Взрослые проблемы в творчестве детей - Милана Адамян, Ирина Богачева, Анастасия Нефедова, Татьяна Стручкова - Родительское собрание - 2009-01-18
К. ЛАРИНА: Начинаем программу «Родительское собрание». Добрый день ещё раз, у микрофона Ксения Ларина. У нас сегодня программа о творчестве, чему я очень рада. Сразу представлю участников сегодняшнего разговора. Милана Адамян, учитель школы 649, здравствуйте Милана.
М. АДАМЯН: Добрый день.
К. ЛАРИНА: Ирина Богачева, ученица школы 649. Ирина здравствуйте.
И. БОГАЧЁВА: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Анастасия Нефедова, ученица школы 932. здравствуйте Настя.
А. НЕФЁДОВА: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Татьяна Стручкова, ученица школы 932. Здравствуйте Татьяна.
Т. СТРУЧКОВА: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Это всё не просто ученицы, и не просто учительницы, поскольку, как я уже сказала, речь идёт о творчестве. Мы хотим сегодня представить международный проект театр климатического действия. Вот что это такое, чтобы сразу не путать наших слушателей, я хочу Милане предоставить сразу слово, чтобы она немножечко рассказала об этом.
М. АДАМЯН: Ну как я поняла по прошествии рабочей недели, что это был проект, который подготовило для нас посольство Великобритании, в частности маша и лена. Тематика проекта была экология, та экология, в которой мы живём сейчас. И чтобы детям было интересно, и они смогли взглянуть на это с другой стороны, они занимались с драматургами, с профессионалами, которые их учили, как писать пьесу. Но, учили не навязывая методику, а учили через игру, через понимание, направляли их. И в результате недельной работы у них вышла целая пьеса, которую они представляли в пятницу уже в виде готового материала, и которая в будущем, уже будет поставлена профессиональными актёрами. Это вкратце, чем они занимались неделю.
К. ЛАРИНА: А почему именно эту тему предложили, изменения климата, насколько я понимаю, глобальное потепление?
М. АДАМЯН: Тема не была обусловлена глобальным потеплением, тема была обусловлена ключевым вопросом – экологией. Видимо, потому что данная проблема сегодня стоит наиболее остро. Это не единственный проект, который предлагает нам посольство, но сегодня оно наиболее актуально, потому, что развитие происходит не в лучшую сторону, а в худшую. Ребятам демонстративно показывали, насколько всё в худшую сторону развивается, и про климат, и про глобальное потепление, и про загазованность говорили, и про влияние газа, которого сегодня большие выбросы происходят, в частности в Москве, и к чему это может привести буквально через несколько лет. Не в плане, это будет через тысячу, через две тысячи лет, это дети не ощутят. А то, что это может случиться буквально в пятилетку, да, это ощутимо. А то, что им показали с момента их рождения, и до сегодняшнего дня, насколько всё стало хуже, и на цифрах, и на примерах. Я думаю, что дети это ощутили.
К. ЛАРИНА: А почему именно драматургия, а не конкурс сочинений, или эссе, или может быть научных работ, рефератов?
М. АДАМЯН: Наверное, такая форма работы, как пьеса и драматургия детям вообще была незнакома. Я думаю, что ни одна из школ, которая принимала участие в данном проекте, ранее этим не занималась. Более того, даже по наитию, наверное, этим не занималась. Те методики, которые нам были показаны, как педагогам, как руководителям, мы где-то у себя уловили, что мы какими-то методами владеем. Мы не знаем теорию, но мы интуитивно мы их допускаем в уроки, в общение, при подготовке каких-то проектов на территории нашей школы, в рамках наших тематических проектов. А вот почему здесь была пьеса. Потому что ребята с этим никогда не сталкивались. Реферат – это как-то всё тривиально достаточно. Пьеса – это что-то новое, что-то неизведанное, и, наверное, как факт интереса. Ведь многие люди говорят об экологии, мы каждый день об этом слышим и по телевидению, и по радио, и в классах ребятам об этом часто говорят. Более того, мы пытаемся показать им пути решения, начиная с малого, что не надо бросать мусор хотя бы. Большого резонанса это не имеет. Мы об этом говорим, кто-то слышит, а кто-то нет. А здесь есть возможность посмотреть на проблему совсем под другим углом, и написать вроде бы как в плане развлечения что-то, но зато в глобальную проблему. У них это удалось. Причём, в принципе, все работы, которые были на выходе в пятницу, девочки не дадут соврать, они были не похожи одна на другую.
К. ЛАРИНА: А сколько всего получилось?
М. АДАМЯН: Восемь работ было, и они были все разноплановые. И в каждой работе была трагедия. Где-то был фарс, где-то комедия, но как бы ты чувственно ощущаешь, что да, это проблема, да это плохо. И самое главное, о чём мы говорили с нашими ребятами, с нашей школы. Потому что со всеми не удалось пообщаться, что, наверное, нашу пьесу, хотя бы на уровне прочтения есть смысл довести потом в школе до всех детей, чтобы понять что то, о чём мы говорим, имеет и вот такой выход. То есть, это может отразиться и вот так, и что будем тогда делать. Вот в этом был большой плюс, за что спасибо.
К. ЛАРИНА: Давайте начнём сначала, с самого момента подготовки, когда Вам всем рассказывали, что на нас надвигается, и что нас ожидает впереди, что Вас больше всего напугало, Ира?
И. БОГАЧЁВА: Больше всего перед глазами стоит картинка, то, что из-за глобального, даже будет не потепление, а мерзлота, дома рушатся. Разрушаются дома из-за тог, что земля замерзает. И потом, культура, то, что мы едим, картошка, не будет этого. Это всё возможно исчезнет, если мы сейчас не поменяем наше отношение к природе, вообще, если мы сейчас не изменимся сами.
К. ЛАРИНА: Так, а что на Настю произвело самое сильное впечатление из рассказанного?
А. НЕФЁДОВА: Наверное, это то, что как Ира сказала, это разрушение домов. Это является на самом деле очень серьёзной проблемой, и если мы сейчас сами не будем ничего изменять, то и в дальнейшем поколение ничего не будет делать.
К. ЛАРИНА: А что мы можем изменить? Это учёные должны что-то менять, выдумывать какие-то рецепты.
А. НЕФЁДОВА: Мир он большой, и всё зависит только от нас. Если мы не будем мусорить, если мы будем уважать окружающую среду, то она тоже будет уважать нас.
И. БОГАЧЁВА: Я бы начала с экономии воды и электроэнергии изначально. Это в наших силах.
К. ЛАРИНА: То есть, когда ты это всё так близко видишь реально, представляешь эту картину, то совсем по-другому оцениваешь и окружающую тебя жизнь, насколько я поняла, так, да, Таня?
Т. СТРУЧКОВА: Хотелось бы, чтобы было вообще, как в Европе, когда там никто бумажек не бросает, потому, что раньше за это были штрафы, а потом просто все как-то привыкли. Мне как-то хотелось сохранить для моих детей природу, чтобы они не видели какую-то оранжевую траву, всю загаженную, а чтобы видели нормальный красивый мир.
М. АДАМЯН: Я поддерживаю, потому что, в целом, мы все, пускай даже неосознанно, даже педагоги, или родители, мы хотим воспитать именно культуру. И вот то, о чём сейчас говорят девочки, это именно то, что позволит это сделать. Возможно сначала уровнем высоких штрафов, возможно нормативно-правовыми актами, когда мы ставим людей в условия, что да, ты можешь это сделать, но за это последует наказание. То есть, мы попытаемся через поколение, через два, через три, воспитать культуру. Культура рождается не сразу. Как правило, возрождение, или рождение культуры связано с перегибами, с ломкой людей, ситуаций, целого государства. Вот в дальнейшем это приведёт к тому, что в Европе сегодня люди неосознанно ничего не делают. Они не кидают бумажки, они не мусорят, не потому что будет штраф, а просто потому, что этого не стоит делать. Вообще, начинался проект, и то, о чём вспомнили девочки, им показывалась презентация в первый же день. По-моему, был представитель из общества защиты охраны окружающей природной среды. И опять-таки, ничего не навязывалось, был просто показ неких слайдов, презентаций. И картинки действительно производили впечатление. То есть, слова не так быстро доходят, как увиденное. И, наверное, опять-таки, что никто не наседал на детей, никто не навязывал точку зрения, ребята видели результат всего этого, элементарных каких-то проблем. Это произвело сильное впечатление, через настоящие живые фотографии. То есть, это не придумано. Это не было до нас, это не будет через какое-то время. Это то, что есть сегодня. Просто не на нашей улице, а на соседней пока. И не стоит говорить, что, слава богу, что там, потому что это может случиться и с нами.
К. ЛАРИНА: То есть, какой-то элемент шоковой терапии присутствует?
М. АДАМЯН: Возможно да. Кстати, почему была именно драматургия, потому, что при написании пьес существует понятие психо-драмы. Многие психологи этим пользуются. И при написании ребятами пьес, мне кажется, что многие через это прошли, то есть, они пережили этот момент. Потому что мы, как учителя, у нас были похожие игры, которые мы прочувствовали на себе.
К. ЛАРИНА: Таня, вот Вы сказали про Европу, что там, у людей это в привычке уже. Это их привычка, будем так говорить простым языком. Как вы думаете, к Вам всем обращаюсь. Чем объяснить такой низкий уровень культуры, мы говорим о культуре быта, что называется, именно в нашей стране. Чем это объясняется? Ведь достаточное количество лет. Мне кажется, что и система штрафов была, и были таблички. Я вот помню по своему детству, что по газонам не ходить, берегите природу. Ещё плакаты были, что спички прочь из леса. Естественно, штрафовали и за замусоренные территории. А в пионерских лагерях, в которых я провела своё детство от звонка до звонка, у нас уборка территории входила в обязательный элемент режима дня. Каждый день мы ходили, собирали всякие бумажки. Тем не менее, на выходе, что мы имеем сегодня, мы имеем проблему с собственным народом, с собственным поведением. Чем Вы это объясняете, почему?
Т. СТРУЧКОВА: Я думаю, что люди ещё не поняли, к чему это может привести, поэтому они продолжают это делать, потому что думают, что ладно, через тысячу лет нас уже не будет, и какая разница.
И. БОГАЧЁВА: Нас это не будет касаться.
Т. СТРУЧКОВА: Да, нас это уже не будет касаться, потому что это уже будет нескоро. Просто надо донести до них, что это может случиться в ближайшие 5 – 10 лет. Чтобы всё-таки поняли и перестали делать.
И. БОГАЧЁВА: Я думаю, что одна из проблем, что у нас сейчас очень высокий темп жизни. Нам просто не хватает времени подумать ещё о ком-то, кроме себя. То есть, я думаю только о себе, что мне сейчас нужно. Мне некогда бежать до помойки и выкидывать мусор. Я кину здесь, я побежала дальше, я опаздываю. Мне кажется, что это одна из главных проблем.
К. ЛАРИНА: Подождите, а что в Европе время по-другому течёт? Люди также работают круглые сутки, у них тоже нет времени.
А. НЕФЁДОВА: Там люди более уважают друг друга.
К. ЛАРИНА: Я хочу понять, почему?
А. НЕФЁДОВА: Значит, такое воспитание, и такая культура у людей.
М. АДАМЯН: Наверное, это как-то связано с менталитетом, потому что ту свободу… Извини, продолжай.
А. НЕФЁДОВА: Если там люди видят, что никто это не делает, то никто это и не будет делать, потому что если он сделает, то он будет выделяться из общества. А у нас так делают все, и никто не видит в этом ничего постыдного. А там тебе могут сделать замечание, а у нас такого нет.
И. БОГАЧЁВА: Странное словосочетание стадное чувство. Мне кажется, что проблема в нашей стране и в нашей культуре заключается в том, что мы долгое время жили под каким-то колпаком, что определяется, как железный занавес. Эту свободу, которую мы получили, мы стали пытаться проявлять во всём. Потому что тот период, о котором рассказываете Вы сейчас, Вы это всё делали достаточно сознательно, и у Вас не возникало вопросов, а почему я это делаю, хочу или не хочу я это делать. Вы вставали и просто это делали. Возможно потому, что было некое диктаторство. Но Вы всё равно это делали не от того, что вам это кто-то сказал это сделать, а потому что Вы хотели это сделать. Сегодня эта свобода, которая нас сильно разрушила, и разрушение пошло с головы. Она привела к тому, что мы все стали, это не анархия конечно, но мы не чувствуем никаких границ. Мы вольны делать всё, что мы заходим, потому что мы свободны. Вот пока передоз у нас этого не произойдёт, ощущений и чувств, мы, наверное, не успокоимся и не остановимся.
К. ЛАРИНА: То есть, всё равно какие-то запретительные меры нужны?
И. БОГАЧЁВА: Мне кажется, что да, потому что сегодня до людей достучаться очень сложно, и поэтому, здесь нужно бить по карману. Пока человек не поймёт, что он что-то теряет из своего же бюджета, он не остановится. И ещё один момент, что социализация общества в Европе и у нас проходит совершенно по-разному. Раньше у нас было общество, а в обществе был Я. Вот Я, как я монументально. А в Европе так оно и есть. То есть, свобода на уровень этой градации никак не повлияла. У нас же сейчас всё наоборот. Сначала есть я, а всё остальное уже не имеет никакой роли. А возможно где-то, очень далеко, есть социум но меня это никак не интересует.
К. ЛАРИНА: А вот ещё один важный момент, который мы с Вами пока не отметили, это ощущение собственности. Вот эта частная собственность, о которой мы без конца спорим, нужна она или не нужна, мне кажется, что очень важный элемент как раз в контексте нашего сегодняшнего разговора. Потому что то, о чём я вспоминаю, когда мы убирали территорию пионерского лагеря.
М. АДАМЯН: Было общее.
А. НЕФЁДОВА: Было общее и всем было нужно.
К. ЛАРИНА: Я Вам скажу больше, самое интересное, что. Мы-то убирали. В каждом пионерском лагере ходили дети, собирали бумажки, и всё освобождали. Куда-то это всё собиралось, и потом за территорию пионерского лагеря вывозилось, и за забор выкидывалось. Понимаете, там не наша территория. А у нас тут чисто.
А. НЕФЁДОВА: Также и сейчас.
И. БОГАЧЁВА: Только наверное, границы сузились до уровня квартиры. В квартире чисто, и неважно, что на улице.
А. НЕФЁДОВА: На дачном участке, а за границами дачного участка неважно.
К. ЛАРИНА: Потому что человек не воспринимает это, как свою территорию. Территория своей квартиры – это я здесь живу, а территория лестничной площадки уже не моя, а уж подъезд вообще не имеет отношения ко мне никакого.
А. НЕФЁДОВА: Надо морально давить на людей, что это всё в наших руках.
Т. СТРУЧКОВА: Есть ещё такая вещь, что брошу и ладно, за мной кто-нибудь уберёт. Я выброшу бумажку из окна, там всё равно дворник ходит, он возьмёт и уберёт, какая разница, что я тут брошу, что я в мусорку выброшу.
А. НЕФЁДОВА: Неуважение к труду окружающих.
К. ЛАРИНА: Вот интересно, Вы такие все сознательные, а Вы делаете замечания своим сверстникам, своим друзьям?
Т. СТРУЧКОВА: Своим друзьям да.
А. НЕФЁДОВА: Да, сверстникам, ведь не прохожим же на улице. А сверстникам естественно.
К. ЛАРИНА: И что, как они реагируют?
Т. СТРУЧКОВА: Странно.
А. НЕФЁДОВА: Кто как. Кто-то не бросит, кто-то поднимет.
И. БОГАЧЁВА: У некоторых друзей своя чёткая позиция, то, что они считают, что в этом нет ничего плохого, что я брошу бумажку. И эту чёткую позицию иногда очень сложно сломать, и переубедить их.
А. НЕФЁДОВА: Да какая тебе в принципе разница, я кинул, или нет. Ты можешь не кидать, а я кину.
Т. СТРУЧКОВА: Мне в этом плане с друзьями повезло, они у меня все сознательные.
И. БОГАЧЁВА: А у нас все друзья сознательные.
М. АДАМЯН: Вам действительно крупно повезло девочки.
А. НЕФЁДОВА: У нас рядом со школой находится Битцевский парк, и мы там каждый год убираемся целым классом. И никто не противится, все согласны, потому что все понимают, что это нужно нашей природе.
К. ЛАРИНА: Я думаю, что во второй части нашей программы мы поговорим уже более конкретно про те сюжеты, которые придумывались в ходе проведения этого конкурса. У меня только такой к Вам вопрос: «А вообще театр в вашей жизни какое-то место занимает»? Таня?
Т. СТРУЧКОВА: До этого момента он не занимал.
К. ЛАРИНА: А была когда-нибудь в театре до этого?
Т. СТРУЧКОВА: В театре я, конечно, была, но в детстве. Просто сейчас уже времени нет. Всё время учёба, занятия.
К. ЛАРИНА: А что-нибудь вспоминается из театральных впечатлений, увиденных в жизни?
Т. СТРУЧКОВА: Вспоминается, как я ходила на балет «Копелия». Там про куклу. Мне он понравился, я его запомнила на всю жизнь. Это было у меня самое сильное впечатление от театра за всю жизнь.
А. НЕФЁДОВА: Я довольно часто хожу в театр, почти каждый месяц, и с классом, и с родителями, и с друзьями. Мне театр очень нравится. Я постоянно участвую в театральных постановках в школе, и для меня это очень интересно, открывается что-то новое для себя. Ты себя представляешь совершенно в других образах, которые тебе неизведанны, и ты открываешься.
К. ЛАРИНА: То есть, это искусство для тебя не было новым, ты уже знала, что это такое?
А. НЕФЁДОВА: Я знала, как это сыграть, но я не знала, как это написать, и это надо было прочувствовать.
К. ЛАРИНА: А пьесы читала когда-нибудь до этого?
А. НЕФЁДОВА: Нет.
М. АДАМЯН: А как же «Ревизор», «Горе от ума»?
К. ЛАРИНА: «Ревизора» мы ещё в школе проходили, и «Горе от ума».
А. НЕФЁДОВА: Нет, не читали никогда, но вот то, что я видела, как играют актёры. Я могла себе представить, что надо написать, чтобы они смогли это сыграть.
Т. СТРУЧКОВА: А у меня наоборот, с написанием проблем вообще никаких, потому, что я пишу достаточно много по жизни. А как это сыграть, вот с этим уже возникали проблемы.
А. НЕФЁДОВА: Мы сошлись в одном тандеме, разделив пьесу пополам.
К. ЛАРИНА: Ира.
И. БОГАЧЁВА: Да, занимает безусловно, благодаря Милане Феликсовне, вместе с ней и с друзьями почти каждый месяц ходим в театр, даже два раза в месяц, как получается со временем.
М. АДАМЯН: Очень часто мы ходим.
И. БОГАЧЁВА: Балеты и джазовые концерты, это всё есть. На тему того, что написать, наша группа пошла по другому пути, мы написали просто историю, а потом, благодаря сценаристам, мы её превратили в пьесу.
К. ЛАРИНА: То есть профессиональным вашим кураторам?
И. БОГАЧЁВА: Да. С кем мы работаем.
К. ЛАРИНА: Я просто смотрю, там набор драматургов, просто для наших слушателей сообщу. Мастерскую, которую прошли девочки, вели, как я понимаю, Михаил и Вячеслав Дурненковы, Клавдиев, Нина Беленицкая, Эльмира Балатян. А кто там ещё был?
Т. СТРУЧКОВА: Ещё был Евгений Казачков.
К. ЛАРИНА: Это, как я понимаю, всё представители новой драмы?
А. НЕФЁДОВА: Да.
К. ЛАРИНА: Достаточно радикальное течение в современном театральном искусстве. Очень много нареканий со стороны консервативной части театральной общественности. Многие режиссёры старшего поколения пугаются этих новых пьес. Особенно их очень смущает наличие ненормативной лексики в этих пьесах. Вот ваше отношение к этому.
И. БОГАЧЁВА: К сожалению, перед тем, как пойти на данный проект, не познакомилась с их творчеством.
М. АДАМЯН: Мысль такая есть, потому что мы собираемся сейчас посетить театр «Практика», потому что очень интересно. Потому что для нас ребята показались абсолютно молодыми, новыми, неизвестными. Вы знаете, у людей постарше, которые были в группе учителей, постоянно каждый день звучал вопрос: «а эти ребята, они профессионалы? А эти ребята уже что-то написали»? вроде того, кому мы отдали своих детей. Благо, человек, который работал с учителями, а это была Сэлма, она тоже драматург. На сегодняшний момент она живёт в Великобритании, а вообще она хорватка по происхождению, она проводила с ними мастер-класс в ноябре месяце того года, и в принципе, она ребят знала. И именно она открыла нам глаза на то, что это великие ребята, за ними будущее, у них есть свой взгляд. Вообще, иметь свой взгляд на консервативные вещи – это замечательно, потому, что есть некий другой угол, который неизвестен никому более. Это приятно. По поводу ненормативной лексики был интересный момент, потому что Сэлма занимается в Великобритании кружками различными…
К. ЛАРИНА: Давайте я Вас остановлю, мы продолжим эту тему, поскольку у нас сейчас время новостей. Прервёмся, и потом продолжим через несколько минут.
К. ЛАРИНА: Что же, продолжаем наше родительское собрание. У нас сегодня дети гостят. Напомню, говорим мы сегодня про проекты. Насколько я понимаю, инициатором было всё-таки британское посольство?
М. АДАМЯН: Да, Вы правильно понимаете.
К. ЛАРИНА: Итак, прочту, как он точно называется: театр климатического действия, проект при участии тендера центра драматургии режиссуры Казанцева и Рощина, при поддержке театра «Практика» и театра «Дог», а также всемирного фонда дикой природы. Прежде, чем перейти собственно к пьесам, я бы хотела эту тему животрепещущую завершить по поводу ненормативной лексики и вашего отношения, поскольку правда жизни и есть правда жизни, вот что с ней сделаешь. Милана.
М. АДАМЯН: По поводу ненормативной лексики Вы понимаете, что сейчас я в кругу детей и вас, естественно говорю о том, что ненормативная лексика – это зло и это неправильно. Более того, я действительно так считаю. В повседневной жизни мне режет слух, если при мне кто-то ругается.
К. ЛАРИНА: А в творчестве это возможно?
М. АДАМЯН: В творчестве, как мне кажется, да, как самовыражение, если люди не имеют возможности это сделать по-другому. Я просто хотела привести пример. Тут даже не столько как я это вижу, а те примеры, которые приводила нам Сэлма. Она говорит, что если это дети, она работает с детьми в детской группе, то это всё равно творчество, и нужно плясать не от того, что я должна им поставить оценку, потому что я этого не должна. Они должны просто написать что-то, или сыграть что-то, в данном случае это неважно. Я им разрешаю говорить какие-то слова. Но, если это студенты, если это взрослые люди, то в процессе игры, Вы же понимаете, что для того, чтобы написать пьесу, или сыграть что-то, нужно подняться на определённый эмоциональный уровень, должен быть драйв, должно быть определённое чувство. И у неё есть много определённых игр, которым она пыталась научить нас, чтобы мы потом могли от детей иметь больше продуктивности в результате. И тогда она разрешает говорить всё, что угодно. И она как раз пыталась объяснить нам, учителям, что если это игра, если это творчество, если это определённый драйв, то это даже не режет слух. Другое дело, что мат ради мата – это совсем другое. Это не имеет никакого отношения к творчеству. Если человек самовыражается только путём ненормативной лексики, это не есть хорошо. И она приводила ряд примеров, когда постельная сцена, как таковая, может быть красивой, правдоподобной, а не грязной. Потому что, конечно, если дать возможность детям попытаться что-то сделать, у нас ребята первое что сказали: «А у нас будет постельная сцена в пьесе?». То есть им факт, что если учитель. Если взрослый, то он должен запретить. Запрета не было, пожалуйста, это посольство, это не школа. Пожалуйста, ведите, но если это будет красиво, если это будет интересно. Если есть минутка, Сэлма рассказывала про эпизод, когда нужно было, потом родителям показать некую пьесу, которую сделали их дети. И там мальчик упёрся в том, что в его пьесе должны проходить роды. Вот что хотите, то и делайте, но роды должны быть. Для неё это была сверх задача, потому что она не имела представления, как можно продемонстрировать роды во время пьесы, да ещё и аленькими детьми. И тогда они попытались найти выход, и нашли его в следующем образе. Что некая, очень маленькая девочка в классе рожает очень большого мальчика. То есть, грубо говоря. Она метр пятьдесят, а мальчик ростом метр девяносто, баскетболист и так далее. То есть, чтобы на сцене это было не грубо, а чтобы был художественный образ, был посыл, чтобы люди поняли. А так, как пьеса всё-таки носила драмо-позитивно-комедийный характер, то зал был в восторге от этого, и это не было грязно. Это было к месту, это было понятно, это было читабельно, это смотрелось хорошо. То есть, здесь нужно чётко различать, грязь ради грязи, или что это является именно элементом творчества.
К. ЛАРИНА: Давайте мы девочек спросим. Вот Ира, что на ваш взгляд, что можно и что нельзя в искусстве? Всё возможно, или всё-таки есть какие-то вещи, которые нельзя?
И. БОГАЧЁВА: Я всё-таки согласна с Миланой Феликсовной, то, что если это красиво, то почему бы и нет. Можно ненормативную лексику использовать, в некоторых моментах это действительно нужно, и по-другому не обойтись.
К. ЛАРИНА: А если это сцена изнасилования, она же может быть в пьесе в драматургии. Может быть.
И. БОГАЧЁВА: Если она что-то нам даёт, и несёт какой-то смысл, то почему и нет.
М. АДАМЯН: Посыл должен быть.
И. БОГАЧЁВА: Если потом, благодаря этой сцене что-то будет дальше, и мы придём к какому-то финалу, смыслу, тогда да, это можно.
К. ЛАРИНА: То есть вопрос зачем, и для чего?
И. БОГАЧЁВА: Да.
К. ЛАРИНА: Пожалуйста, Настя.
А. НЕФЁДОВА: Мне кажется, что можно всё, это же игра. Это показывается, даже этого может и не быть в жизни, мы с этим можем не столкнуться, но посмотреть со стороны, тем более, если это красиво представлено нам, то вполне можно.
К. ЛАРИНА: То есть эротика вполне допустима?
А. НЕФЁДОВА: Просто мы поставим границу, кто может это смотреть, а кто нет. И чтобы это не давило на психику людей, а чтобы это выглядело нормально.
М. АДАМЯН: Вот здесь я совсем не поняла. Эротика тут в каком контексте? Эротика – это вообще вид искусства. Тут тоже есть смысл разделять понятия.
К. ЛАРИНА: Я говорю эротические сцены, а не постельные. Эротические сцены – это не всегда постельные, они могут быть совсем даже не постельные.
М. АДАМЯН: Тут опять-таки кто как видит. Можно не показывать всю грязь, но при этом человек её прочувствует. Я имею в виду, если это сцена изнасилования. Это мастерство и актёров. Можно в простой сказке, в простой какой-то истории, так её напичкать, что потом выходишь из театра, и понимаешь ощущение грязи какой-то, что не отмоешься, и бежишь в душ. Это совершенно разные вещи.
К. ЛАРИНА: Таня.
Т. СТРУЧКОВА: Я считаю, и согласна с Настей и с Ирой, и с Миланой Феликсовной, что всё должно быть, но всё должно быть в меру и со смыслом. Потому что действительно очень неприятно. Когда выходишь из кино, из театра. И ощущение, как будто тебя облили грязью с ног до головы. Потому что кто-то написал столько нецензурной лексики, или эротики, что просто очень неприятно.
К. ЛАРИНА: А в быту как Вы относитесь к нецензурной лексике?
Т. СТРУЧКОВА: Не очень хорошо. Я считаю, что девушка вообще не должна этого делать.
И. БОГАЧЁВА: Согласна. Хотела бы вернуться к предыдущей теме. Кто и зачем идёт смотреть. Кому нужна эротическая сцена, тот её поймает, выловит, и пойдёт смотреть именно на неё. Кому не надо, тот даже не обратит на неё внимание, он поймёт полный смысл того, что хотели донести.
А. НЕФЁДОВА: Это всё зависит от самого человека.
К. ЛАРИНА: Давайте немного поговорим о том, что Вы там понаписали. Давайте с Вас начнём, Вы в дуэте работаете.
А. НЕФЁДОВА: Да, мы работали вдвоём с Таней, у нас пьеса называется «Мех и грех», такое у неё нестандартное название.
Т. СТРУЧКОВА: В общем, как и сюжет.
А. НЕФЁДОВА: Да, от такого выражения смех и грех. У нас пьеса из пяти сцен. У нас вообще там две самые сильные сцены. Расскажу по порядку. У нас герой – это муж, заядлый защитник всего живого, жена, которая любительница меха, всего такого красивого.
К. ЛАРИНА: А он такой Гринпис?
А. НЕФЁДОВА: Да, он даже там и работал. И её знакомый друг модельер, моделирующий из меха всякие вещи, в том числе и шубы. А муж защищает, ездит и спасает, вот как работника ВВФ мы его представили. И жена обращается к мужу с вопросом того, что ей нужны деньги на новую шубу, как так она полгода ходит в одном и том же. Естественно, он ей ничего не даёт, потому что он защитник природы, и как же его жена будет носить мех. Они ссорятся на этой почве, и она уходит к своему другу модельеру, жалуется ему на мужа. А он ей предлагает поехать в Арктику. Муж ей предварительно рассказывал, что в Арктике такие милые бельки, а бельки – это дети тюленей.
Т. СТРУЧКОВА: И что их убивают на шубы.
А. НЕФЁДОВА: Он ей красочно рассказал, как это всё происходит.
К. ЛАРИНА: Муж рассказывал ей?
Т. СТРУЧКОВА: Да. Он сказал: «Как же ты можешь хотеть эту шубу, если бы ты увидела, как убивают этих маленьких животных».
А. НЕФЁДОВА: Да, там у нас было чёткое описание убийства этого белька, вся картина. Но на жену это не подействовало, она рассказала модельеру, и они решили поехать в Арктику.
Т. СТРУЧКОВА: Как раз за мехом.
А. НЕФЁДОВА: Они с модельером едут в Арктику, и одеты они были совершенно не по погоде, тепло, но такие все гламурные. А муж в это время тоже едет туда же, в тоже место, только с экспедицией по спасению этих бельков. Жена с модельером проваливаются под лёд, муж слышит крики, и их спасает. Жена конечно говорит, что он её заставил, это не я. Модельера сажают в тюрьму.
К. ЛАРИНА: За что?
Т. СТРУЧКОВА: За браконьерство.
К. ЛАРИНА: А они успели кого-нибудь там уничтожить?
А. НЕФЁДОВА: Там просто увидели, что у него дубинка, и к тому же жена его сдала. То есть одна из сцен – это тюремная камера, и целая сцена на то, как модельер сходит с ума.
Т. СТРУЧКОВА: Там монолог, его писала лично я.
К. ЛАРИНА: То есть, он с ума сходит по-настоящему? Это уже не смех?
А. НЕФЁДОВА: Да, он начинает с того, что ему здесь плохо, что ему не хватает меха, потом ему начинает казаться, что кругом мёртвые животные. Постепенно он сходит с ума и умирает.
М. АДАМЯН: Настя, я извиняюсь, для меня, как для зрителя, наиболее яркой сценой, страшной яркой сценой, опять-таки, что можно, и что нельзя. Вот здесь мурашки по коже были именно от действия, этой сцены, когда он оказывается в тюрьме, и когда он потихоньку сходит с ума, потому что раздвоение настолько чётко было передано девочками в монологе, что мурашки бегали.
А. НЕФЁДОВА: Мы думаем, если будут играть профессиональные актёры, то они сыграют так, что…
Т. СТРУЧКОВА: Получилось так, что когда мы играли, это получилось больше смешно, чем грустно. Сначала все смеялись, а потом так резко…
А. НЕФЁДОВА: Я когда начала проигрывать эту сцену…
К. ЛАРИНА: А вспомни кусочек текста, пожалуйста.
А. НЕФЁДОВА: Вообще у нас начинается сцена, что он лежит на кровати и спит, в камере. И как у нас бывает, влетает тарелка с едой. Он вскакивает: «Что за еда, я не могу, чем здесь кормят». Начинает возмущаться, как обычно у них всё это происходит. «На меня давят стены, на меня давит потолок». А постепенно он понимает, что он сам во всём виноват. Что его окружают эти стены, что ему плохо, ему начинает казаться мех, мёртвые бельки, ему холодно, ему нужен мех. И в то же время он вспоминает, какой мех прекрасный, и что он без него здесь. Ему становится совсем плохо, и он начинает сходить с ума. Когда я читала этот монолог перед всеми, мне самой сначала было смешно. Но под конец была такая тишина, я немного испугалась.
М. АДАМЯН: Да, потому что Вы знаете, ощущение раздвоения личности, когда для человека самое главное – это мех, и он его любит, он его жаждет всем нутром, всем телом, осязаемо жаждет. И он видит этот мех, и у него единственное желание, что единственный оберег в этих стенах, если здесь будет мех. Он сможет его гладить, мех будет его ласкать, потому что здесь холодно и промозгло, а будет что-то родное, знакомое, то, в чём он всегда ходил. А с другой стороны, в этот же самый момент он, по замыслу девочек, он видит, что этот мех с глазами и окровавлен, потому что это живое существо, убитое для того, чтобы содрать эту самую шкуру. И у него происходит разрыв мозга.
Т. СТРУЧКОВА: И ещё понимает, что из-за его влечения он оказался в тюрьме.
А. НЕФЁДОВА: И он сам виноват во всём. И накладываются две сцены – это убийство белька, и схождение модельера с ума. Вот это всё влияет очень сильно на психику человека.
К. ЛАРИНА: И дальше чем заканчивается?
А. НЕФЁДОВА: И последняя сцена у нас – это муж с женой. Муж предлагает жене золотую середину. Они разговаривают, что муж больше уделяет внимания жене, а жена поменьше к меху. И в знак примирения муж дарит жене шубу. Ничего не говоря, она очень довольная, она в шоке.
Т. СТРУЧКОВА: Причём шуба такая очень красивая, шикарная просто.
А. НЕФЁДОВА: Как раз белого цвета, какую она и хотела, как из бельков, и она уходит. В это время остаётся один муж, как раз кульминация и развязка, и муж говорит: «А шуба-то искусственная, искусственный мех не хуже натурального, и не так важно, какой на тебе мех, а важно, что у тебя внутри». Этим заканчивается наша пьеса.
К. ЛАРИНА: Таня писала монолог сумасшедшего.
Т. СТРУЧКОВА: Да, монолог писала я.
А. НЕФЁДОВА: Мы когда ехали утром в посольство, я говорю: «Таня, нам чего-то не хватает, вот что-то мне не хватает между концом и поездкой в Арктику».
Т. СТРУЧКОВА: Мы изначально задумали, что модельер сойдёт с ума и умрёт, но мы не знали, как это передать.
А. НЕФЁДОВА: И говорит: «А давай мы в тюрьму его». Я говорю: «Я не знаю, как это написать. Я предполагаю, а ты напиши».
Т. СТРУЧКОВА: Я говорю: «А давай монолог».
А. НЕФЁДОВА: И естественно написали. Я сказала, что я хочу увидеть в этом монологе, что я хочу смерть, что он начинает сходить с ума, и потом он умирает. И она это составила по порядку.
Т. СТРУЧКОВА: Получилось так, что я это написала, и сразу преподавателям отдала на оценку. Они сказали, что даже менять ничего не надо, потому что всё написано просто идеально, всё передано так точно, что трогает.
К. ЛАРИНА: Значит, это называется «Мех и грех».
А. НЕФЁДОВА: Да.
К. ЛАРИНА: Отлично. Да, Ира.
И. БОГАЧЁВА: У нас получилась любовная драма, которая называется «Потерянный рай». Он и она, он фотограф, они муж и жена, она беременна. Он конечно об этом пока ничего не знает. Экология в городе катится вообще под гору, везде мусор, и люди вообще не замечают этого.
К. ЛАРИНА: А где происходит действие?
И. БОГАЧЁВА: Мы не указывали, просто в городе.
К. ЛАРИНА: То есть, может произойти где угодно?
И. БОГАЧЁВА: Конечно. Мы даже имена не давали нашим героям, потому что это стандартная семья обычные люди. Он пытается сделать снимок, найти что-то, ещё оставшееся от прежней жизни, от прежней экологии, какой-то цветок, растение, луч солнца, который редко пробивается в город из-за сильного смога от машин, зелёную травку, листики. И пока он это ищет, в один прекрасный день попадает под кислотный дождь. Приходит домой, просто общается с женой, а на следующее утро он слепнет. Жена хочет ему сказать о ребёнке, но на фоне таких глобальных событий, как слепота мужа, она решает помолчать. Они идут к врачу, и врач говорит то, что скоро его вообще не станет, и болезнь будет прогрессировать.
К. ЛАРИНА: А откуда там кислотный дождь?
И. БОГАЧЁВА: Ну так экология всё.
А. НЕФЁДОВА: Это будущее, то, что нас ждёт.
Т. СТРУЧКОВА: Если мы не возьмёмся за ум.
К. ЛАРИНА: Техногенный снег всё время идёт в Москве, Вы заметили.
И. БОГАЧЁВА: Она говорит: «Дорогой, я хочу тебе помочь. Ты отличный фотограф, у тебя классно поставлены руки. То, что я буду твоими глазами, ходить и смотреть прекрасные виды, а ты будешь фотографировать. Может, ты так найдёшь то, что искал». Она ходит по городу, расписывает ему, как всё прекрасно, всё хорошо, а на самом деле там помойка и свалка, он фотографирует и ей якобы верит. Но периодически задаёт ей вопросы: «Я слышу здесь лай, здесь много кошек». Что тут вся экология, уже всё поменялось. В итоге, она хочет ему сказать о ребёнке, они сидят в парке, и а он сидит молча. И она понимает, что какая-то странная тишина, и так молчит только вечность. Поворачивается, а он мёртв. И потеряв любимого из-за экологии, она понимает, что надо что-то менять, надо меняться самой, надо менять мир, надо возрождать нашу экологию, нашу природу. Она создаёт какие-то всякие фонды, ездит по странам со своей историей, то, что она потеряла любимого мужа из-за плохой природы, и как бы она меняет мир. Она меняет его в лучшую сторону, всё возрождается, и потихоньку становится таким же, каким и было. И мы показываем сцену, спустя двенадцать лет стоит мальчик на набережной с фотоаппаратом, фотографирует что-то. Подходит женщина и говорит: «Как же ты похож на папу». Он отвечает: «Да, мам, я тоже люблю солнце». Естественно, это была та женщина.
К. ЛАРИНА: То есть, настоящая драма.
И. БОГАЧЁВА: Да, получилось так.
К. ЛАРИНА: Милана, как Вам эта драма?
М. АДАМЯН: Понимаете, всё, что делают мои дети, мне всегда нравится, это о приоре. Я, конечно, могу определить, что это такая романтика. Всё равно, романтика определённая есть. Вы знаете, кстати, по поводу, когда человек умирает. Когда ребята писали с драматургами, драматурги как раз и говорили, что не нужно подводить всё к хэппи энду. Это настолько банально и не интересно. То есть, должен быть взрыв. И они в пьесах показывали, что должна быть характеристика человека, именно показать фундаментальность характера, довести его до какого-то пика, но не раскручивать её назад, потому что это будет неинтересно потом слушателям, зрителям, если это будет просмотр спектакля. А нужно развернуть так, как это может случиться в жизни. То есть, это должна быть драма. Может быть, для кого-то ситуация, которую описали дети, она окажется банальной, но мне она нравится. И это не только про моих детей. Все ребята, которые там занимались, и девочки не дадут соврать, у них в глазах был азарт. Вот это то, здоровое качество, ради которого можно многое отдать. Это очень приятно, и когда нам всем говорят о том, что наши дети, наше поколение ужасно, дети катятся в никуда, и так далее. А тут ты видишь реально одарённых ребят. В принципе, это обыкновенные дети, мы никого не выбирали, это абсолютно обыкновенные дети. Даже хотелось бы, чтобы они были необыкновенные, но они обыкновенные.
К. ЛАРИНА: Нет, они у Вас необыкновенные.
М. АДАМЯН: Спасибо. И вот когда всем доказываешь, что дети, они совсем другие, Вы не понимаете, когда разговариваешь с взрослыми людьми, или, когда рассказывают о том, какое ужасное поколение. И тут ты реально видишь, что дети реально такие, какими ты их видишь. И вот этот азарт, это желание. Естественно, мы с детьми из дома доезжали, и потом домой все возвращались. Мы естественно обсуждали. Мы об этом говорили. У меня были определённые идеи. Что мне нравится в детях, вот девочки, про Вас не могу сказать, потому что мы с Вами не из одной семьи, что называется.
К. ЛАРИНА: Уже из одной теперь.
М. АДАМЯН: Я могла вмешаться в процесс, я могла накидать идей, или сказать, что вот это плохо не в плане оценки, а что можно повернуть чуть по-другому. И предлагалось несколько вариантов. Мне нравилось то, что дети могли отстаивать свою позицию. Да, они что-то брали, а что-то они говорили нет, и они объясняли, что нет – это не потому что Вы сказали, а нет, потому что вы несколько иначе видим. И если они могли мне это доказать, и я это абсолютно нормально понимаю, потому что это их пьеса, это их видение, это их эмоции. Главное, что это их эмоции, это то, как они видят. В действительности, что мне безумно понравилось, они не захотели на этом останавливаться. У них сегодня, в разгар этого азарта появилась идея снять небольшой фильм по данному сценарию.
К. ЛАРИНА: Да, это, безусловно, заявка на сценарий.
М. АДАМЯН: И очень бы хотелось, и просто надо понимать, что это одиннадцатый класс, у нас у всех куча проблем, и помимо школьных, и поступления, и экзамены, и так далее. Но, очень бы хотелось, чтобы они смогли реализовать это.
А. НЕФЁДОВА: Мы тоже думаем на эту тему, чтобы, во-первых, на школьной сцене показать это ребятам.
Т. СТРУЧКОВА: Для школы в будущем писать сценарии.
А. НЕФЁДОВА: Да. И даже для самых маленьких мы проводим каждый месяц почти день птиц, день животных, день зверей. Может для более взрослых показать нашу постановку, тоже снять какое-то видео.
М. АДАМЯН: Постановку надо показать обязательно, чтобы люди знали, что неделю старались не просто так.
К. ЛАРИНА: А кто будет играть в заключительном этапе?
А. НЕФЁДОВА: Будут играть профессиональные актёры.
К. ЛАРИНА: А они уже как-то прочитали, ознакомились с материалом?
А. НЕФЁДОВА: Мы познакомились только пока с режиссёрами, актёров мы пока ещё не знаем.
И. БОГАЧЁВА: Есть такие планы, что возможно нам разрешат приходить на репетиции наших пьес и контролировать процесс.
А. НЕФЁДОВА: На первую репетицию точно, потому что режиссёр не знает, и не до конца понимает, о чём сюжет. Всего-то надпись, а о чём мы думали, нет.
К. ЛАРИНА: А вот если кино снять, вот Вы бы думали. Вот Таня, кто бы сыграл у Вас главную роль из актёров наших российских, вот кому бы Вы доверили?
Т. СТРУЧКОВА: Надо подумать на самом деле.
К. ЛАРИНА: Мне кажется, что самая сложная роль у модельера.
А. НЕФЁДОВА: Да, ему надо резко перевоплощаться из такого, и сходить с ума. Это достаточно сложно сыграть. Это не проблема, но сложно. Особенно, когда ты сходишь с ума не по настоящему, но надо довести, что ты реально сходишь с ума.
Т. СТРУЧКОВА: Надо сделать так, чтобы люди поняли, что ты действительно сходишь с ума, и что это всё действительно очень трагично.
К. ЛАРИНА: Кто у нас умеет это делать, сходить с ума убедительно? Пожалуй, Евгений миронов.
И. БОГАЧЁВА: Нет, как раз мне кажется, что Фёдор Бондарчук в данном случае - это провальный вариант.
К. ЛАРИНА: Провальный, он слишком прагматичен.
М. АДАМЯН: Я не берусь говорить о пьесе девочек, и вы сейчас поймёте почему, потому что определённая критика будет сейчас, чтобы никого не обидеть. Но вот про пьесу моих ребят я хочу сказать, что если её играть её именно как фильм, то мне кажется, что лица должны быть незамыленными, неизвестными. Ир?
И. БОГАЧЁВА: Да, согласна.
М. АДАМЯН: Потому что мы актёра наделяем всё равно какими-то качествами из предыдущих его работ. А здесь должно быть что-то новое, какое-то открытие, и что-то незамыленное. Чтобы это был эпизод из жизни, отрезок жизни, отрезок города. И чтобы это всё было узнаваемо для каждого человека, и прожито для каждого человека, но не через известного субъекта, а через такого же, как я. С соседней площадки, с соседней улицы.
К. ЛАРИНА: Чтобы образ этой пьесы, про которую Ира рассказывала, он как бы уже в голове складывается, когда Ира говорила, картинка понятная. И депрессивное впечатление должна производить сначала действие на зрительный зал, и если ты в кино, то панораму тоже понятно, какую снимать. У нас таких городков, даже по России, промышленных страшных, лишённых всего живого, их много. Но думаю, что и в Европе тоже, к сожалению, такие города тоже можно найти.
И. БОГАЧЁВА: У нас была проблема, что по нашей пьесе фильм снять очень хорошо, а на сцене его поставить немножко сложновато. Изобразить свалку, дождь, и мусор…
К. ЛАРИНА: Ну почему, это как раз задача режиссёра. И бельки, которые катаются вокруг проруби.
И. БОГАЧЁВА: Слишком много ремарок. На них всё построено.
К. ЛАРИНА: Я думаю, что если талантливый человек, если режиссёр это забирает, если он почувствовал что-то своё родное, то я думаю, что он придумает. Вот рожали уже на сцене, и ничего.
Т. СТРУЧКОВА: К тому же было бы интересно послушать мнение самих режиссёров, актёров. Потому что всё-таки профессионалы. А вдруг они нам что-то подскажут.
К. ЛАРИНА: Значит, с 25-го это всё будет показываться в центре Казанцева и Рощина. А туда можно попасть простому смертному, или нет, билеты не продаются?
А. НЕФЁДОВА: Нет.
К. ЛАРИНА: А потом издать какой-то сборничек из этого, хотя бы пьесы почитать?
А. НЕФЁДОВА: Да, все сборники будут.
К. ЛАРИНА: Это хорошо. Хотя бы познакомиться с текстом. И у меня последний вопрос к вам. А как-то дальнейшую жизнь будете связывать с творчеством?
Т. СТРУЧКОВА: Я по-любому, потому что я и до этого свою жизнь с творчеством связываю, и думаю, что я не буду на этом останавливаться.
К. ЛАРИНА: А ты пишешь многое?
Т. СТРУЧКОВА: Да, я пишу рассказы, я пишу стихи, плюс я ещё рисую, и фотографирую, и вообще, что я только не делаю.
К. ЛАРИНА: Живой журнал ведёшь?
Т. СТРУЧКОВА: Я раньше вела, а потом надоело. Как-то просто не хочется останавливаться, потому, что это большая веская часть моей жизни.
К. ЛАРИНА: И тем более, если получается, то надо продолжать обязательно.
Т. СТРУЧКОВА: Вы Настю спросите, она всё знает.
А. НЕФЁДОВА: У неё замечательные стихи, я все её стихи читала, которые и самые первые с 12-ти лет и до сегодняшнего дня. И я тоже не хочу останавливаться, я тоже буду продолжать играть и на школьной сцене, и может быть, дальше.
К. ЛАРИНА: А в профессиональный театр не хочешь поступать?
А. НЕФЁДОВА: Я хочу сначала получить какую-то более весомую профессию, а потом может быт я бы и не отказалась.
М. АДАМЯН: Смотрите, какие у нас рациональные дети.
А. НЕФЁДОВА: Я и рисую с 3-х лет, и думаю, что буду продолжать и рисовать, и писать.
К. ЛАРИНА: А куда будете поступать?
Т. СТРУЧКОВА: Я ещё не знаю, может быть, на журналиста, может быть, на психолога. Я ещё не решила.
А. НЕФЁДОВА: Я хочу пойти учиться на журналиста, это у меня такая мечта.
Т. СТРУЧКОВА: Может быть вместе пойдём.
А. НЕФЁДОВА: Да, может и вместе пойдём, и будем продолжать.
К. ЛАРИНА: Ирочка, а у тебя какие планы?
И. БОГАЧЁВА: Я не рисую, и не пишу.
А. НЕФЁДОВА: Заставим.
К. ЛАРИНА: Ну, пьесу же написала.
И. БОГАЧЁВА: Это мне, конечно, всё интересно, театр вообще люблю, но пока надо тоже весомую профессию, а потом. Я собираюсь идти на педагога, а дальше посмотрим. С детьми состыковываться всё-таки буду.
М. АДАМЯН: Посмотрите, какой многозначительный взгляд в мою сторону.
Т. СТРУЧКОВА: На самом деле хотелось бы ещё сказать про наших преподавателей, наставников. Веду
К. ЛАРИНА: Только быстро, у нас уже времени нет.
Т. СТРУЧКОВА: Были очень замечательные люди, Юрий Клавдиев, и Эльмира Балатян. Очень лёгкие в общении, очень приятные, и вообще, спасибо им большое, что они нам так помогли.
М. АДАМЯН: Всем ребятам огромное спасибо, все молодцы.
К. ЛАРИНА: Я скажу, что все эти имена драматургов, они все для меня родные и знакомые, поскольку я была в жюри конкурса «Действующие лица», и как раз оценивала работу профессиональных драматургов. И вот вручали мы призы и Михаилу Дурненкову, и Юрию Клавдиеву. Мне кажется, что это сегодняшний авангард современной драматургии, так что Вам очень повезло с мастерами, это точно совершенно.
А. НЕФЁДОВА: И спасибо большое Маше, что она пригласила нас.
К. ЛАРИНА: Девочки, спасибо вам большое. Я хочу ещё раз назвать имена, чтобы Вы их запомнили обязательно. Это Ирина Богачёва, Анастасия Нефёдова, Татьяна Стручкова, и учительница Милана Адамян. Спасибо вам огромное.