже сам понял, пока отправлял, пока это всё шло, что это стихи достаточно слабые. Стихи-черновики, он так их называл, и потом даже говорил, что стихов в этих тетрадях не было. Несколько стихотворений он брал и предлагал в свои сборники, которые выходили где-то с 1961 года, 5 сборничков у него небольших вышло.А основная часть стихов им была написана уже после отправки этих самодельных тетрадей Пастернаку. У него был мощный поэтический взлёт в эти годы в Якутии. И когда он уже вернулся в Москву, он привёз и подарил Пастернаку совершенно новые стихи в тетрадке с синей обложкой. Пастернак вскоре прочёл и написал ему восторженное письмо, что вот это – стихи настоящего, сильного, самобытного поэта. И написал: «Я поставлю их рядом с томиком алконостовского Блока, таких вещей на свете так мало». Это высшая похвала, можно сказать, была для Шаламова.
Кроме «Синей тетради», а она стала первой частью «Колымских тетрадей», сам Шаламов где-то до 1956 года написал целую книгу стихов, которая называется «Колымские тетради». Это 6 сборников. Но редактировать их ему не удавалось, они не все были доделаны. Он и писал в таком расчёте: «Это как бы наброски, я к ним когда-нибудь вернусь». Ему было важно закрепить вот это своё первое чувство. В итоге это растянулось аж до 1966 года, когда он всё это оформил в большую машинопись, и она стала, так сказать, гулять в самиздате. Большой известности она не получила.
Н. Дельгядо
―
В отличие от прозы.
В. Есипов
―
Да. Но, во-первых, это уже и волна схлынула, а во-вторых, у нас же много ценителей поэзии, все ждут каких-то откровений. А там… Надо вчитываться в эти стихи, чтобы найти там откровения. Их всё-таки достаточно много. И были более яркие имена в то время, тем более, возвращённые: мы знаем и Ахматову, и Цветаеву, и Мандельштама. Это всё заполнило горизонт поэзии. А Шаламов ждал, что найдутся всё-таки истинные ценители его поэзии, и раз это было заведомо непроходимо… «Колымские тетради». С таким же заглавием, как «Колымские рассказы». Он пытался кое-что из этого печатать в сборниках.
Н. Дельгядо
―
Вы говорите, что в 1960-е годы выходил сборник или несколько.
В. Есипов
―
Несколько, было 5 сборников у него, 3 сборника в 1960-е. «Огниво» – первый сборник в 1961 году. Второй сборник – «Шелест листьев», 1964 год. И третий сборник – «Дорога и судьба» 1967 года, который получился наиболее сильным, меньше всего, может быть, пострадал от цензуры. Там впервые был опубликован «Аввакум в Пустозерске» и ещё целый ряд стихотворений. И между прочим, этот сборник «Дорога и судьба» отрецензировал никто иной, как Георгий Адамович. В Париже он получил этот сборник каким-то образом – тогда был обмен, он его прочёл и написал очень хорошую рецензию. Но отметил, что стихи суховаты, и многие наши критики потом эту фразу подхватили. А почему суховаты?
Н. Дельгядо
―
Потому что после Аушвица.
В. Есипов
―
Более конкретно – есть такая фраза у Шаламова, он сравнивает свои стихи, и прозу в том числе, со стихами и прозой Мандельштама, и он говорит: «Конечно, язык Мандельштама богат, а мой мозг иссушен голодом». Вот причина суховатости, может быть.
Н. Дельгядо
―
В вашей вступительной статье к новому двухтомнику вы вспоминаете не самую знаменитую цитату, что после Аушвица невозможно писать стихи, а цитату более точную, что возвышенное слово не имеет права на существование после Аушвица. Может быть, из-за этого суховато.
В. Есипов
―
После Освенцима, да. Шаламов употреблял слово «Освенцим». Он ставил Колыму и Освенцим в один ряд, а также Хиросиму. Это была мировая трагедия, а не только наша, для него. Возвышенные ноты, да. Какие возвышенные ноты после Колымы? У него есть и другие слова: «Искусство вообще лишено права на проповедь». После всего случившегося. Потому что эти проповеди, злоупотребление проповедью, в том числе со стороны художников, по его мнению, во многом повлияли на то, что таким образом трагически повернулась история в XX веке и у нас, и в других странах. Он всегда думал об ответственности искусства.
Н. Дельгядо
―
Валерий Васильевич, вы много лет занимаетесь исследованием творчества и биографии Шаламова. Вы подготовили много разных книг. Но всё-таки в этой книге были какие-то сложности с поиском материала, с текстологическими какими-то вопросами?
В. Есипов
―
Ну конечно.
Н. Дельгядо
―
Казалось бы, вы уже всё знать должны.
В. Есипов
―
Нет, ну как это? Огромные сложности, что вы. Во-первых, архив был далеко не до конца изучен. Ирина Павловна Сиротинская колоссальную работу сделала по поиску и расшифровке рукописей, но она в основном занималась прозой. Шаламов же написал много эссе, воспоминаний, переписка у него была колоссальная. Всё это надо было расшифровать и сдать. А со стихами у меня просто не дошли руки. То, что входило, скажем, в третий том шеститомного собрания сочинения – то есть, один том всего – потом мы нашли разрозненные публикации. Но всё равно архива никто не дотрагивался практически.И я начал эту работу, к сожалению, достаточно поздно, но так получилось. Я начал это всё где-то в 2013 году, то есть, 7 лет назад я вплотную занялся поэтической частью архива Шаламова. До этого у меня были свои задачи. Я вообще начал плотно заниматься Шаламовым, выйдя, извините, на пенсию. Когда мне исполнилось 60 лет, в 2010 году я вышел на пенсию и поставил перед собой задачу: нужна прежде всего биографическая книга, «ЖЗЛ». Я её написал в 2012. Дальше что? Нужно издать, хотя бы минимально прокомментировать «Колымские рассказы». Вы помните, ваше родное издательство «Вита Нова» в 2013 году издало «Колымские рассказы» в серии «Рукописи».
Н. Дельгядо
―
С вашими комментариями и подготовкой текста и иллюстрациями замечательного Бориса Забирохина.
В. Есипов
―
А дальше я уже поставил себе задачу взяться за стихи. И вот с 2013 года… В 2019 была уже завершена эта книга, она прошла издательское редактирование. 7 лет я работал. Огромные сложности, потому что объём этих поэтических рукописей свыше 5000 листов. 85 тетрадей, 120 единиц хранения – всё это надо было заново посмотреть, просмотреть, расшифровать немало, другие задачи – уточнение датировок… Вы представляете: академические издание. Обычно создаются какие-то группы учёных в институтах мировой и не мировой литературы, и они работают примерно то же время. Здесь я работал почти один – конечно, помогали мне люди. Потом, открытий было много-много, все просто невозможно перечислить. Я бы хотел, может быть, остановиться на одном стихотворении, знаменитое ныне оно уже стало: «Silentium».Кровь и обиды, Всё, что ты видел, Если вернёшься домой, Помни немой.
Это стихотворение я нашёл вот в этих самодельных тетрадях, они сохранились в архиве писателя – тех, что послал Шаламов Пастернаку. Они в том варианте, как они были, не были доделаны до конца. И поэтому, вероятно, и Пастернак на них внимания не обратил, и сам Шаламов потом возвращался к этим стихам, и там, в рукописи его правки, причём правки химическим карандашом – буквы плывут, трудно разобрать. Мы с моим коллегой всё это пытались разобрать и, кажется, мы это сделали, и в результате это стихотворение опубликовано. Это самое, может быть, важное открытие из колымских неопубликованных стихов Шаламова – вот этот «Silentium». Мне сказали, что где-то в Швейцарии энтузиасты-поклонники Шаламова даже положили это стихотворение на хоральную музыку, и где-то это уже сейчас звучит. Интересно было бы послушать, потому что это такое сильное стихотворение.
Н. Дельгядо
―
Что касается записей, сохранились записи чтения стихов самим Шаламовым?
В. Есипов
―
Да. Это был, кстати говоря, один из основных источников текстов. Всё-таки не все стихи, даже в архиве, сохранились в автографах. Архив растаскивался, к сожалению, в последние годы жизни. Некоторые упоминания о стихах, даже их заглавия есть у него в списках, а по факту их нет в архиве, не оказалось. И вот когда я обратился к магнитофонным записям Шаламова, которые делались дважды – один раз в 1961 году он был в Ленинграде, там друзья его записывали, а второй раз, видимо, было несколько приёмов на квартире Натальи Владимировны Кинд-Рожанской в Москве. И вот на этой квартире он записал около сотни стихотворений, рассказы он записывал тоже. Около 30 стихотворений сохранились только в магнитофонных записях и не сохранились нигде на бумаге. Я использовал в качестве источника текстов в данном случае как раз магнитофонные записи.
Н. Дельгядо
―
Читайте Шаламова. С нами был Валерий Есипов, исследователь его творчества и биографии. Мы говорили о новом двухтомнике стихов Шаламова, вышедшем в серии «Новая Библиотека поэта». Над программой работали журналист Татьяна Троянская, звукорежиссёр Илья Нестеровский и я, автор Наташа Дельгядо. Всего доброго.