"Мучаются и ненавидят, но слушают и смотрят" (споры о вкусах) - Матвей Ганапольский, Александр Гордон, Михаил Лабковский - Доброй охоты! - 2005-06-24

АМАЛИЯ – Итак после 23, поэтому вы на «Территории Амалии» в эфире «Эхо Москвы». Напоминаю эфирный пейджер – 961-33-33 для абонента «Эхо Москвы». Позволю себе еще раз представить моих гостей сегодня в студии. Это – Михаил Лабковский, психолог, Александр Гордон, ведущий ток-шоу «Стресс» и не только, я бы так не ограничилась, и вот те вот самые «ожидаются и другие гости» - ожидался Матвей Ганапольский.

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – И др.

АМАЛИЯ – Да, и др. - Матвей Ганапольский, журналист, коллега по «Эху Москвы». О чем же мы сегодня будем говорить? Вот Матвей сразу же задал прямой вопрос: о чем программа? О вкусах. Вот о них, говорят, не спорят, говорят, вот кто-то любит арбуз, кто-то свиной хрящик. Вот сегодня будем выяснять, вообще, вот существуют ли правые в этой позиции. Вот Вы арбуз любите, Матвей, или свиной хрящик?

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – Пельмени.

АМАЛИЯ – Пельмени. Вот. Кто-то пельмени и любит. Вот возможен ли спор между этими людьми, стоит ли оставлять это дело в покое? Начну с того, что поблагодарю за просто очень обширную почту на эту программу, по этой теме и вот к гостям, к Александру и к Матвею, и к Михаилу, именно просто вот олицетворяющие, иллюстрирующие хорошо вот эту вот тему, поскольку ругани очень много и ругани подробной в отношении Вас, Матвей, и в отношении Александра. Вот Михаил, правда…

М.ЛАБКОВСКИЙ – Забыли?

АМАЛИЯ – Избежал, да. Не то, чтобы забыли, но обычно Александр и Матвей…

М.ЛАБКОВСКИЙ – Я недавно работаю просто.

АМАЛИЯ – Александр и Матвей отправляют к Вам. И не нравится, явно вызывает раздражение, вот тут мне очень понравилось письмо человека, который говорит: специально завожу какую-нибудь в качестве будильника ту музыку, которая очень сильно раздражает. И после этого не хочется спать. Спасибо за письмо, но тут какой-то мазохизм внутренний просматривается. Но тут я бы сказала, такого ведь много, если посмотреть на радио и телевидение: включаешь и начинаешь листать программу, вот я, допустим, этим занимаюсь. И листаю до тех пор пока вот совсем плохо не становится и практически ни на чем остановится невозможно. Скажите, уважаемые, вы вот… ну, допустим, с Матвея начнем, Вы останавливаетесь на том, что Вам не нравится на телевидении или на радио?

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – Наверно, нет. Вообще. Я себя непривычно в роли гостя как бы…

АМАЛИЯ – Ой, я сразу хотела попрощаться, правда. Я хотела поздороваться с радиослушателями сегодня и сразу же передать слово, так сказать…

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – Не, не, не, ни в коем случае. Я, если говорить честно и откровенно, то вот то, что мне не нравится, я стараюсь не смотреть и не слушать. Только смотрю или слушаю, если оно может быть раздражающе по форме, там, не совпадающее с моим каким-то восприятием, но интересное по содержанию. Тогда никакая форма не имеет значения. Вот если интересная суть, то черт с ним, как это показано.

АМАЛИЯ – А вот, допустим, чтобы все-таки не быть голословными, какой-то конкретикой вот пример, допустим, программы, музыки, не знаю, тех же, может быть, коллег, ведущих.

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – Пожалуйста, вот коллеги-ведущие. Я не хочу говорить о тех, кого нет здесь, но вот, например, здесь Александр сидит. Вот его программа «Гордон», которая была. Ну, он сам смеялся сейчас по этому поводу, что там ничего непонятно, да? Есть некая магия содержания, не магия формы. По сути, много раз, когда мы с Петровской были в эфире, я вспоминал об этой программе. Вот неважно… там формы-то по сути… там просто была изящная некая картинка, да? Но суть этой программы была абсолютно завораживающая. Вот как пример, да? Вот я это смотрел.

АМАЛИЯ – Спасибо. Александр, тогда к Вам вопрос, вот такой же. Скажите, существует ли что-то такое на телевидении, там, на радио, в музыке, в кино, что реально раздражает, но тем не менее, завораживает. И Вы продолжаете это смотреть или слушать?

А.ГОРДОН – У меня проблемы серьезные, потому что меня реально раздражают только талантливые вещи. Вот когда я могу поспорить с автором, когда я не согласен, когда у меня есть позиция в ответ на его позицию. Т.е. как минимум, там должна быть позиция. И меня совершенно не раздражают, наоборот, даже умиротворяют вещи бездарные. Поэтому я так люблю наше телевидение. Включаешь какой-нибудь сериал идиотский, у меня еще такое свойство есть головного мозга: надо решить какую-нибудь проблему, да? И я не могу сесть, разложить ее на бумажке, там, логическим путем прийти к ее решению. Мне нужно этот компьютер загрузить, отвлечься и пусть он там работает. Рано или поздно, скорее, поздно, чем рано в последние годы, решение он выдаст. И вот тут лучше нашего телевидения ничего нет. Новости ли ты смотришь на первом канале, сериал ли ты смотришь какой-нибудь, спорт, вообще, идеально. Особенно, если плохо играют. Поэтому нет, меня это не раздражает. Когда вещь талантлива, но противоречит в чем-то основном мне, да? Но вот мне кажется, что он или выпендривается или что он понимает те вещи, до которых я, там, не догадываюсь, или наоборот, что я уже этим живу, а он на эту территорию влез и такая сво… но талантливая сволочь, чего-то здесь мне вот гадит и портит. Вот тогда изнемогаю. Поэтому на все просьбы жены, которая профессионально смотрит кино: «Давай посмотрим хорошее кино», я в последнее время отвечаю жестким отказом, потому что я не могу просто, меня это изводит, я не могу.

АМАЛИЯ – А вот для примера, поскольку я с Матвея потребовала, то я не могу с Вас не потребовать все-таки для примера привести вот талантливую, раздражающую Вас по сути, там, я не знаю, по каким-то вещам историю.

А.ГОРДОН – Ну, вот последний пример. Когда фильм выходит, я никогда его не смотрю, потому что, ну, на этой волне легко спутать, там, ужа и ежа, а когда волна сходит, уже я беру, там, DVD или кассету, у меня дома проектор, экран большой, сажусь, значит, посмотреть. Вот я два года ждал, когда уляжется у меня как бы, при моем отношении к Герману, пройдет 2 года, и уляжется этот шорох вокруг «Хрусталев, машину». И я поставил и сел, вот заставив себя смотреть. И был восхищен, там, первую часть фильма, пока, ну, не получил удара под дых или даже ниже куда-то от мэтра. Я потом, долгими ночами анализировал, зачем он меня изнасиловал в этом фильме, но в тот момент я не мог ему простить, себе простить, жене простить, что она принесла этот диск, и 2 дня, там, минимум, было вычеркнуто из жизни. Поэтому, ну, его на фиг. Я лучше буду смотреть плохие сериалы, чем хорошие фильмы. Нет, это…

АМАЛИЯ – Ну, тоже возможно, а, я не знаю, хотелось бы мне все-таки не сразу как к профессионалу обратиться. Михаил, скажите, давайте вот Вы тоже признавайтесь: что Вас особо раздражило, разъярило, не знаю, заставило бросить чашку в экран телевизора или, не знаю, в радиоприемник за последнее время?

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – Ага, чашку в экран телевизора. Тоже. Над примерами думайте.

М.ЛАБКОВСКИЙ – Я не бросал, телевизор жалко. Я хочу привести всем известный пример, который точно все смотрели. Это – реклама. Вот по поводу рекламы как раз как основного раздражителя дискуссии больше всего. В психологии раздражителем, вообще, называется любая информация, которая проникает через органы восприятия к человеку. Так вот, как большинство людей. Я ухожу во время рекламы, а еще я люблю записывать фильм, чтобы его потом ночью смотреть без рекламы, перематывая. Но я обратил внимание, что рано или поздно я сталкиваюсь с тем, что какую-то рекламу через год, через два смотрю от начала до конца, совершенно безвольно уставившись в телевизор, понимая, что это самая сволочная реклама, которая меня раздражает больше всего, и вдруг она так спокойно течет по организму свои, там, 1,5 минуты или 45 секунд и не вызывает никакого раздражения. Второй раз это, конечно, невозможно повторить, но практически каждую рекламу, начиная от стирального порошка и кончая бритвами для ног, женских, я почему-то отсматриваю в результате полностью, понимая бессилие перед теми психологами, которые… Думаю, можно их, там, пиарщиками назвать, да?

АМАЛИЯ – Да.

М.ЛАБКОВСКИЙ – Которые все это вообще придумали, что она должна крутиться такое-то количество раз, она вот так вот будет воздействовать на человека, он будет раздражаться, он будет плеваться, он будет писать письма: «Уберите рекламу», ему будут предлагать кабельное телевидение. В результате, он ее все равно посмотрит. Дело в том, что человек так устроен, что его психика рано или поздно подчиняется этому раздражению. Если даже мы говорим о повторяющейся ситуации, не только о рекламе, да? О каком-нибудь художественном произведении или условно художественном, которое мы сразу отвергаем. Если нам его каждый день как таблетку выдают три раза в день или просто каждый день без перерыва, то я просто уверен, что там через месяц или через полгода каждый из нас эту таблетку проглотит и это произведение раздражающее посмотрит. Как сказал Андрей Кнышев, так уж устроен человек, тебе уже так не устроиться.

АМАЛИЯ – Понятно. А вот этот вот феномен вот этой вот таблетки, он… т.е. если, допустим, человеку давать в той же самой дозе что-то такое… ну, не знаю, ну, высокохудожественное, вот так же, как рекламу, то таким образом возможно в человеке воспитывать какой-то идеальный вкус, не знаю, какую-то тонкость и изящество мышления, речь какую-то интересную и хорошую? Вот то же самое, только в определенное время, в определенных дозах?

М.ЛАБКОВСКИЙ – Я понимаю, да. Это очень тяжело, потому что человек воспринимает только то, что он может воспринять. Я вот приведу такой, может быть, не совсем аналогичный пример. Была дискуссия по поводу того, что детям нельзя смотреть то, что показывает телевидение.

АМАЛИЯ – И взрослым тоже иногда не рекомендуется.

М.ЛАБКОВСКИЙ – Ну, взрослым нравится. А в психологии известно, что дети воспринимают только ту информацию, которая соответствует их возрасту. Вот все разговоры, там, дети и порнография. Дети не поймут, о чем порнография, пока у них не возникнет период полового развития, пубертатный период. До этого времени можно крутить 100 часов в день, они вообще не понимают, о чем речь. Это на них никак не действует, скажем так. Если человек ограниченный и ему выдают тот лексический словарный запас, которым он сам не владеет, ну очень через большое количество времени, и то у него должна быть какая-то мотивация, чтобы он хотя бы понял, о чем идет речь. Если у него нет личного участия в том, что он слышит, т.е. нет мотивации, зачем ему это надо, я думаю, он не запомнит. Поэтому таким, я бы сказал, скотским образом воспитывать вкус, как бы навязывая какие-то продукты, высокохудожественные – это неэффективное занятие.

АМАЛИЯ – Хорошо. Я позволю себе зачитать, прошу прощения, ну, уж что написано, то написано, написано вам. Допустим, вот Гордону и Ганапольскому, но тут без инициалов и без обращений, там, «господин», но коллеги, вам: «Делайте и дальше то, что делаете, ругают, значит, смотрят и слушают, а что еще журналисту нужно?» Вот дальше: «И вообще, он почему-то говорит больше чем гость или коверкает так вопросы зрителя или слушателя, что и ответ тоже искажен». Так. «О вкусах-таки надо спорить. Я не хочу обсуждать вашу программу «Стресс», это действительно низкопробно и вообще не нуждается в обсуждении». Но тем не менее, все это пишут люди, которые продолжают, вот так вот сильно реагируя на ваши программы, Александр и Матвей, тем не менее, они продолжают их смотреть. Вот это уже не реклама, которая все-таки, если говорить о телевидении, то реклама, она, недавно только запретили делать более громкий звук, т.е. как раздражитель. Она красива, там каждый кадр вылощен, отполирован, а тут все-таки программы идут, ну, довольно-таки, скажем так, и темы родились недавно, т.е. все это не прописанные тексты. Почему такой эффект? Такой неяркий, скажем так, продукт визуальный, а вот на тему ваших программ? Почему люди продолжают… не любят, а, тем не менее, вы же на свою программу получаете наверняка и отзывы, вот как Вы считаете, почему Вас продолжают смотреть?

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – Ну, понимаете, тут, как помните, в «Семнадцати мгновениях» Мюллер говорит: «Что мне, что ли голым сидеть тогда?» Я делаю то, что я делаю, 15 лет. Это было по-разному, но я занимаюсь своей работой как я ее понимаю. И вот я думаю, что вот в этой второй части: «как я ее понимаю» – и кроется этот мотив раздражения, собственно, этот самый раздражитель. Потому что я ее понимаю вот так, я веду разговор вот так, а другой человек бы вел его иначе. Вот и все. Поэтому тут для мены как: либо я должен обращать внимание на все то, что пишут, но поскольку все это взаимоисключающее, то тогда просто надо уходить с работы. Поэтому приблизительно там на пятом… т.е. все ведущие проходили эти фазы любви, вот этой специфической, странной любви с аудиторией. Сначала они боготворили, потом они привыкли. Ну здесь я опускаю, там, какие-то нюансы, да? Теперь они приватизировали нас. Вот они… Мы так долго вместе, это вот как какой-то брак, что они вот стоят рядом с нами. И поэтому создается ощущение вот такое, это как иногда обсуждают фильмы. Вот я помню обсуждение на фестивале «Кинотавр» фильма Кончаловского «Курочка Ряба». Такой замечательный есть у него фильм, вот который меня просто потряс. Вот есть такой фильм. И вот сидели критики, и критики обсуждали этот фильм. И сидел вот так вот Кончаловский, тут не видят, ну, вот подперев руку. И он все это дело слушал. И вот это то, что называется «около киношная тусовка». Чем, собственно, киношная тусовка отличается, по моему разумению, от около киношной тусовки. Около киношная тусовка, вот она почти это делает, но она этого не делает. Понимаете? И почему я спокойно как бы отношусь к этому бесконечному потоку грязи, оскорблений, поучений и т.д. Другое дело, почему это происходит в аудитории, но это, наверное, скажет Михаил. Это уже не ко мне вопрос, я в этом ничего не понимаю. Но вот эти все периоды я прошел, и я понял, что если я буду… Но много, это же известно, мы об этом говорили. Мы выключали пейджер, потом мы думали принимать звонки, потом мы думали там сажать какой-то фильтр, вот человека, который специально… Потом раздавались крики: «Но это же ставка дополнительная!». Потом мы поняли, что ничего этого не нужно. Как однажды на директорате у нас было сказано… замечательная фраза, вот которая меня помирила с ситуацией. Вот было сказано так, например: сколько ты получаешь? Столько-то. Считай, что 20% этой суммы это вот за вот этот пейджер.

М.ЛАБКОВСКИЙ – За моральный ущерб.

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – За моральный ущерб. И поэтому как-то вот даже самое обидное, самое оскорбительное, бессмысленное, когда такое ощущение, что люди слушают другую передачу, другую радиостанцию, но оно существует, как небо как… Это для меня естественный процесс, вот естественный. Его никак невозможно изменить. По всей видимости, вот так устроена эта история, вот так вот она устроена. Другое дело, как я на это реагирую. Отвечаю: никак. Иногда отшучиваюсь, иногда… Потому что банальная фраза: их много, а я один. Меня на всех не хватает, тем более что просьбы, требования, угрозы, как Пархоменко говорит, значит, и там всякие прочие вещи, они носят абсолютно взаимоисключающий характер: уберите этого, уберите этого. Зачем вы пригласили этого гостя, надо было пригласить такого гостя. Почему вы приглашаете коммуниста в свой эфир? Он же… Это же коммунист, который, там… Что эта Хакамада, что она может сказать с ее рейтингом два? Ну и т.д. Ну что делать? Ничего. У Табакова в «Табакерке» был спектакль «Белоснежка и семь гномов». Там замечательную фразу говорил один из гномов: «Мы гномы, наше дело работать». Поэтому согласны люди, не согласны, им придется смириться, что вот есть такая вот… вот такие люди, которые говорят такие слова, которые не совпадают с их… с тем. как они говорят, ставят неправильное ударение, у них видение мира другое, не такое как у аудитории, да? Ну, не такое, но с этим ничего нельзя поделать. Причем я подчеркиваю: я говорю только со своей стороны, да? Но никак не могу объяснить две загадки для меня. Первая загадка вот этого потока, т.е. Интернет, ну, и пейджер, это как бы синонимично, потому что трюк в том, что ты анонимен и поэтому можешь говорить и делать то, что ты хочешь. И вот вылезает то, что ты хочешь на самом деле. И вылезает у определенной части… Говорят, существует такое мнение, что умные не пишут, пишут только, там… Почему? Это люди с высшим образованием и не с одним. Идет: «Ганапольский, козел, сволочь». Дальше идут просто оскорбления невероятные.

АМАЛИЯ – Профессор МГУ, - подпись.

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – Нет, нет. Дальше идет блистательный анализ сути передачи, ссылки на десятки источников, где он объясняет, что я неправильно раскрыл эту тему, да, да, да, да… Но у меня остается только один вопрос: почему эта преамбула? Почему при своих 10 высших образованиях ты остаешься грязным? Интернет сейчас для меня синоним грязи.

АМАЛИЯ – Да, территория беззакония.

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – Когда… Я же всегда говорю: я не смотрю ни эти форумы, ничего, потому что это собачьи клички. Почему люди себя называют собачьими кличками? Пух, Жук, Нюк, Бук. Я не могу разговаривать с такими людьми, не могу читать то, что они пишут. Еще раз подчеркиваю: это мое субъективное, да? Но вот «Территории Амалии» - это вот какая-то территория, вот территория работы – она должна быть… какие-то элементы гигиены там должны быть. Вот почему… я это признаю, еще раз повторяю, что это существует, ничего с этим поделать не могу и поэтому продолжаю делать то, что я делаю. Они там, Бог с ним, они живут своей жизнью, я живу своей жизнью.

АМАЛИЯ – Вот интересно, собственные свои ощущения.

М.ГАНАПОЛЬСКИЙ – Да, да.

АМАЛИЯ – Скажите, Михаил, вот теперь вот Матвей задал этот вопрос, вот разрешите эту загадку: отчего это происходит, что это за поток? Потому что, ну, кто-то, допустим, переключил и забыл, и больше никогда не смотрит определенный канал, не включает радиостанцию. Собственно, невозможно, не включать «Эхо Москвы» - это не может быть такого. Вот. Но тем не менее. Кто-то пишет и ведь озаботился тем, что… прямо-таки тут и пенсионеры есть. Научиться, наверное, у внуков, спросить, как включается Интернет и т.д., как им пользоваться. Вот. И почему это происходит, вот эта волна поднимается и… не знаю… делится своим вкусом?

М.ЛАБКОВСКИЙ – Я понял вопрос, Амалия. Я когда слушал Матвея, я подумал, что мы четверо сидящих здесь, все работаем, Александр работал, на радио. И все мы сталкивались с одной и той же ситуацией: уберите этого козла. Наш ответ, как правило: а чего ты слушаешь эту программу?

АМАЛИЯ – Да.

М.ЛАБКОВСКИЙ – Ну, переключи тогда. Еще один феномен, да? Человек слушает, ему не нравится, зачем слушать?

АМАЛИЯ – Вот.

М.ЛАБКОВСКИЙ – Это, кстати, я думаю, наш традиционный, я не знаю, не хочу говорить за Александра и за Матвея, но думаю, все мы с этим сталкивались, ответ обычно традиционный. Тоже загадка, да? Человек каждый раз звонит, и не один, там, а сотни людей, ему каждый раз не нравится. Ну, давно уже другую радиостанцию бы включил. Почему люди принимают активное участие в этом процессе? Потому что в их представлении они могут в ней действительно участвовать, т.е. написал человек, тем более, позвонил. Ему нужно, чтобы его голос, кстати, был слышен, немаловажная деталь. Это из серии: можно я передам привет маме по телевизору, да? Ну, таким же образом можно передать привет от себя по радио. Некоторые люди звонят, чтобы, вообще, о себе заявить. Очень много народу звонит конфликтного, но это отчасти как-то связано с самой программой. Если у вас программа о садоводстве, вам вряд ли будут звонить, орать, что вы козел и что вы не о том разговариваете и, вообще, уберите программу, да?

АМАЛИЯ – Бедные садоводы.

М.ЛАБКОВСКИЙ – А больше всего это, я думаю, касается программ о политике, это касается программ о жизни, это касается программ, где каждый думает, что он в этом разбирается также.

АМАЛИЯ – О сексе, например.

М.ЛАБКОВСКИЙ – Ну да, и о сексе тоже. И в этом смысле люди себя как-то, во-первых, позиционируют, высказывают свое отношение. Среди них любителей больше чем профессионалов. Вот то, что сказал Матвей по поводу анализа программы – это редкий случай, несмотря на вот эту противную преамбулу, ну, многие ведущие были бы рады, чтобы с ними вступили в какой-то равный диалог. Обычно диалог бывает такой неравный, и люди достаточно примитивно воспринимают тему или вообще не понимают.

АМАЛИЯ – Почему ты, а не я? Вот что я, допустим, улавливаю.

М.ЛАБКОВСКИЙ – Да, да.

АМАЛИЯ – Ну, в свой адрес слышу.

М.ЛАБКОВСКИЙ – Ну, Амалия, что хочется заметить. Телевизионщики уже 100 лет назад поняли, что неприятие зрителем картинки тоже дает рейтинг. Т.е. есть совершенно дурацкие ситуации, когда зрителя гладят по голове и он поэтому смотрит, да? Это слишком просто. Гораздо интереснее ситуации, когда у зрителя это раздражение вызывает, он поэтому тоже смотрит. И ситуация, при которой вот то, что Вы сейчас сказали, почему не я? Ты, козел, вообще, меньше меня в этом разбираешься. Дайте мне слово, я сейчас скажу, поймете, что я умнее. Это то, из-за чего люди тоже смотрят телевизор и слушают радио. Т.е. специально есть герои подобранные, когда профессиональная программа, скажем, ток-шоу идет, с которой работают куча редакторов. Они специально приглашают или ведущего или героя, который будет раздражать, потому что на такого тоже идут. Не все программы должны быть психологически комфортны. Это утомляет, убаюкивает. Вот скажем, у меня идет программа с часу до трех ночи. Если я все время буду гладить зрителя по голове, он просто уснет через полчаса. А когда взбодришь немного, смотришь, и как бы народ подтягивается.

АМАЛИЯ – Ну, перед тем, как взбодрить нашего радиослушателя вопросами к Александру Гордону, у нас короткое включение.

РЕКЛАМА

АМАЛИЯ: Итак, на пейджере: "Гордону. Скажите, пожалуйста, меняются ли ваши вкусы вообще по жизни и в зависимости от времени года? - ну, "от времени года", это уж не знаю, это какое-то язвление, наверное, ну, не важно, - с чем это связано? Владимир".

А. ГОРДОН: Ну, во времени суток меняется. С утра у меня одни вкусы, к вечеру другие. На этот вопрос я не буду отвечать, потому что он провокационный. Мы сейчас о другом говорим. А вот что касается темы, поднятой уважаемыми коллегами, то программа "Стресс" в этом смысле не очень показательная, потому что я там выступаю не автором, а ведущим, и вся драматургия этой передачи, она не мной построена. Коль скоро я заговорил о драматургии, то тут важно сказать, и вы это знаете, Амалия, прекрасно, имея театральное образование, что суть любой драматургии - это конфликт. Следовательно, в любой программе, которая выходит - будь то радио- или телевизионная - надо заранее закладывать и простраивать конфликты, то есть то, за чем, собственно, будет слежение. У нас на телевидении, к сожалению, конфликт понимают как столкновение лбом двух участников, лбами, вот они побились друг с другом, покричали, как здорово. Но иногда из этого ничего не выходит, потому что крик есть, а конфликта нет. Вот приснопамятная программа "Хмурое утро", особенно, когда появился телевизионный ее вариант. Зная эти особенности аудитории, не первый год работаю, я этот конфликт - аудитория со мной и новая аудитория телевизионная со старой радиоаудиторией - заложил в концепцию программы. И это работает. Звонит очаровательная, наверное, женщина, которая занята сейчас утренней стиркой, и в негодовании, поскольку она действительно не понимает, что происходит, никакого формата нет, какие-то хмурые, печальные, явно с бодуна люди говорят мне жизни, ни о чем, черт-те что.

АМАЛИЯ: Ничего не советуют.

А. ГОРДОН: Нет, иногда и советуют, но в очень настойчивой форме. В наглой, я бы даже сказал. Например, "закрой пасть" - вот такой совет. И, естественно, первый у нее порыв - а там же еще один конфликт есть, потому что в это время раньше выходила другая милая, теплая, добрая утренняя передача - и вот они прорываются в эфир, и они начинают, естественно, я их очень хорошо понимаю, возмущаться увиденным. Я им, кстати, не задаю вопрос "почему вы смотрите, переключитесь". Иногда выстраиваю такую цепочку, когда они, там, лезут в область экспертизы и говорят "а я бы", я говорю "ты, знаешь, что, поезжай в Америку, поработай в пицце, потом, значит, там-то, потом там-то, 8 лет проживи, получи гражданство, вернись сюда, устройся работать туда-то, потом тебя позовут на радио, а после этого ты будешь вести программу, и вот тогда скажешь, чего ты хочешь, а сейчас сиди и молчи, я говорю. Вот я тут оказался волей случая и судьбы, там, Бога, которого нет, я буду говорить". Но это не суть. Суть вот в чем. выстраивание этого конфликта дает слежение, разумеется. Звонит тетенька и говорит "прекратите немедленно, уберите это из эфира". Я говорю "хорошо, хорошо, не волнуйтесь, вам не нравится". - "Да, мне не нравится!" Тут же я вывожу звонок радиослушателя, который уже четвертый год слушает программу "Хмурое утро" и знает, что это такое, и он начинает воевать с ней. Я отдыхаю. Когда мне было совсем муторно, ну, вот нельзя дальше вести программу, нечем просто, я начинал говорить о евреях. И следующие 40-50 минут я мог отдыхать, потому что дальше аудитория начинала разговаривать друг с другом. Я только иногда крякал, говорил "да?", "ух-ты, надо же как", "замечательно", "потрясающе", "да, правильно, так". Все. И таких тем много. Как вы правильно сказали, политика, секс, то есть те темы, где каждый чувствует себя экспертом, спорт, кино, театр. Я думаю, что этого не просто не надо бояться или как-то к этому относиться, как к неизбежному злу, за которое платят зарплату, это надо использовать и использовать достаточно яростно, потому что это нужно для того самого движения, для динамики, провокация. Кроме того, я абсолютно убежден - телевидение не так, а вот радио уж сто пудов - выполняет психотерапевтические функции. То есть иногда это просто возможность дать человеку высказаться, вот вылить то дерьмо, которое в нем сейчас накопилось. Он после этого лучше будет, он просто лучше чувствовать себя будет. Иногда это возможность, используя достаточно грубую форму, применить такую шоковую терапию, то есть размазать человека по стенке, сравнять его с дерьмом, назвать его полным ничтожеством, чтобы у него возник ответный протест, и он сам себе сказал "нет, я не такой, я лучше", то есть это - терапия. Вот я так это расцениваю.

АМАЛИЯ: Спасибо за ваш ответ. Я вот сейчас хотела бы вот на какую тему поговорить, близкую к уже поднятой. Вот тут мы говорили о своих программах, о своих слушателях. Я недавно побывала на вручении премии Муз-ТВ и услышала такое суждение одной из знакомых своей, близких к музыке, специалиста в джазовой музыке, ну, действительно, такой серьезный музыкант, она сказала "если бы сейчас здесь случился какой-то террористический акт, если бы никто не погиб, но так бы испугался, из эстрадных звезд, что разбежались бы в разные стороны, то вот российская музыка, популярная музыка, не понесла никакой потери вообще".

А. ГОРДОН: А у вас не возникает такого желания, когда вы смотрите заседания правительства, например?

АМАЛИЯ: Ну.. вот… да. И, тем не менее, как-то вот об этом говорить - зрители, да, они могут написать, как-то проголосовать, отправить СМСку за любимого исполнителя, но вот не принято говорить, принято пожурить, допустим, но вот сказать "почему существует эта группа?" Вот почему существует масса сейчас девчачьих групп, которые похожи одна на другую, вот ведь существуют же "Виртуозы Москвы", существует классическая музыка, и это очевидно, что классическая музыка - это классическая музыка, это вроде бы принято считать априори хорошим вкусом, а вот странные песни, которые невозможно повторить, которые не являются хитами, которые не являются так особо заводной и танцевальной музыкой, тем не менее, это тоже существует. Вот почему оно существует? Почему оно продолжает? Почему его выдают, не знаю, в телевизионный эфир, ну, кроме того, что за него проплачивают деньги?

М. ЛАБКОВСКИЙ: Дело в том, что сейчас нас многие слушатели слушают, и думают о том, что если бы им дали возможность управлять телеканалом или радиостанцией, они наверняка бы знали, что показывать, кого крутить, Спивакова вместо, там, вместо группы "Блестящие", да? Но дело в том, что до сих пор в России нету, скажем, радиостанции с классической музыкой. Радио "Классика" - это не классическая музыка. Это такая полуджазовая попса…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: На самом деле есть, это называется радио "Орфей" и он работает только на УКВ.

М. ЛАБКОВСКИЙ: "Орфей", да, я как раз хотел сказать, что на FM-диапазоне нет. Почему?

А. ГОРДОН: На радио "Культура" крутят иногда.

М. ЛАБКОВСКИЙ: А, радио "Культура", да, но радио "Культура", хочу заметить, спонсируется, субсидируется государством. Радиостанции и телеканалы, как правило, это коммерческий продукт, и люди все уже посчитали, они знают, например - Амалия, вы сказали про Спивакова - что классическую музыку, если мне не изменяет память, от 2% до 5% населения вообще слушают. Джазовую, по-моему, 6%, а за ней уже идет классическая. Нет аудитории, то есть никто слушать просто не будет. Не будут слушать, не будет рейтингов, не будет рекламы, не будет коммерческого продукта. Телевидение - это способ зарабатывания денег на, так сказать, средствах массовой информации, не более того. Леонид Парфенов очень точно заметил в каком-то интервью, когда ему сказали примерно о чем вы сейчас спросили, что за дерьмо нам показывают по телевидению, он сказал, что телевидение - это наши прокладки между рекламой других прокладок, если вам не нравится, книжку почитайте, не нужно в телевидение лезть за культурой, там ее нету, для этого есть другие средства массовой информации. То же самое касается радиостанции. Я думаю, что "Эхо Москвы" - это такое уникальное исключение, которое существует отчасти благодаря специфической политике в стране. Если бы политика была другая, наверное, и формат был бы другой у радиостанции. А, скажем, 90% диапазона FM - это музыкальные радиостанции, и я знаю, что там есть специальные службы, которые создают фокус-группы, которые отслушивают ролики, и которые строят свой формат музыкальный по тому, что люди слушают. Если люди слушают, там, группу "Корни", значит будет играть группа "Корни", а не Спиваков, которого, видимо, не слушают. Я закончил.

АМАЛИЯ: Спасибо, Михаил. Матвей, скажите, как, на ваш взгляд, возможно ли - ну, чтобы сразу не обращаться по этому вопросу к Михаилу - возможно ли каким-то образом переформировать вкус? Вот на ваш взгляд?

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Кого?

АМАЛИЯ: Ну, слушателей и зрителей.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Нет, конечно.

М. ЛАБКОВСКИЙ: Я бы даже сказал не "кого", а "зачем".

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Да, и зачем? Дело в том, что вот главное понимание - каждый тянет свою тему, я свою - ну, смиряешься с обстоятельствами. Вот я тоже в какой-то момент времени, вот как они не могли понять, некоторые, почему я так говорю и почему я это говорю, а то не говорю, так я не мог долгое время понять, почему они не понимают, почему я это так делаю. А потом я понял. Ну, как, обычная история. Просто все разные. Все люди разные. Один видит так, другой видит так. Вот абсолютно справедливо все, что здесь говорилось. Просто, ну, я бы так сказал, чуть-чуть смущает сама форма, почему такое вот несогласие всегда выливается в такое невероятное… вот последняя вещь, которая мне стала непонятна, может быть, коллеги мне объяснят… Почему несогласие выливается в такое невероятное ожесточение? В оскорбление, как самоцель? Причем, я хочу заметить, что не только у нас. Я не знаю, может, поправите меня, вы помните ту информацию, я прочитал в Интернете, что одна из американских кинокомпаний или телевизионных станций - я не помню, что-то типа CBS, ABC, NBC - они решили сделать такой сайт, где люди вместе пишут сериал.

АМАЛИЯ: Прекрасная идея.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Гениальная идея. Ровно на следующий день на сайте были порноснимки и мат. То есть, я так понимаю, что вот это такая общечеловеческая история, которая как-то так объединяет народы. Многое разъединяет, а вот это вот объединяет. Значит, это, как дождь, это, как снег. Вот идет снег, ничего сделать нельзя. Когда он один, человек, он замечательный, великолепный, вежливый, но он приходит домой, садится рядом с этой штукой, которая делает его анонимным и невидимым, и с человеком что-то происходит. Он перерождается. В одну секунду. И пишет… Я не знаю, можно, конечно, сказать, что проявляет свою суть. Да не думаю. Просто вот эти механические все штуки, вот эта какая-то странная анонимность, может быть, это в человеческой натуре… Ну, это Миша может пояснить или Александр.

М. ЛАБКОВСКИЙ: Александр, кстати, сказал по этому поводу, что это психотерапия, я имею в виду, там, радио, а у человека есть потребность вылить свое дерьмо, и такая возможность анонимно, как сказал Матвей, у него…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Ну, тут каждый подправит другого, значит, это есть. Мне это, как ведущему, это крайне неприятно, но я хочу вам сказать, дорогие радиослушатели, которых я люблю только частично, в очень ограниченном виде, когда вы ничего мне не присылаете и, желательно, не звоните по телефону, что да, вот вы такие, и я такой, и вот как-то мы существуем уже долгое время, дай нам Бог здоровья. Все, вот ничего сказать по этому… Этот феномен должен изучаться. У нас недавно была передача по поводу того, чего компьютер делает с человеком. Ну, там в другом он делает другое, не про это передача сейчас, а вот в общении с масс-медиа, где ты… Это не плюнуть в вечность, создав что-то такое, плохой фильм, или плохую картину, или что-то, как говорят, а это вот анонимно, ну, пукнуть, понимаете, ну, точно сказано. Но ничего с этим поделать нельзя, вот оно так есть, и оно так будет, и ничего мы с этим не сделаем, во всяком случае за нашу жизнь. Может, когда-то что-то изменится, что-то повысится. Удвоят ВВП, значит, как-то, может, удвоится что-то. Я даже не пессимист, я просто понимаю, что это, как восход солнца и его заход. Все.

АМАЛИЯ: Михаил, а вот скажите, Михаил. Я подметила, что мне в машине в какой-то момент вдруг с радио "Классика" перешел на какой-то другой диапазон, где замечательные русские песни такие раздавались, я, когда садилась обратно в машину, то какое-то еще время я продолжала это слушать, потому что водитель слушал, пока меня нет в машине, вот эту музыку, включал. И какое-то время я слушала, потом "ой, в чем дело, переключите на мою". И, в конце концов, взяла, обратно перенастроила. Но при этом он не то, что оказался в замкнутом пространстве, все равно он принес свой диск, например, и стал то же самое слушать, но не по радио, а по своему диску. Скажите, а вот если взять человека, и отобрать у него все то, что, допустим… Ну, если взять, мой вкус хороший, а вот товарища - не очень. Могу ли я перепрограммировать товарища? Ну, не знаю, настроить его на хорошую какую-то классическую, джазовую волну?

М. ЛАБКОВСКИЙ: Я не вижу, кстати, смысла это делать, потому что у всех свои вкусы. Делить вкусы на хорошие и плохие не совсем уместно и тактично, потому что, как говорят многие музыканты, режиссеры и художники, не бывает плохого жанра, плохого кино или плохой музыки, то есть легкого или серьезного, классики и не классики, есть хорошая музыка, кино, живопись и так дальше, есть плохое. Там, русский шансон, может быть, об этом шла речь, бывает замечательный, бывает плохой. Когда человек слушает, он слушает эмоционально, и он не проводит лингвистический анализ того, что он слышит, в это время. Вы хотите сказать, Амалия, что я слышу, ухо режет неправильное ударение в окончании. Вы же въезжаете, так сказать, всем организмом в то, что вы слушаете, или вас это просто не цепляет, да?

АМАЛИЯ: Конечно.

М. ЛАБКОВСКИЙ: В таком случае все прощается. Я как-то посмотрел стенограмму того, что я говорю, у меня волосы дыбом встали, абсолютно не по-русски, потому что письменная речь от устной отличается. Там в падежах не согласуется все, проглатываются окончания, а стенографисты просто берут и тупо перепечатывают то, что я наговорил.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Это наша вечная проблема.

М. ЛАБКОВСКИЙ: Что такой культурный, а оказалось - не фига.

А. ГОРДОН: Это наш кошмар, на самом деле.

М. ЛАБКОВСКИЙ: Да, двух слов я не могу по-человечески связать.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: И крики на директорате "ну, она сказала, что она не будет ничего редактировать, потому что подход к редактированию разный", и она сказала, что "вы потом на меня будете орать, если я вырежу какое-то ваше слово".

М. ЛАБКОВСКИЙ: Интересно.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Все, и мы замолчали, и вот так вот…

М. ЛАБКОВСКИЙ: Нет, Амалия, я возвращаюсь даже к началу разговора. Я не считаю, что есть смысл кого-то переучивать, приобщать к высокому, никто из нас не знает, что, вообще, останется во времени…

АМАЛИЯ: Останется во времени, это Бог с ним, что останется во времени, но неужели как бы невозможно, извините…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Не согласен. Вот, Лабковский, впервые слушаю завороженно. Я прошу прощения, тут много людей, больше одного, поэтому очень коротко. Значит, я родился в городе Львове в 1953 году. Значит, естественно, никакого радио, ну, понятно, это 60-е годы, я пошел в первый класс. До того, как я в 64-м году услышал "Биттлз" с магнитофона "Айдас", немножко было тяжело. Что передавало украинское радио? Значит, висела такая вот не военная, а такой, 50-х годов, динамик проводной, радиоточка, и оттуда все время что-то играло - либо какие-то песни, либо классическая музыка. Значит, те, кто когда-то в жизни слышал живой оркестр, понимают, в чем разница между звучанием живого оркестра, и вот его через малюсенький динамик. И понятие классической музыки для меня просто не существовало, потому что это какое-то было, ну, вообще, как-то на это не стоило обращать внимание. И однажды, когда я уже жил в городе Киеве, я случайно зашел, случайно, так получилось, будучи школьником, в Театр оперы и балета имени Шевченко, главный театр Украины. Я зашел, а у них был на сцене ремонт, и оркестр играл в фойе. Я вхожу, а в этот момент группа контрабасов берет ноту. Этот звук скатывается… Понимаете, да? И я почувствовал, что это что-то… То есть я сразу понял, понятно, что это играет оркестр. Но я как бы в одну секунду сказал себе "это что, оно так звучит?" Поэтому я считаю переучить можно. Приведи человека на один симфонический концерт, только не Бубкина, а где играет хороший оркестр. Пусть он услышит, как играет двойной состав оркестра. Ну, он потом скажет "ну, ладно, я все-таки послушаю свое", но он этого не забудет никогда. Дай ему реально… Не любит человек джаз и говорит "а, джаз, это дерьмо" и так далее. Своди его в джаз-клуб, "Форте", например, где Козлов играет фьюжн. Пусть он послушает, как играют на басу. Все. То есть механизмы какие-то есть, и это можно сделать каким-то примером. Человек просто открывает для себя какую-то новую действительность и охреневает.

А. ГОРДОН: Вот я не могу согласиться. На собственном примере. Я очень долго сознательно старался изжить в себе равнодушие к музыке - любой, классической, джазовой, популярной. Музыку я воспринимаю только в одним виде - когда я сам пою выпимши. Больше как бы…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: И это есть образец…

М. ЛАБКОВСКИЙ: Программа посвящена Александру Гордону.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Нормально, нормально, да.

А. ГОРДОН: Я заставлял себя, и ходил на концерты, и здесь, и в Нью-Йорке, и на джазовые, и на классическую музыку, и даже начал любить оперу в какой-то момент, но исключительно Верди и исключительно те арии, которые я мог потом напеть в пьяном виде. Вот вам мой пример. Я сознательно сам себя пытался перевоспитать. Ничего не вышло. Я не могу сейчас вот заставить себя пойти на концерт или поставить…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Но вы тогда сделали другое. Вот сказать, что вы сделали?

А. ГОРДОН: Да.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Могу, значит, сказать. Еще когда вы работали, ну, вот эти эфиры были у вас утренние. Вот, например, стихи.

А. ГОРДОН: Это да.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Уверяю вас, тысячи людей поняли, что такое стихи просто потому, что вы их читали. Они не слышали стихов, а вы сказали "а сейчас я вам прочитаю стихи, поэта зовут Пупкин, и я вам прочитаю его стихи".

А. ГОРДОН: Да, Матвей, но это доказывает только одно, что есть люди, которые способны к обучению, а есть люди, которые к обучению неспособны.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Ну, чего-то, разного. Мы отвечаем на тезис Миши, который сказал "не обучаемы, да и незачем".

М. ЛАБКОВСКИЙ: Нет, я не сказал, что не обучаемы…

АМАЛИЯ: Нет, сказали, сказали.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Сказали, сказали, "да и незачем" вы сказали. Есть зачем.

А. ГОРДОН: Но здесь важно что понять, все-таки, категория вкуса, что это такое, раз мы сегодня об этом говорим.

АМАЛИЯ: Как здорово, что мы все-таки в конце программы к этому пришли.

А. ГОРДОН: Вот есть такой феномен, его мой отец отметил в романе у себя, что у природы, у Бога, вкуса нет. Ну, нет. Потому что если мы попробуем перенести живописными способами всеми известными школами, какие только существовали в мире, один оранжевый закат на Волге, получится то, на что можно плюнуть, растереть и забыть, потому что это не категория художественная.

АМАЛИЯ: То, что продается на Волге, на набережной, получится.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Нет, нет, тут о другом немножко, сейчас.

А. ГОРДОН: Но это же существует реально. Это в нашем восприятии есть, эти оранжевые закаты. Это же ангелы делают, они небеса распахивают, и вот туда вешают вот эту хренотень, которая, ну, невозможна к передаче. И возникает тогда, ну, у меня совершенно четкое представление, что вкус - это нечто, о чем мы с вами договорились, о том, что мы с вами умеем передать, и этому действительно кого-то можно обучить. Есть традиция хорошего вкуса и традиция плохого вкуса. Иногда происходит революция и все меняется местами. То, что было дурновкусицей, становится классикой, и наоборот. Но его вокруг нас, как объективной реальности, вот этого вкуса, нет. Не так я говорю?

М. ЛАБКОВСКИЙ: Я не могу со всем согласиться, потому что я смотрю на нас…

АМАЛИЯ: Я завороженно сейчас слушала…

М. ЛАБКОВСКИЙ: …четверых, сейчас сидим в одежде, в какой-то одежде, каких-то цветов, какого-то фасона, это вкус, это случайно подобранная одежда, это что? Вот могу сказать - нас не видно, нас только слышно, но на нас нет красного, зеленого и желтого одновременно, как светофор, у нас нет крупных камней в ушах, на пальцах, у нас галды никто не носит, даже женщина, которая напротив меня.

А. ГОРДОН: Это социальная категория приличия.

М. ЛАБКОВСКИЙ: Мы все каким-то образом, мы все в очках ведь сидим, и очки у нас очень специфические. Нет мы видим, и работаем практически без слухового аппарата, но все, что на нас есть, это отражение… Даже мы как-то причесаны, у нас какие-то стрижки есть. Много, что есть. Даже то, как мы разговариваем, лексика, манера разговаривать, это, ну, Александр, может быть, это, так сказать, непроизнесенный вкус, это такая несколько подсознательная ситуация, вот так мы оделись, вот так мы разговариваем…

А. ГОРДОН: Ну, это, скорей, не вкус, это норма, скорей, это норма.

М. ЛАБКОВСКИЙ: Для нас.

А. ГОРДОН: Да, да. Но норма - это не совсем вкусовое.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вот, кстати, в продолжение того, что мы говорили, просто я смотрю на часы, осталось совсем немножко времени, я очень коротко скажу. Все-таки программа у нас во многом посвящена вот такой странной реакции "не люблю, но смотрю или слушаю". Еще один раздражитель, мне кажется, он самый, что ни на есть - вот для меня, я сейчас просто сформулировал это в процессе передачи, он самый главный - люди, аудитория, абсолютно нетерпимы не к мнению, которое высказывается, но, кроме этого, что у тебя есть мнение как таковое, понимаете?

М. ЛАБКОВСКИЙ: Что вообще есть мнение.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Кто ты такой, что, какое ты имеешь право? За этим всем стоит, опять же, то, что вы должны проанализировать в своем ночном эфире, почему такое происходит. Может быть, страну не научили самостоятельно… Может быть, это какой-то вот такой результат, какое-то такое странное, такая экстраполяция нашей истории. Об этом можно много размышлять и для этого нужна дополнительная передача. Но нежелание самостоятельно мыслить и плюс агрессивность к человеку, который о чем-то размышляет в эфире, вот это для меня очень странный показатель, неприятный, но тоже отношусь к нему, как к дуновению ветерка. Это Господь сделал, что ветер дует. Все, у меня все, по сути.

М. ЛАБКОВСКИЙ: Ну, правда в том, что народ у нас действительно считается агрессивным. Это правда.

АМАЛИЯ: Ну, самое главное, что не очень-то агрессивным во вкусах, ибо людям, которые агрессивны в своих вкусах, допустим, назову такого художника - Андрей Бартенев - который может придти на показ своей подруги Сандры Струкайте, модельера, на бритом черепе у него будет рыцарь какой-то, или, допустим, на том же награждении Муз-ТВ у него тоже что-то интересное было.

М. ЛАБКОВСКИЙ: Ну, это у него работа такая попросту.

АМАЛИЯ: Ну, с одной стороны, работа, а с другой стороны, он же любит свою работу, если он еще сам существует в кайфе от этих цветов, от этих ярких красок каких-то, это не только на то, чтобы это продать, а еще и потому, что так вот интереснее и веселее.

М. ЛАБКОВСКИЙ: Надеюсь.

АМАЛИЯ: Да, я тоже. Ну, как-то, знаю, надеюсь, чуть больше, может быть, чем вы. Знаете, но, тем не менее, не принято говорить "мне нравится" или "не нравится", например, вот так как-то в открытую. Очень редко люди говорят "мне нравится это, потому что…". Вот поэтому, наверное, сейчас я очень коротко, поскольку времени действительно очень немного, хотела бы, вот так как я завороженно, правда, слушала Александра об этом оранжевом закате, может быть, вы книгу вспомнили, может быть, папу вспомнили, не знаю, но это было действительно прекрасно, очень теперь мечтаю посмотреть на этот закат…

А. ГОРДОН: Ну, могу вас пригласить, есть такое место, особое.

АМАЛИЯ: Ну, спасибо, я его уже приняла, это приглашение. Вот что нравится и почему, очень коротко, буквально в трех словах, если это возможно?

М. ЛАБКОВСКИЙ: Например, все, наверное, нравится то, что близко. Коротко - это все.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Амалия, извини, я не понял вопроса.

АМАЛИЯ: Это не вопрос, это просто, вот сейчас уже программа заканчивается, просто если говорить о вкусах, мы очень много ругаем, говорим о том, что не нравится, и зрители много ругают, вот вас ругают…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Так что нравится, в одежде или в чем, я не понимаю.

АМАЛИЯ: Не знаю. Вот яркое впечатление. Что бы вы порекомендовали людям услышать, не знаю, посмотреть, прочитать…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Прочитайте Паустовского "Время больших ожиданий. Начало неведомого века". Забытые книжки, забытый писатель. Откройте для себя страну. Все.

АМАЛИЯ: спасибо.

А. ГОРДОН: Присоединяюсь. Прочтите вообще всего Паустовского, а заодно и "Войну и мир" Льва Николаевича Толстого.

М. ЛАБКОВСКИЙ: Передача о Паустовском.

АМАЛИЯ: Вы слушали передачу о Паустовском и о вкусах. В данном случае это были вкусы Александра Гордона, Михаила Лабковского и Матвея Ганапольского. Ну, а я, как попрощалась в начале программы, так, собственно, и еще раз прощаюсь в конце. Спасибо, до пятницы.