Петр Мамонов - Аргентум - 2006-04-16
16.04.2006
А. Плющев
―
В Москве где-то, наверное, начало первого. В эфире программа «Аргентум». Дело в том, что записал я эту передачу несколько дней назад, не буду скрывать. Идет она, к сожалению, не в прямом эфире. Но случай у нас исключительный, поэтому можем себе позволить. Сегодня у нас в гостях Петр Мамонов. Петр Николаевич, здравствуйте.
П. Мамонов
―
Здравствуйте, мои дорогие. «Аргентум» - это что же такое? Серебро?
А. Плющев
―
Да, так и есть.
П. Мамонов
―
Серебро… Менделеев, да? Какой-то он древний. Брал эти все кубики, складывал железо.
А. Плющев
―
Скорее, клеточки.
П. Мамонов
―
Он король, конечно.
А. Плющев
―
Да?
П. Мамонов
―
Конечно, король. Но он дал все, что уже было. А самое таинственное, когда я тут все старичков всяких почитываю четвертого века. В деревне сижу, делать нечего. Они говорят, что он-то взял то, что уже было. Как это удивительно, когда что-то появляется новое, хорошее: новая песня, новое стихотворение, новый какой-то человек с новыми мыслями, с новыми идеями. И вот он там пишет, что все злое не имеет сущности. Оно только в нас, если мы его воспроизводим, оно есть, а так его нет. Так все, что хорошее, что от бога – все хорошее и все новое. А дьявол, ну что он придумал за шесть тысяч лет? Наркота была, «кайфы» всякие были, секс был, зависть, осуждение – все это, ничего нового он не выдумал. А вот у бога сколько нового интереснейшего удивительного: новые стихи, новые книги люди пишут, новые мысли какие-то. Удивительно! Просто не перестаешь удивляться богатству замысла. И вот ох, как здорово это все. Желаю всем в чем-то себя обязательно пробовать и делать, может быть, какие-нибудь шкафы, стулья, табуретки – какая разница. Как здорово, мне на день рождения наш сельский житель такую табуретку подарил в стиле «ампир». Он вырезал из сосны, как дал ее. Она стоит у меня, как из космоса вещь.
А. Плющев
―
Мне кажется, Петра Мамонова не надо представлять нашим слушателям, даже, наверное, самым молодым. Так или иначе его знают если не по песням, по которым его узнало мое поколение или поколение старше, то по фильмам или по спектаклям. То, что вы делаете, назовем это одним словом «искусство», вы вообще в принципе можете это не делать или заниматься чем-то другим?
П. Мамонов
―
Ну, не надо бы вообще-то, честно говоря.
А. Плющев
―
Почему?
П. Мамонов
―
Как вам сказать, на это отвлекать свое драгоценнейшее время души. Потому что ну что искусство – это все эмоции, это все чувства. А ведь самое главное, я ничего не говорю от себя, заявляю, драгоценные мои слушатели, кто слушает весь этот бред, я повторяю только то, что причитал, успел. Мне 55 скоро – пять плюс пять. Мне 10 лет – не больше. Я только начал какой-то путь, какие-то движения, какие-то успехи есть, падения и все прочее. О чем я хочу сказать, ведь все же очень просто. Что вы у меня там спросили?
А. Плющев
―
Я спросил о том, можете ли вы не заниматься искусством, или какая-то сила заставляет вас?
П. Мамонов
―
Не заниматься? Ну, я же должен, раз мне бог дал, то я должен отдать и преумножить даже. А что значит преумножить? Начну все по порядку, чтобы всем было понятно. Во-первых, не вредно было всем нам, людям, так называемым творческим и прочим, не забывать такую вещь – рассказ я вычитал у митрополита Антония. Он говорит, когда ослица входила в Иерусалим и везла на себе бога, ей под ноги бросали пальмовые ветви и кричали «осанна!» и приветственные крики, она была в полной уверенности, что это ее так встречают. Вот нам не надо забывать, что мы только вот эти ослицы, которые везем какие-то дары, которые нам дадены. И не более того. То есть наше дело – идти, ступать, тащить, по возможности обходить ямы, по возможности в чистоте это все беречь и отдавать. Но это не нам кричат «осанна!» и хлопают в зрительных залах. Это хлопают тому, с чего я начал – удивительному совершенно непостижимому многообразию дарований свыше. Всем людям подряд, все подряд! Все просто залиты. А мы как-то закопались в насущном, я в том числе. Как только машина сломалась, открылось 4 месяца такого простора душевного, потому что все время думаешь, колесо, болт какой-нибудь. Вы же знаете, да? И вдруг пошли стихи новые какие-то, что-то такое, открылось то драгоценное время, которое мы тратим на что-то другое. Я тоже, в том числе. Я только о себе, не о ком не говорю. Поэтому вот здесь и не писать или писать – писать, конечно. Да, писать конечно. Вот у меня здесь в тетрадке есть. На всякий случай я взял книжечку, чтобы не быть голословным, потому что идет давний спор, если люди верующие, а можно искусством в принципе заниматься и т.д. И вот это, кстати, для меня очень важная тема. Сейчас появилось очень много таких якобы православных песнопений всяческих, то, что раньше называлось «ВИА». Молодые люди пытаются что-то там про бога пропеть. А вот чего пишет митрополит Антоний: «В момент, когда художник старается сделать из своего дела, мастерства иллюстрацию своей веры – это большей частью становится халтурой». То есть верующий ты человек, предположим, ну и верь себе спокойно. Не надо из этого делать твои художественные формы. И дальше: «Если художник пропитан своей верой, ему не нужно сличать с ней свое вдохновение, потому что они не только переплетены, они составляют одно». Ну ясно, да? Что если художник – человек верующий, то все, что он будет делать: про птичек, про мышей, про крыс ужасных, про болото, про свои страсти какие-то, страдания – все равно все будет этим светом озарено и осмыслено. Поэтому скорее те люди, которые делают это с целью какую-то свечечку поставить, обсосать это все, они скорее всего не на ту мельницу работают, эти все… Без имен, да? Поэтому я так широко отвечаю, но, может, потом вырежете, выберете там, может, чего путное сказал.
А. Плющев
―
Да не думаю. Петр Николаевич, хотели бы вы вернуться в советские времена? Я имею в виду не столько политический строй, сколько дух того времени.
П. Мамонов
―
Нет, нет, нет, нет, нет. Во-первых, давайте опять по цитатам идем строго. «Дух творит себе формы». Понятно, да? То есть я вижу, беру я свой последний альбом, который мне очень нравился, «Сказки братьев Гримм», позавчера слушаю его, мне не нравится уже, потому что я уже поменялся чуть-чуть, мне уже слышится пафос излишний и т.д. Как может нравится… некоторым в тюрьме нравится. У меня есть товарищ, он отсидел лет 7 – 8, он вышел и говорит, я не понимаю, чего мне здесь делать, мне лучше туда, я там устроился уже, я там какой-то прораб, мне лучше туда. И вот все эти стоны по старому времени, это вот отсюда, из этой области, что дай мне пайку, дай мне это, и все. Мы забываем о том, как мы ужасно жили, и как мы до сих пор такие. Я такой до сих пор с того времени. Я, типа, альтернативщик какой-то, то – се. Ничего подобного: такой же я загнанный несчастный из того времени парень.
А. Плющев
―
А вам трудно сейчас? Я имею в виду морально-психологический аспект русского капитализма.
П. Мамонов
―
Ну… порядочному человеку всегда трудно. Я все-таки себя к порядочным еще как-то причисляю. Может, я и сволочь порядочная – это не известно. Во-первых, хочу попросить прощение искренне у всех, кого обидел по жизни. Может, чего было, может, чего кому сказал. Простите, ребята! Дурак старый, ничего не понимаю. До сих пор все делаю не так. Простите ради бога. Все вот это главное. А остальное все, как бы сказать, ну сделаем мы искусство это свое, поскачем мы, все мы люди способные, талантливые, интересные. Один так сделает, другой – эдак. Но понимаете, что ушло, вы спрашивали. Вот ушло единение, конечно, духовное. Но это естественно, под прессом всегда туже. К этому случаю опять же я тут одну историю прочитал удивительную. Один из людей русских, который сидел в немецких концентрационных лагерях, встречается с митрополитом Антонием Сурожским и рассказывает ему такую историю. Ты знаешь, когда меня пытали на Лубянке, у меня как-то получалось, я каждую ночь приходил и молился за них, как учил нас господь, за врагов своих, что прости их, господи, не ведают, что творят. И так это у меня искренне было. И вот сейчас, когда лагерь ушел, мы уже в Париже с тобой ходим, я не могу так искренне молиться за них. Вообще я за них молиться не могу. Вот видите, какие странные вещи. То есть чем хуже, на самом деле, тем лучше. Я не за то, чтобы нас кто-то давил, чтобы сейчас насели. Не поймите так. Но мы это «хуже» сами должны устраивать в собственной душе. Мы чаще должны (мы, я), я первый чаще должен ложиться на диван и думать, что я вообще такое, зачем я, на фига живу. Вообще что это, искусство – разве в этом все дело? А чего и кому я сделал доброе, помог словом добрым? «Ты со сцены много…» Нет, товарищи (подпевалы там есть)! «Ты же со сцены всего себя отдаешь». Да ерунда это, мало это. Это мне бог дал, я вот и отдаю. А ты лично что сделал? Вот не хочется, занят песнями, позвонили, попросили, пошел, сделал – этого же нет. Я занят.
А. Плющев
―
Вы упомянули, да это широко известный факт, о том, что вы живете в деревне. Вы там занимаетесь каким-то сельскохозяйственным трудом, может, скотину держите или огород?
П. Мамонов
―
Ну нет, у меня там жена, огород. Я этого всего не любитель. Ну, деревня есть деревня: поколоть дровишки приходится. Не в этом дело, мудрые говорили так, что состояние твоей души не должно зависеть от вида, который открывается из твоего окна. Вот как! Вот как! Вот как хорошо бы жить, когда на Афоне мужичок живет и загораживает дощечкой вид на прекрасное Эгейское море. А у него спрашивают, старче, ты что, это же дары божьи. Он говорит, если бы вы знали, какой у меня свет внутри. Мне это все мешает только. Вот для чего человек призван на самом деле, каждый: такой иметь в себе божественный свет и нескончаемое удовольствие. Это нытье постоянное: там мало платят, там не так, музыка не такая, это не такое. Я всем доволен. Я лично доволен всем. Не доволен только собой. Вот там я и работаю, копаю чего-то, делаю. Получается – опять назад, не получается – опять назад. Тыр-пыр. Кто делал, знает, как можно курить бросать по 10 раз – и никак, и никак. И вроде взрослый мужик. Что я… Анекдот - не может бросить курить. Анекдот! И так далее. Дел навалом на самом деле. Какой там сельхозтруд! Какие там червяки, когда тут червяков столько, что только и выгребай лопатой. Потом смотришь: хлоп, пошел-пошел, ага, уже король. Уже, уже, уже состояние благодатное. Хлоп, тебя щенячьим твоим носом прямо в лужу твою пивную, вино-водочную или у кого какая. Хлоп! Валяйся, скотина! Кто ты таков? Опомнись! Потом встаешь, опять думаешь, да. Но это не значит, что рабское это чувство. Опять же митрополит Антоний пишет очень здорово об этом.
А. Плющев
―
Пока Петр Николаевич ищет цитату очередную, я предупрежу наших слушателей, что наш обычный режим, когда интервью перемежается с музыкой, сегодня будет нарушен по желанию нашего гостя. Но надеюсь, его монологи и цитаты заменят вам его музыкальные произведения, которые он уже сам считает устаревшими, которые ему не нравятся, как вы слышали.
П. Мамонов
―
Да, не очень. Некоторые очень люблю. Особенно люблю «Электро Т», «Шоколадного Пушкина» люблю, люблю «Зелененький» и «Мыши». А «Сказки братьев Гримм» вот вчера разлюбил. До этого любил. Не знаю, может, опять полюблю. Вот чего пишут-то про нас с вами: «Мы измельчали, потому что сделали из бога идола, а себя превратили в рабов. Мы должны восстановить сознание того величия, которое бог явил во Христе, того величия человека, которое Христос открыл нам, и тогда мы сможем начать верить, и мы сможем стать соработниками бога в деле всеобщего спасения». То есть не надо достоинство человека мять и уничтожать. Ах, бог там какой-то идол, а тут я маленький раб, червяк – нет, мы призваны все быть сынами бога. И как мы живем? Каждый, я опять же, мы – нет, я. Вот я призван, я это призвание чувствую в себе, знаю эти светлейшие удивительные моменты, когда лежишь, ничего не надо, звездочка какая-нибудь искрнёт или чего-нибудь такое. У каждого это есть. И вдруг ошибся, сделал чего-нибудь не то, и пропало все. Опять работай, нарабатывай. Но я знаю, к чему я призван, я знаю, что изначально я чист и удивителен. И я призван быть таким. От меня должно исходить сияние. Знаете, как был один на Афоне старичок-подвижник, он в пещерке сидел, он молчал 40 лет, не то, что я здесь бормочу. К нему приходили только посмотреть, как он сидит, не спросить ни слова, ни поучения, ничего – посмотреть, как он сидит, и уходили счастливейшими, потому что он так благодатно сидел там, так улыбался мирно в тишине, скромнейше. Вот, к чему призван человек, а мы так снизили планку. Я в первую очередь понимаю все. Три месяца великолепно себя вел. Неделю последнюю – не знаю, что случилось: так меня и бесит туда-сюда. Вот все вам толкую сейчас. Сам такой же, поэтому и знаю, чего происходит.
А. Плющев
―
Вот насчет «знаю, чего происходит». С одной стороны, вы производите впечатление человека, очень оторванного от текущей жизни, да и живете еще где-то вдали от мегаполиса, а с другой стороны, когда особенно поговоришь с вами, создается впечатление, что вы знаете абсолютно все, вплоть до того, сколько получают уборщицы, и почем нынче «Мерседесы». И не только денежные отношение. Ну все абсолютно.
П. Мамонов
―
Ну я живу в этом мире. А почему же нет? Я каким-то образом аккумулирую эту информацию, хотя специально ее не накапливаю. Потом, это работа моя. Я уже говорил как-то, что зимой 10-й номер троллейбуса, «ваши билетики, ваши билетики», девушка молодая симпатичная. Вот так. 10 часов смена, два дня отдыхает за 5 тысяч рублей. А город шумит, там кто-то спрашивает, вы все знаете, вы все не знаете. Вот я это знаю, я это вижу, мне бог подал это увидеть. Я бы мог мимо рядом идти и не увидеть этого не потому, что я там… а мне бог дал это видеть, поэтому входит в мое сердце, и вместе с этим я начинаю жить, со всем этим, со всем, чему я соболезную, сострадаю. И не вообще положению в нашем обществе, что политика не такая – это все чепуха. Вот я, каждый, лично я, вот я один на «П» иду по улице, вижу: вот это плохо, вот это. И я тут поучаствовал, и я тут, козел, где-то опрокинулся, закурил опять, забухал, то – се. У каждого собственные проблемы. И вот оно сразу вылезло тут. Вот хорошо, что меня бог, пока что я не помер еще, наделил вот таким чувством сопричастности. Меня все касается. И не потому, что это я чего-то: я так устроен. Я с детских лет все время бежал, мне все интересно, под трамвай я рвался от бабушки: «Петя, домой! Петя!» Вечно этот крик: «Петя, сделай потише! Петя, домой! Петя, хватит! Петя, не надо!» Потому что меня рвало, разрывало всюду. И так жизнь вся. Эти песни, они как-то тоже: никогда я специально никаким не был искусственником этим: разложим все и сядем, искусство будем делать. Никогда я в жизни не был. Меня чего-то метало, рвало туда – сюда, трясло, колотило, да и сейчас так же. Ну как всех. А всех как? А как всех? Вы посмотрите, кто слушает меня, а как вы-то. То же самое-то все. Опереться не на что. Друг… Где он друг? Все померли. Как я в «Пушкине» говорю, а кто не бросил пить, все померли. А это правда. Вот. И так тыркаешься один. Ну, слава богу, еще жена, семья, любимая работа. Да ничего не надо, когда любовь бога зальет всего, и обезоружен стоишь. Бывает и такое. И выбивает у тебя из рук все эти медикаменты, вот эту всю чушь.
А. Плющев
―
Вот странное дело: «Звуки «Му» когда-то, когда были с вами, умудрялись объединять в своей аудитории людей, которые с одной стороны предпочитают какое-то высокое искусство или нестандартное искусство, и тех, кто может, например, запросто выпить из горла бутылку водки на том же концерте причем. Иногда вообще это были одни и те же люди. В чем секрет?
П. Мамонов
―
Понимаете, в чем дело. Секрет, он очень простой – опять же в том, что я сказал, что бог дал талант. А образы никакие я не создаю. Я посредством даденного мне господом таланта рассказываю вам дни моей жизни, как у меня душа живет, что у нее больно, что ей кажется, она устроилась, хотя на следующий день все сыпется, как дела вот лично, конкретно со мной. Вообще это такой из канонов, это такой поэтический подход: вот поэт и мир. Его как бы существование в этом мире, но без всяких образов, а действительно так и трясет, так и колотит, так и здорово бывает, и такое счастье есть все воспринимать спокойно и вообще помнить, что жизнь особо не курорт. Приходится какие-нибудь делать вещи и надо какие-то делать вещи. Вот надо, надо, надо. И сделай. Ну сделай! Что делать? Жизнь идет. Поэтому никакого такого святого искусства: сейчас мы все сгруппируемся, киноконцертные организации, дадим молодым... Ничего подобного, ничего этого не будет никогда. Человек – творец. В нем это живет, в каждом из нас. Кто нашел, приложил – ура. Значит, он оправдал, для чего его бог вызвал. Представляете, что нас не было как таковых, нас придумали. Взял пыль, дунул, и мы есть. О-па! Ура! А теперь давай, живи. А что? И жить довольно ясно и просто, Как жить? Трудно так жить – вот в чем дело. Поэтому все, и я в том числе, сторонюсь, устраиваю себе компромиссики, расслабухи. Да я поработал, сейчас я расслаблюсь или типа того. А вы знаете, чем все это объясняется? Жалением себя. Жалением. Вот ты такой-сякой, тебе нужен «кайфец» сейчас. А читаешь такие вещи, что лучше умереть в подвиге, чем жить в падении. И с этим же соглашаешься. А по жизни врешь, поступками врешь, не живешь так. Все время себе какие-то подстилочки. Вот оно и начинается елозание. Хорошо, что еще елозание есть, что еще полезно, чтобы елозило, продрало, может, когда-нибудь и выдерет. Так вот об этом и поем. По-честному.
А. Плющев
―
Петр Николаевич, вы сказали, хорошо, когда человек нашел, как применить данный ему богом талант, который есть у каждого, как вы говорите. А если не нашел, то что делать?
П. Мамонов
―
А не нашел, чего делать? Рыпаться или спать продолжать. На Востоке есть прекрасная пословица: «Спящего не буди, проснувшегося накорми». Очень точная и понятная. Чего спящего будить? Чего к нему лезть? Особенно вот с этим: идем с ним в церковь, знаешь, там бог, идем скорее. Вот это не дай бог делать кому. Спаси себя, и хватит с тебя. Все. Поэтому что же тут? Нет, никого не надо никуда звать, наталкивать, направлять. Можно только делиться опытом и сочувствовать, сострадать, понимать, каково сейчас, например, человеку 23-х лет в ужасном этом мире, где все обклеено такими… Но я не критикан особый, но это же уже просто стыдно смотреть. Все и сразу. Ну это что, мы тогда будем жить, давайте, да? «Уступи соблазну», «бери от жизни все». А есть еще круче: «Египет круглый год». Вот так оно и есть пока что. На самом деле, нет. Потому что раз все это стоит и живет, то это… В троллейбус вошел один пьяный, и вроде бы ехать нельзя, а остальные-то 40 едут. Вот на них все и держится, на тех, которые молча. Молча, тихо в 7 утра, каждый день. Вот так. Поэтому что значит «найди себя»? Не обязательно это ремесло. А может быть вот делать добро, вот служить собственной семье, близким своим служить просто. Вот так ходить на работу, чтобы получать там деньги, чтобы приносить, чтобы кормить семью? А чего нет? Очень достойно все.
А. Плющев
―
Если позволите, несколько очень конкретных вопросов, даже может быть о конкретных людях. Вы когда-нибудь видели спектакли Евгения Гришковца? Мне кажется, что ваши спектакли он точно видел?
П. Мамонов
―
Я не видал, потому что, вы понимаете, я как стараюсь жить. Я стараюсь как можно больше от всего этого удаляться, хоть вы и сказали, что я все знаю. Ничего подобного, я не все знаю. Чтобы не впасть вот в этот осуждающий тон. Потому что я прекрасно понимаю, что сейчас на гребне вот этих волн, которые… Но ведь революция произошла странная очень, страшная, и произошла ли, и все прочее. Поэтому откуда взяться? Поэтому сейчас может быть среди мутных этих волн есть что-то. Обязательно, конечно, есть хорошее. Как эти пишущие мальчики под лампами. Ну, это стихи все писали. Кто-то говорил, Твардовский что ли или Солженицын, что я вот верю в Россию вот сейчас за настольной лампой. Кто-то в деревне, какой-то юноша писал стихи. Вот моя страна. И моя тоже. Вот она, страна моя. И девочка в троллейбусе. Вот эти мои люди. А это пускай бегают, они скоро схлынут, это все пропадет. Это сдует все, бумажки не останется.
А. Плющев
―
О стране. Вам когда-нибудь приходила в голову мысль уехать из России? Жить или работать.
П. Мамонов
―
Понимаете, я в одном стихотворении недавно… я, я, я. Да… написал, что… забыл уже, слава богу. Мысли прыгают. Нет, я написал так там, что, наверное, все-таки я не страна и не народ, а человек. Поэтому уехать… а чего метаться? Это бес все гонит с места на место. Давай, на Афон поехали, посмотрели там мощи, приложились. Потом давай, гони на Синай, на Красное море. Бес гоняет. А благодать в вашем сельском храме рядом. Вот там упритесь носом, рогом, чем кто может.
А. Плющев
―
Путешествия – это тоже «бес гоняет»?
П. Мамонов
―
Это от уныния все происходит. Все я повторяю не свои слова, а знаменитых московских людей проповедников. Это все, оказывается, эта вся шустрота, эти постоянные «Вокруг смеха» и «Смехопанорамы» - это все… потому что уныние овладело обществом безумное. И вот уже готовы снять штаны, и сиськи голые уже вовсю на экране хлещут, и прочее, и прочее. Да я не ханжа никакой, но есть норма. Ну давайте я еще какать сяду где-нибудь, скажем. Это же все естественно.
А. Плющев
―
По-моему, во времена «Звуков «Му» разные подобные эксперименты, которые шокировали общественное мнение…
П. Мамонов
―
Мы показывали, как мы, сволочи, живем. По-честному. И этом было отвратительно и ужасно. Конечно, потому что мы пили подряд и прочее, прочее, прочее. Но мы в песнях рассказывали о том, что мы этим живем, мы этим недовольны, таким существованием, раз мы об этом так визжим и орем. Но, к сожалению, пока такие мы есть. Может, кому-то поможет это зеркало. Посмотришь, блин, а может, я не один так мучаюсь, а еще один какой-то старый козел беззубый, у него, оказывается, то же самое, ему тоже и выпить хочется. Вот он день продержался, два продержался, на третий выпил опять. Но все-таки два дня-то в плюсик! Вот такими комариными… Вот такое дело. А бывают, конечно, какие-то чистейшие периоды. Вот давайте стихотворение прочитаю такое, из чистого периода, если не собьюсь.Сердце чистое-чистое, высоко-высоко.
Мысли быстрые-быстрые, и снега далеко
Простираются внешние, а внутри по песку
Скачут пташечки вешние, позабыв про тоску,
Скачут крошечки-мушечки, берега-берега,
Я сижу на опушечке, за стеною пурга.
Я стою у березоньки, потихоньку пою,
Кто-то маленький розовый слышит песню мою.
И я рад бы по краюшку проходить босиком,
Если это не рай еще, то я с ним не знаком.
Я не ведаю вечности, да и как я могу
На краю бесконечности устоять на бегу.
А. Плющев
―
Петр Мамонов.
П. Мамонов
―
Такие тишайшие стихи приходят в светлые моменты. Бывают вот такие: «Слава господу богу, я гляжу на дорогу – там всего понемногу, слава господу богу».
А. Плющев
―
Вот ваш коллега и друг, если я не ошибаюсь, Василий Шумов…
П. Мамонов
―
Вася Шумов.
А. Плющев
―
… лидер некогда культовой группы «Центр».
П. Мамонов
―
Культурная революция.
А. Плющев
―
Видимо, тоже увлекаемый бесом, уехал в свое время в Соединенные Штаты, и живет там до сих пор. Вы общаетесь с ним?
П. Мамонов
―
Ну Вася Шумов совершенно, во-первых, другого поколения человек. Потом он вообще отдельный экземпляр, и его мало кто знает с той стороны, с которой знаю я, потому что у нас были случаи всякие, когда не нужно было рассказывать, кто есть кто, как ты в данный момент поступил, но я с ним не виделся очень давно, с 94-го года. То, что он делает сейчас, я так слышу по чуть-чуть. Что-то мне нравится, что-то меньше. Он, говорят, приезжает скоро к нам. Был бы рад его увидеть. Но как-то ведь это не столько важно: Вася Шумов. Вот мы были одно время очень близки, сильно-сильно, на мой взгляд. Вася, извини, если что не так. А потом как-то разошлись наши пути: он в Америке, я здесь. Ну и что? Ничего страшного. А вы представляете, сколько человек умерло вообще? И потом все: раз – и оживут. Вот это будет тогда караул! Все товарищи, все, все, все, все! Поэтому все это время какое-то, жизнь вот эта - это потихонечку проходит, да осталось-то, может… Короче говоря, все хорошо, ребята, никаких прибавок к зарплате, никакого улучшения нравственного состояния общества, никакого прогресса в области образования, никакой туфты чтобы нам на уши не вешали насчет хайтека этого. Вот это все спокойно так идет, только точка зрения наблюдателя и в собственном… вот там хороши, там бездонная, там не заполнишь ничем. Вот смотрите, я такую вещь… я 10 лет бился, прежде чем я эту вещь вычитал. Я думаю, ну почему мне все нехорошо. Ну вот работа хорошая, любимая, жена хорошая, дети хорошие, не пью, то, се – ну, никак. А потому что, пишут, душа наша создана настолько бездонной глубокой и широчайшей, как вся вселенная, что ничто, кроме создавшего, ее заполнить не может. То есть только бог может заполнить всю душу целиком. Чего ты туда ни кидай: красоту, коллекционирование картин, любимую жену, все организации объединенных наций прямо домами, Европейский Союз, вот эти все правовые государства – бесполезняк, тухлый номер, можно только засуетиться, забегаться, все равно ляжешь ночью, скажем, ой, чего-то мне опять нехорошо. А вроде целый день бегал: и в СЭВ председательствовал, и портфель новый купил, и жене все достал, и лег – и херово. Ну что ты будешь делать? Я тут я со своим с тем же самым.
А. Плющев
―
Вы сейчас накидали столько разных образов интересных, которые мы ежедневно смотрим по телевизору или слышим по радио, а некоторых и подавно уже нет, типа СЭВ. Но вот вы смотрите телевизор или слушаете радио? Интересуетесь?
П. Мамонов
―
Телевизор у нас как? Я не смотрю. Я знаю просто. Мне не надо глядеть, я знаю. Хотите, расскажу?
А. Плющев
―
Да.
П. Мамонов
―
4 месяца не включал. Чего происходит приблизительно? Выходит человечек и говорит: «Вы знаете, Виктор Петрович – удивительный человек, я не говорю про искусство, нет, просто так по душе, он все выслушает, ему все можно рассказать, он никогда не перебьет, он такой милейший тихий». И тут же Виктор Петрович в двух метрах, скромно потупив взор, с мягкой улыбкой. Потом выходит следующий и говорит: «Нет, ну это прежде всего большой художник, давайте смотреть на дело с позиции истинной». Виктор Петрович опять скромнейшим образом – еще ниже. Вот, что происходит: кукушка хвалит петуха. Я тут задумал программку одну такую антитезную насчет этого, что происходит, какой я. Я только все взял на себя, что я самый главный. И я буду гнать полтора часа, что я самый главный, главнейший, лучше меня нет, ну круче, чтобы опустить себя с головой.
А. Плющев
―
А что за программка? Есть что ли какая-то договоренность: радио, телевидение?
П. Мамонов
―
Это маленькую тайну я вам выдаю. Нет, это будет шоу такое новое.
А. Плющев
―
В театре можно будет увидеть?
П. Мамонов
―
В театре. В театре, да. Если можно будет увидеть вообще, если вот сейчас все не обрушится, потому что по всем деталям пора бы уже и рухнуть. Ну значит, кто-то еще там держится, кто-то еще, есть еще люди.
А. Плющев
―
Это вы о том, что устраивают ваши спектакли или шоу?
П. Мамонов
―
Нет, раз вообще все это стоит, все это…
А. Плющев
―
А!
П. Мамонов
―
…то значит еще люди есть.
А. Плющев
―
Вообще?
П. Мамонов
―
Да. Я люблю говорить обще, чтобы меня не обвинили опять, что я там… нет, ребята, почему я все о боге или что? Потому что я вижу пропасть безмерную, разделяющую меня лично и то, что может быть. Мне как-то далось это увидеть, и я в ужасе: на что я потратил собственную жизнь, на какую ерунду я истратил свою жизнь – на эти все песни, пьянки, гулянки, беготню постоянную по домам, флэтам. Там освободился, там флэт. Мы же по улице Горького как: выходишь утром в 11 на Пушку, до трубы вниз – вверх, и так до 11-ти вечера. И все было интересно, все было весело, хватало. Друзей встретишь, там по 20 нааскаешь на портвейн… Ну и что такое? Ну ладно, так годик поживи, но не 10 же лет так вот метаться. А потом иные метания. А потом иное, типа, пошло: журналистика, ну и что, там в Артеке этом пьяные ползали все по кустам за детьми? Можно, конечно, анекдоты рассказывать об этом, да, будет хи-хи, ха-ха. На самом деле ужасно, караул. Вот результат перед вами. Они мне сказали, имплантаты там. Да какие? Куда в меня какой-то американский этот будет, в мою кость родную, какие-то вращивать туда или вырезать, а потом чтобы шил, да? Это нет, строго. Чего есть – то есть. Вот без зубов остался – получите. Как-нибудь. Говорят, а дикция. Я говорю, как-нибудь я это. Не то, что я-я, а все делать. Вот у меня есть отличный образ, висит прямо в шкафу. Нечего рассказывать там долго чего-нибудь «я-я-я». Пиджак французский изумительный, в Париже купленный, шерстяной, светло-коричневый такой цвет приятнейший, очень весь поеден бабочками, молью, и весь в дырах, но новейший, ненадеванный ни разу. Вот я прямо его на премьеру одену. Вот сейчас будет фильм, отснялся фильм. Вот вы не спрашиваете, а я расскажу сам. Отснялся фильм такой «Остров». Встретились мы с Пашей Лунгиным после «Такси-блюза», я очень боялся, он очень… люди же все меняются, остался он таким же приветливым, прекрасным, открытым для обсуждения человеком. Позвали мы всяких замечательных актеров, таких, как, например, Виктора Ивановича Сухорукова и т.д., Дима Дюжев у нас тоже. И снял Павел Семенович фильм о православной вере. Я там играю такого старичка из топняка, который тачечку возит, чего-то там бормочит, а раз – взял парнишку, исцелил. Сам не понимает, чего с ним творится. А Виктор Иванович – настоятель монастыря. И вот я его в кочегарку свою привлек, заманил обманом и как начал дымить там, бесов гонять. Он заметался-заметался (Виктор Иванович), он маленький такой с бороденочкой, такой прямо малюсенький. А я лопатой подкидываю-подкидываю. Говорю, бесов сейчас будем гонять. Каких бесов? Заморишь меня, падла? Такой вот фильм сняли. Были в удивительном месте на Белом море, там Соловки рядом, такое место серьезное. Ну там все знают. Поэтому там как-то так довелось жить почище, и работали по 12 часов на этих ветрах, и все было здорово. Классно! Может, чего выйдет. Опять же на озвучивании посмотрел кусочек, как я там корячусь, блин, опять стыдно стало, опять плохо. Вот никогда я не доволен, что я вот только что сделал. С другой стороны радуюсь, значит, я меняюсь, значит я куда-то в бок, в сторону, может, назад. Раз я вижу, эх, вот это не то, опять слюней слишком много напустил, это все нельзя в этой теме, так строго надо пройти. Но старались изо всех сил. Каждый день дрожали все на площадку выйти. Сделали все, что могли, поэтому там уж как будет.
А. Плющев
―
Вам что интереснее вообще: театр или кино, или это совсем разные вещи, которые нельзя сравнивать?
П. Мамонов
―
Да я же вам вот сижу, об этом рассказываю! Мне ничего не интересно. Я так вот устроен, такой вот. Такой вот механизм у меня, что я то это делаю, то это делаю. Никаких интересов, раскидок. Ежедневника вот у меня нет. Кстати. Очень плохо. Телефонной книжки нет. Есть какое-то подобие, и то, там врачи одни записаны: «наркология», «наркология», «наркология». Ну это по-старому еще, когда я от алкоголя. Врачи, имплантаты. Они на меня набрасываются руками, как только меня привозят, все втроем, как на Петра Николаевича, и я им сердце открываю, и у нас чудо происходит. Он на компьютер смотрит, не верит своим глазам, что происходит. Да два дня восстановление полное всех систем, всех функций, энергоноситель, прочее – ну, караул. Говорит, полмозга у вас уже в отказе. Я думаю… Через два дня смотрит – все по-старому. Вся клиника бросилась. А как иначе? Духовный я имею в виду, не конкретно руками. Все вместе, с тех пор мы дружим сильно. Вот русский врач. Вот русский строитель. Он набрасывается, такую там крышу сделать, чтобы голова кругом пошла. Не то совсем, что мы хотели. Я говорю, Коля, снимай. Столько же плачу тебе, сколько ставить было, столько – снимай. Здорово! Классно! Ты мне показал, что классно, но снимай, прости не подходит нам. Человек обиделся, говорил, снимать не буду, деньги не нужны. Целая история была. Вот он поставил, ему так захотелось. У нас все так: круто работают ребята.
А. Плющев
―
Это был ответ на вопрос, что больше нравится: кино или театр. Кстати замечу.
П. Мамонов
―
Крутейше. Все работают круто очень. А как вам кажется, когда (не будем имен называть) заслуженный всенародный артист вынужден бегать по радиозаписям, по студиям, чтобы вот так просто прожить: театр, кино. Я счастливый человек, что я нужен своим 5-ти тысячам, и они оплачивают выступления мои, поэтому мне на жизнь хватает. То есть они уже любят меня давно, все, мы уже свои, мы, как одна семья. Я знаю, что они мне хлеб… я им отдам своим трудом, а они мне дадут на хлеб. Хватит и прокормить, лишь бы живи хорошо. Вот плохо живу. Вот, что могу пожаловаться. Живу плохо, неровно, скачкообразно. Здоровый взрослый человек, все понимаю – живу плохо. Каюсь перед вами, винюсь. Виноват. А должен жить как струна, потому что мыслей и идей масса. Только и брызжет все.
А. Плющев
―
Петр Николаевич, вы общаетесь с кем-нибудь из нынешних музыкантов или, может быть, деятелей искусства?
П. Мамонов
―
Я в основном с деятелями общаюсь. Столько деятелей сейчас. Нет. А если всерьез, из молодых… я сам-то деятель. Пришел тут. Вот у вас книжка «От «А» до «Я», все знаю. Ребята мои дорогие, деятелей-то много, да делателей не так уж много. Но так всегда. Да. Я вот всю музыку мировую слушал-слушал, а осталось у меня пластинок 5 – 6, такие, которые я… Хорошего очень мало вообще. Вот я гляжу, вот он, Николаев… Вот я смотрю. 18 компактов я сделал. Вот что из этого мне нравится точно безапелляционно – 4 штуки. Вот какой на самом деле процесс. И то, так себе, получалось как-то случайно. Да, конечно, на сцене, наверное, спектаклей я отыграл много, прилично, и мы поездили и по стране с ребятами. Да, конечно, что-то привезли. Но не так, что уж успокаиваться, говорить, да, я там посадил дерево, это все я сделал. Ничего подобного. Только начал чего-то понимать. Вот какие у меня ощущения. Что только начал чего-то понимать. Мне Вася Шумов (вы спрашивали) давно-давно сказал, мы с Брайаном Ино записывали когда на улице Качалова в огромных студиях, он обалдел. Он говорит, у нас один зал такой в Лондоне «Air studios», где «Биттлз» пишут, а у нас пять штук подряд стоит – пустые все. И он привез каких-то два ноймана в бархатном чемоданчике, а звуковик на Качалова открыл такой деревянный ящик такой военный, а там штук 100 этих нойманов, каждый по 5 тысяч долларов. Ну когда еще эта вся разруха была ужасная. Короче, пою я чего-то там, выхожу из студии, спел, гордый такой, ну, думаю, ну, спел. И Васька сидел. Я говорю, Вася, ну как. А он говорит, ну полное говно, «большой театр», говорит, такой дал. И постоянно у меня «большой театр» этот лезет. Вот лезет. Вот пафос этот лезет-лезет. Что я все знаю. Вот попроще, попроще, попроще, попроще, попроще. Попроще бы обратиться к зрителю, к слушателю. Сказать адекватнейшим совершенно языком, как, чего, какие дела, никакого уныния, отчаяния. Есть падение – да. Когда упал, лежу плотно, неразличим как тротуарная плитка. Все. Упал – лежи! Потом время пришло, встал, поднялся, три месяца, как дал книгу стихотворений, потом опять куда-то: раз, споткнулся. Думаешь, все, уже полетел, уже крылья сзади – бабах, в самом опять… и так далее. А что такое? И так всю жизнь.
А. Плющев
―
Заранее с днем рождения не поздравляют.
П. Мамонов
―
Поздравляют, почему.
А. Плющев
―
Но мы представим, что сейчас воскресенье, потому что передача выходит в воскресенье, я с большим удовольствием поздравляю вас с 55-летием. И желаю вам здоровья и гармонии, к которой вы идете.
П. Мамонов
―
Да, мира душевного – вот, что бы хорошо. Но это трудно. Это надо… очень большие всякие есть трудности. Ну ладно. Унывать-то мы не будем особо, отчаиваться не будем. Идем потихонечку. Самое главное – двигаться. Всем желаю… люблю! Искреннейшее целую. Для вас только и остался, еще вот здесь поговорить. Если чего, то можно и в домино, и туда – сюда. Вот так.
А. Плющев
―
Спасибо большое. У нас сегодня был Петр Мамонов.
П. Мамонов
―
Правду говорю. Спасибо. Счастливо вам! С новым годом наступающим!
А. Плющев
―
Всего доброго!