Варлам Шаламов, писатель, бывший политзек - Наталья Иванова - Наше все - 2009-07-05
Е. КИСЕЛЁВ: Я приветствую всех, кто в эту минуту слушает радио «Эхо Москвы». Это действительно программа «Наше всё», и я, её ведущий, Евгений Киселёв. Мы продолжаем наш проект «История Отечества в лицах», мы пишем её, начиная с буквы «А», дошли уже до буквы «Ш». Мы ограничиваем себя только 20, началом 21 века, за точку отсчёта взяли 1905 г од. И вот дошли мы до буквы «Ш». И на букву «Ш» у нас три героя. Один из которых был выбран вами, уважаемые радиослушатели, во время голосования на сайте «Эха Москвы» в Интернете. Там был вывешен список потенциальных героев нашей передачи на букву «Ш». И в итоге вы выбрали Варлама Шаламова, которому и посвящена сегодняшняя наша программа.
И, как всегда, в начале выпуска чуточку подробнее об основных вехах жизненного пути Варлама Тихоновича Шаламова.
ПОРТРЕТ ГЕРОЯ В ИНТЕРЬЕРЕ ЭПОХИ
Варлам Тихонович Шаламов родился в 1907 году в Вологде, в семье священника, человека прогрессивных взглядов. В 1923 году приехал в Москву, работал дубильщиком на кожевенном заводе. Поступил в МГУ, три года проучился на факультете советского права. Студенческая среда в то время была очень восприимчивой к разного рода веяниям, и Шаламов не остался в стороне от бурных дискуссий, которые по инерции ещё продолжались, хотя троцкистская оппозиция была уже разгромлена. Впереди были разгромы всех других оппозиционеров. А само участие в разного рода спорах становилось всё опаснее для жизни.
В 1929 году Шаламов убедился в этом на собственной шкуре, когда был арестован за распространение завещания Ленина, знаменитого ленинского письма к съезду, в котором умирающий вождь большевиков тщетно взывал к товарищам по руководству партией убрать, пока не поздно Сталина с поста Генерального секретаря ЦК. Шаламов получил три года лагерей. Отбывал наказание в Вишерском лагере на Северном Урале. В январе 1937 года Шаламова вновь арестовали за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Он был осуждён ещё на пять лет и провёл этот срок на Колыме.
22 июня 1943 года его повторно осудили на 10 лет за антисоветскую агитацию, состоявшую в том, что он назвал Бунина русским классиком. После освобождения в 1956 году Шаламов вернулся в Москву и возобновил литературную деятельность, которую он начинал в 30-е годы. Главным результатом творчества Шаламова стали «Колымские рассказы», одна из вершин литературы вообще, и литература о жизни в ГУЛАГе в частности. Они были опубликованы только спустя годы после смерти писателя, который умер фактически в нищете и забвении в 1982 году.
Е. КИСЕЛЁВ: А теперь я хочу представить гостя сегодняшней программы, с большим удовольствием представляю вам Наталью Борисовну Иванову, которая ни раз уже в рамках этого проекта со мной беседовала в студии. Литературный критик, историк литературы, первый заместитель главного редактора толстого литературного журнала «Знамя».
Н. ИВАНОВА: Здравствуйте.
Е. КИСЕЛЁВ: Наталья Борисовна, вопрос, который меня всегда волновал. Шаламов – писатель, на мой взгляд, по своему художественному дару один из самых ярких в литературе 20 века, в русской литературе 20 века, который никак не слабее Солженицына, писавшего на эту тему. Почему? Это случай или есть какая-то закономерность в том, что Солженицын был поначалу допущен до публикации? Мы знаем все обстоятельства публикации «Одного дня Ивана Денисовича», но официально в разрешённой советской литературе несколько лет в 60-е годы Солженицын просуществовал.
А Шаламов, т.е. вопрос даже не стоял о публикации Шаламова. Как, кстати, и Грассмана, и некоторых других писателей. Почему так?
Н. ИВАНОВА: У Шаламова печатали стихи.
Е. КИСЕЛЁВ: Нет, я имею в виду…
Н. ИВАНОВА: Вы имеете в виду «Колымские рассказы». Из стихов вырубалась эта лагерная тема, когда они появлялись на страницах, в том числе и «Знамени», и Варлам Тихонович говорил о том, что Людмила Ивановна Скорино, которая работала заместителем главного редактора, его крёстная мать, она его заметила ещё в 30-е годы и тогда способствовала его публикациям. Но очень жёсткие идеологические условия способствовали тому, что имя Шаламова не соответствовало тому, что Шаламов из себя представлял, как писатель.
И когда Шаламов отправляет своё первое письмо Солженицыну по поводу публикации «Одного дня Ивана Денисовича», это большое, развёрнутое письмо, очень подробное, критичное в некоторых аспектах. Например, Шаламов там пишет, что лагерь у Солженицына очень лёгкий для Ивана Денисовича. И вообще, для зеков. Что Солженицын пишет, что там ходил кот, а Шаламов говорит, что в нашей лагере кота бы немедленно съели.
Говорит, что у Ивана Денисовича есть ложка, на самом деле Шаламов говорит о том, что в лагере подавали такую бурду, для которой ложка была не нужна, её пили через край. И много такого связано с тем лагерным опытом, который у Шаламова был гораздо круче, выражаясь современным языком. Почти 18 лет страшных лагерей, страшный лагерных работ и ссылки У Солженицына опыт гораздо легче. На самом деле, повесть «Один день Ивана Денисовича», пробившая брешь в официальной, легальной литературе, публикации эти, были отчасти связаны с тем. Что это не такой ужас, который существует в рассказах Шаламова.
А это всё-таки, повествование о человечном человеке Иване Денисовиче в почти античеловеческих, но в тех условиях, где он и другие могут выжить. У Шаламова лагерный опыт целиком…
Е. КИСЕЛЁВ: Организация труда, руководил…
Н. ИВАНОВА: У него есть…
Е. КИСЕЛЁВ: Кладёт кирпичную стеночку.
Н. ИВАНОВА: У него всё это есть, у Ивана Денисовича. Есть некий оптимизм, есть какая-то перспектива, он говорит о том, что когда он выйдет, он будет краселём, помните, ему жена пишет, что в деревне красели такие, которые красят коврики клеёнчатые, которые легко продаются, и таким образом люди делают крошечный бизнес. У него есть какие-то перспективы. На самом деле мир Шаламова, и вообще, лагерь, как писал Шаламов, это абсолютно отрицательный опыт для человека. А у Солженицына, всё-таки, это есть.
Когда Солженицын писал о Бродском, он как раз и говорил о том, что жалко, что Бродский так мало был в ссылке. Побыл бы побольше, были бы стихи поглубже. Я немного упрощаю, но это так. И в том письме, о котором я рассказывала, Шаламов напоминает Солженицыну о своих собственных произведениях, которые лежат в редакции «Нового мира» и просит Солженицына поспособствовать их публикации. На самом деле этого не случилось.
Е. КИСЕЛЁВ: Покойный Александр Исаевич никогда не занимался ничем…
Н. ИВАНОВА: Благотворительностью литературной?
Е. КИСЕЛЁВ: Он занимался благотворительности по отношению к политзаключённым.
Н. ИВАНОВА: Не только. Он очень много отмечал в поэзии, в прозе, то, что ему было близко. На самом деле опыт Шаламова, и личность Шаламова…
Е. КИСЕЛЁВ: Заниматься пробиванием других, не печатающихся произведений, когда нужно было…
Н. ИВАНОВА: Давайте отдадим должное Солженицыну, сейчас получила премию поэт Инна Львовна Лиснянская. Ещё в Вермонте он зачитывался Лиснянской, писал о ней, писал о Липкине. Потом эти статьи были напечатаны здесь, уже в новое время. Тогда нет, у него была нацеленность на свою собственную миссию.
Е. КИСЕЛЁВ: Он об этом пишет достаточно откровенно в книге «Бодался телёнок с дубом».
Н. ИВАНОВА: На свою миссию и идеологию. На самом деле у Шаламова никакой идеологии, кроме идеологии отрицания этого бесчеловечного строя, не было. Он не человек, который писал исторические романы, как Солженицын, не тот, который проповедовал. Он не проповедник, не учитель, он не лидер общественного мнения. У него совершенно другое. Он писатель, прежде всего. И конечно же, то, что «Колымские рассказы» не появились вовремя, то, что «Колымские рассказы» не были прочитаны в стране, когда они были прочитаны, оно наложило на судьбу Шаламова такой флёр непонимания, несмотря на публикации, которые идут в последнее время, последние годы, вот сейчас, только что в издательстве ЭКСМО вышел том больше 1 тыс. страниц «Варлам Шаламов. Несколько моих жизней».
Ирина Павловна Сиротинская, нужно отдать ей должное. Она наследница авторского права Шаламова, она много занималась и занимается его публикациями, собрала этот том. В том числе там есть и те письма, о которых я вам говорила. И письма Солженицыну в том числе. Но вообще, эти отношения Шаламова, он же был с писателями, они всегда были острыми. Например, с Пастернаком. Это был первый поэт, к которому Солженицын в 1953 году, после освобождения, 13 ноября, он поднялся в Лаврушенский и Пастернак уже прочитал тетрадь со стихами Шаламова, и они первый раз встретились, побеседовали.
Они шли очень сильно навстречу друг другу, потому что и для Пастернака был важен этот опыт, он ни одного дня не провёл в заключении, тюрьме или ссылке. И для Шаламова было очень важна встреча с поэтом, которого он считал гениальным. А потом было расхождение. Вот такой крутой был человек Варлам Тихонович. Он был человек исключительной принципиальности. И очень многого не принимал даже в людях, которым отдавал дань своего уважения. Достоинство его, как писателя, было очень высоким. И он себя прекрасно понимал, как очень крупного писателя.
Это никто и ничто поколебать не могло.
Е. КИСЕЛЁВ: Он понимал себя. То есть, он знал себе цену.
Н. ИВАНОВА: Да, он знал себе цену прекрасно. То, что он в 1972 году был вынужден отречься от публикации на Западе…
Е. КИСЕЛЁВ: Чуть подробнее, не все знают.
Н. ИВАНОВА: Это в 1972 году, фактически его заставили написать письмо, которое было напечатано в «Литературной газете», то, что публикации на Западе не соответствуют тому, как бы он хотел представить своё творчество, они представляют его не так, как он сам хотел себя представить. И вообще, сделаны вне его воли и распоряжений. Что соответствовало реальности. Это всё так. Но эта публикация Солженицыным ставилась Шаламову не то, что в упрёк, Солженицын написал: «Шаламов умер» после этого. Странно, что для Солженицына сразу не умер Пастернак, после публикации своего письма Никите Сергеевичу. Вот так резко высказался. Что Шаламов воспринял очень болезненно.
Е. КИСЕЛЁВ: Но продолжал работать.
Н. ИВАНОВА: Да. Я видела эти тетради, в том числе и тетради «Колымских стихов» и не только, прозы. Это были такие синие тетради в лист печатный, написанные. Там были стихи, написанные синими чернилами, насколько я помню, очень убористым почерком. И ко мне Шаламов приходил, я его помню. Это был первый поэт, который пришёл ко мне, когда я пришла работать в те самые годы в «Знамя».
Е. КИСЕЛЁВ: Сейчас Вы об этом чуть подробнее расскажете. Мы прервёмся на пару минут кратких Новостей середины часа, и затем продолжим наш разговор. Оставайтесь с нами.
НОВОСТИ
Е. КИСЕЛЁВ: Мы продолжаем очередной выпуск программы «Наше всё» на волнах «Эха Москвы». Сегодняшняя передача посвящена Варламу Шаламову. Я напомню, его вы выбрали героем нашей программы. Вы, уважаемые радиослушатели, когда голосовали из предложенного вам списка потенциальных героев программы на букву «Ш» на сайте нашей радиостанции в Интернете. Сегодня о Варламе Шаламове мы беседуем с литературным критиком, литературоведом Натальей Борисовной Ивановой, которая сейчас является первым заместителем главного редактора литературного журнала «Знамя». И мы заговорили о том, как Шаламов пришёл к Вам, Наталья Борисовна, в редакцию.
Н. ИВАНОВА: Это было в «Знамени», я потом уходила из «Знамени». А это был первый поэт, который ко мне пришёл. Я пошла работать редактором в отдел поэзии. Это был Тверской бульвар, особнячок, с правой стороны от Литературного института, сейчас там какое-то туристическое бюро. И тогда там отдел поэзии, отдел прозы и отдел критики сидели вместе в одной комнате, на первом этаже. Была осень. И пришёл Шаламов, уже лежали его стихи в «Знамени».
Я сказала, что Людмила Ивановна Скорино, несмотря на абсолютную ретроградность своего поведения в кожевниковские годы, а он тогда был главным редактором, она почему-то испытывала нежные чувства к Шаламову. И когда я пришла, я увидела, что ко мне входит человек со следами некоторой болезни на лице и с угловатыми движениями. У него же было такое заболевание, которое отличали головокружения, такая странная походка, он мог в любой момент упасть, в том числе и на улице, и могли не понять, что происходит с человеком, могли подумать, что он пьян.
Но на самом деле это последствия, конечно, лагерные, эта болезнь. Такой странный человек, но с абсолютно выточенным лицом, которое иногда дёргалось, и несколько стихов шли в журнале «Знамя». В том числе стихи, которые так или иначе были связаны с Сибирью, с Севером. Но лагерной темы, как таковой, в них не было. Это было начало 70-х годов. И уже тогда я думаю, что это было после письма Шаламова, напечатанного в «Литературной газете». Он публиковался в «Знамени», чуть-чуть публиковался, 2-3 стихотворения за год в журнале «Юность».
Олег Чухонцев вспоминает о своих встречах с Варламом Шаламовым, они ходили вместе после того, как Варлам Тихонович прочитал вёрстку стихотворения, они ходили вместе в столовую обедать. И Олег Григорьевич Чухонцев вспоминает, как Шаламов брал то, что называется «первое, второе, третье» на подносе. И как он исключительно аккуратно и необыкновенно быстро это всё съедал. Эти последствия тяжелейших лагерных условий, в которых он провёл значительнейшую часть своей жизни, они привели к тому, что не так много он написал, как хотелось бы исторически.
Хотя выпущен шеститомник шаламовский, об этом не все знают. Замечательный шеститомник, в которых два тома «Колымских рассказов», том стихотворений, том переписки, том шаламовской прозы. Проза его воспоминаний о Москве 20-30-х годов, записные книжки. Вот такой был Варлам Тихонович Шаламов. Это был человек, абсолютно закрытый, живший в комнатке в коммунальной квартире. В этой коммунальной квартире люди не понимали, с кем они живут рядом. И закончивший свою жизнь в интернате для хроников, а последние дни, перед смертью, проведший в больнице для психо-хроников, где он и скончался, потому что ему не могли уже помочь, его просто страшным образом простудили в январе, когда он на носилках ждал своей палаты в течение нескольких часов. Фактически в мёрзлом помещении.
Так что судьба страшная. Страшная судьба писателя, который получил большой лагерный срок за то, что Бунина назвал великим русским писателем. В этом томе, о котором я вам рассказала «Несколько жизней Варлама Шаламова».
Е. КИСЕЛЁВ: Это третий срок. Первый он получил за распространение письма к съезду.
Н. ИВАНОВА: Да. И взяли на Никольской улице, его осудили, как троцкиста, эта буква «Т» его везде преследовала. За распространение завещания Ленина. У него, конечно же, было ощущение, что Сталин – это грядущее зло. Тогда это было уже и существовавшее зло. Но Шаламов просто предполагал, будучи чрезвычайно умным человеком, какое зло ещё этот, с позволения сказать, антигерой, может принести нашему народу.
Е. КИСЕЛЁВ: Потом ещё один арест в 1937 году, потом в 1942 году он получает десятилетний срок за то, что называет Бунина великим русским писателем, русским классиком. Это было расценено, как антисоветская агитация и пропаганда. При том, что через три года уже Константин Симонов едет в Париж, соблазняет Бунина переехать…
Н. ИВАНОВА: Вернуться в Россию. Вот такая у нас интересная история. В том числе и литературная.
Е. КИСЕЛЁВ: Какая есть, извините.
Н. ИВАНОВА: Какая есть. Но она очень интересная. Мне очень жаль, что этот том существует, «Несколько жизней Шаламова», но в ЖЗЛ Шаламова нет. Может быть, она не такая привлекательная, там мало романов, мало любовных увлечений, хотя мимо одного любовного увлечения я не могла пройти. У меня есть фильм телевизионный «Пастернак и Шаламов», и я писала главу в своей книжке о Пастернаке и Шаламове, и поняла, что увлечение Шаламова Ивинской, последней любовью Бориса Леонидовича Пастернака, было ещё в начале 30-х годов.
Е. КИСЕЛЁВ: Да что Вы говорите!
Н. ИВАНОВА: Да. Когда он вернулся после первой отсидки… да, кстати! Когда Пастернак читал свои стихи в начале 30-х годов в здании первого МГУ, там присутствовали и Ивинская, и Шаламов. И Шаламов вспоминал после смерти Сталина, существуют письма Шаламова и Ивинской, как она была одета, и конечно же, они стали близкими друзьями, об этом тоже нельзя умалчивать. В 1956 году Ивинская порвала все человеческие отношения с Шаламовым после того, когда Шаламов что-то там сказал по поводу отношений её с Пастернаком.
Е. КИСЕЛЁВ: Ревновал.
Н. ИВАНОВА: Ну, по-всякому, наверное, было. Я туда особенно, в эти сферы сейчас ходить не буду. Но на самом деле это интересно. Вот такая муза существовала. Муза Пастернака и одновременно любимая Шаламова.
Е. КИСЕЛЁВ: А кто раньше стал писать – Солженицын или Шаламов о Колыме?
Н. ИВАНОВА: О Колыме, конечно, Шаламов стал писать раньше, потому что это место, где он и провёл эти страшные годы. На самом деле Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» пишет о Колыме, исходя не из своего опыта. А Шаламов писал свой опыт. Чем интересна проза Шаламова и чем она необыкновенно современна. Дело даже не только в том материале, который стал основой его «Колымских рассказов», а дело в том, что это абсолютно новаторская проза. Это краткие, исключительно эссенциальные, как эссенция, написанные рассказы, в которых существует один яркий, очень необычный сюжет, герои, которые иногда пересекаются, иногда нет.
На самом деле, эти рассказы создают колымский эпос. Но каждое высказывание носит в том числе и лирический характер. Например. Рассказ «Сентенция», когда герой Шаламова вспоминает слово «сентенция», которое он забыл, потому что он забыл все сложные слова и понятия. И вот возвращение сложного слова и понятия приводит этого героя рассказа к совершенно новому ощущению жизни и преодоления тех обстоятельств, в которых он оказался. Если говорить вообще о качестве прозы Шаламова, у него есть такой рассказ «Как проходят по снегу». Как торят дорогу по снегу.
Должен идти кто-то первый, кто эту дорогу прокладывает. По-моему, Шаламов, как писатель, он прокладывает эту свою дорогу первым. Я вообще делю писателей на тех, кто изобретают свой жанр, и на тех, кто повторяет жанр, который уже существует. Вот Шаламов своими «Колымскими тетрадями» изобрёл свой жанр. «Колымские рассказы» - это неподражаемый литературный жанр. Их нельзя назвать ни рассказами, есть такое общее слово – текст. Но это и не текст, и не рассказы, не произведение. Это колымское творчество Шаламова. Оно совершенно особенное.
И в этом изобретении жанра, он конечно очень опередил нашу литературу, потому что к тому, что нон-фикшн сейчас становится всё более интересным, в том числе и литературно интересным, не только для читателей, но и для писателей, которые на грани нон-фикшн и фикшн пишут интересную прозу.
Е. КИСЕЛЁВ: Ну например?
Н. ИВАНОВА: Я могу назвать такого писателя, я недавно с ним встречалась на открытом книжном фестивале, он пишет по-немецки, живёт в Германии, фамилия его Троянов, зовут его Илья, он болгарин, который родился в Кении, был увезён родителями туда, потом в Германию. У него очень интересная книга, презентация которой была. Она называется «Собиратель миров». Его герой - это знаменитый английский разведчик 19 века. Реальная совершенно фигура, который жил и работал в Индии, в Афганистане, в Южной Африке, необыкновенно интересная книга, я её очень рекомендую. Она написана на грани фикшн и нон-фикшн.
Это очень актуальное течение. А у нас я могу назвать Лидию Яковлевну Гинзбург, которая работала, как Шаламов, она тоже открывала свой жанр, у неё есть замечательные книги, в том числе «Записки блокадного человека», написанные сжато, лаконично, необычно. А из современных прозаиков можно назвать тех, которые пишут о чеченской войне, например, Аркадий Бабченко, он пишет, исходя из своего опыта, он пишет очень лаконично. Я не уподобляю его Шаламову, потому что Шаламов – это такая скала, которой трудно подражать, даже невозможно.
И с этим опытом ничто не сравнимо. Но, тем не менее, наши писатели, которые пишут сегодня о таком страшном и тяжёлом опыте, я вижу, что они читали Шаламова. Я думаю, что Шаламов – это не только прошлое, не только настоящее, но в чём-то это и будущее нашей литературы.
Е. КИСЕЛЁВ: В чём?
Н. ИВАНОВА: В том, что он абсолютно бесстрашен, бескомпромиссен. Мне страшно надоело в нашей современной литературе эта компромиссность, будет больше тираж, больше известность, давайте писать какие-то вещи, которые… мы писатели, мы не политики, мы не касаемся ничего, общественно значимого. Давайте углубимся под сень струй, как говорил Хлестаков. А здесь эта бескомпромиссность, точность, принципиальность и очень высокое литературное качество. Это сочетание двух вещей мне кажется в Шаламове совершенно уникальным и очень перспективным для нашей литературы.
Е. КИСЕЛЁВ: А как его воспринимают на Западе? Солженицын – это громкое имя, которое знает любой человек, даже не занимающийся профессионально русской литературой.
Н. ИВАНОВА: Понимаете, однажды Шаламов читал стихи в Переделкино у Бориса Леонидовича в 1956 году, летом, там собралась известная публика, там была Ольга Берггольц, Борис Ливанов. У Пастернака по воскресеньям собирались такие друзья дома. И всегда в этот день было застолье. Но кроме застолья обязательно, естественно, было чтение стихов. И приезжает Шаламов. Он там прочитал несколько стихотворений. Одно из них, его знаменитое стихотворение «Я много лет дробил каменья», оно было напечатано в «Новом мире» только в 1988 году.
И он читает эти стихи. И видит реакцию окружающих. Реакция, конечно же, была такая, естественно, положительная в этой, отдельно взятой аудитории. Он видит равнодушие людей, видит, что люди приготовились к тому, чтобы самим прочитать, рассказать, какую-то байку. И видит реакцию Зинаиды Николаевны, жены Бориса Леонидовича Пастернака. «Она, - пишет он потом в своих записках, - конечно, сказала какие-то замечательные слова, потому что стихи о Севере должны быть одобрены. Вот возвращаясь к Вашему вопросу, к славистам.
Шаламов, с его опытом, его прозой, с его перепиской, с его судьбой, конечно же, славистами замечен, отмечен, существует много работ о Шаламове. Это то, что называется "литерари критицизм" [англ. literary criticism - литературная критика]. Это такое особое американское течение, которое на самом деле литературоведение, история литературы. Что касается актуализации опыта Шаламова, то это скорее происходит у нас. И я хочу отметить, что почти каждый год проходят шаламовские конференции в Вологде или в Москве. Ирина Павловна Сиротинская – это мотор этих конференций. В Вологде существует музей Шаламова, единственный в России музей, хотя у нас в Москве он жил на Садово-Кудринской, 19. Там ни доски, ничего нет.
Е. КИСЕЛЁВ: А чуть подробнее расскажите, кем была Ирина Павловна Сиротинская?
Н. ИВАНОВА: Она и есть, это любовь Варлама Тихоновича Шаламова последних немалых лет. И она последние годы работала уже заместителем директора РГАЛИ, благодаря ей наследие Шаламова, его драгоценные тетради спасены, существуют в этом архиве. И Ирина Павловна занимается Шаламовым всерьёз очень много лет и после его смерти. При его жизни их любовь была очень трудной, потому что Ирина Павловна была замужем, были дети, дети подрастали. Всё это можно прочитать в их переписке.
Потому что, когда она куда-то уезжала, в Крым, Варлам Тихонович ей писал нежнейшие письма, она ему отвечала. Это был такой роман, скрытый от многих глаз. Потом вышедший на поверхность, сейчас уже Шаламов умер, а Ирине Павловне очень много лет. И Ирина Павловна самое последнее время перед смертью Шаламова, последние год, два была несколько отдалена от Варлама Тихоновича, но, тем не менее, это было самое светлое чувство последних лет его жизни.
Но у него была и жена, перед встречей и любовью, была встреча и любовь, и женитьба на Ольге Неклюдовой, тоже писателе и матери замечательного филолога Сергея Неклюдова, ныне живущего. Он был в литературной среде, но у него был настолько трудный характер, который был спровоцирован труднейшим, сложнейшим, страшным прошлым, что уживаться с кем бы то ни было вместе много лет он просто не смог. Дочь его от первого брака с Галиной Гудзь, она вообще не очень признавала в отце отца, не очень хотела с ним общаться. Мать её воспитала другим человеком.
Существует письмо Галины Ивановны Гудзь к Варламу Тихоновичу, где она говорит, что она воспитала дочь в исключительно советском духе, поэтому никакой близости между ними быть не может. Шаламов, после того, как он получил из лагерей и ссылке, получил большой минус городов, и жил в маленьком городке со странным названием Туркмен Калининской области, неподалёку от Москвы. Он мог бы видится с дочерью, но никакой близости не получилось. Поэтому личные все связи и дела шаламовские, они сложны, и он был очень и очень одиноким человеком.
Е. КИСЕЛЁВ: Если возвращаться на 20 с лишним лет назад, когда появились первые публикации его прозы, колымской в том числе. Мы же помним, что тогда, в горбачёвские годы, все эти публикации не просто так давались. А конкретно легко ли было тогда опубликовать Шаламова?
Н. ИВАНОВА: Понимаете, дело в том, что нелегко было опубликовать ни Шаламова, ни Солженицына, ничего было не легко опубликовать. Это сейчас кажется, что двери сами собой распахнулись.
Е. КИСЕЛЁВ: Нет, но публикацию «Детей Арбата» обсуждали в Политбюро.
Н. ИВАНОВА: Да, существует протокол напечатанный, огромная история вокруг публикации этого романа. Что касается Шаламова, то там не было обсуждения Политбюро. Но, тем не менее, публикация стихов Шаламова, а я тогда работала в журнале «Дружба народов», это был 1987 год, а когда стихи Шаламова были напечатаны, мы их перепечатывали с тех тетрадей, которые нам принесли.
Е. КИСЕЛЁВ: Что печаталось до 1987 года можно по пальцам пересчитать.
Н. ИВАНОВА: Да, по пальцам.
Е. КИСЕЛЁВ: Я имею в виду не Шаламова, а вообще, из лежавшей под спудом литературы.
Н. ИВАНОВА: Конечно. У Шаламова вышло несколько тоненьких.
Е. КИСЕЛЁВ: «Бег», «Новое назначение» было в 1986 году.
Н. ИВАНОВА: Да, до 1987 года. В 1987 году уже было намного легче. Но вот эти двери нужно было постоянно раздвигать, стену нужно было постоянно разбирать. И эти публикации во многом зависели от смелости редактора.
Е. КИСЕЛЁВ: Это всю жизнь так было. От смелости редактора зависели в журнале, на телевидении, на радио.
Н. ИВАНОВА: Всё равно зависят. Несмотря на то, что Горбачёв назначил Бакланова и Залыгина, и когда вы посмотрите подшивки журналов за 1987 год ,сравните содержательно «Знамя», «Новый мир», «Дружба народов», вы увидите, что все вместе делали одно дело, но кто-то на полкорпуса кого-то обходил в условной смелости, потому что смелость, всё-таки, была разрешённая. Это же было безумное время. Одновременно печатался Андрей Платонов или Варлам Шаламов, и в 1987 году люди получали срок за хранение «Котлована» платоновского. Этот факт существует. И Анатолий Марченко сидел, погибал в лагере.
Е. КИСЕЛЁВ: Ещё в 1988 году не разрешалось упоминать Солженицына. Я это отлично помню.
Н. ИВАНОВА: А в 1988 году обложка «Нового мира», где был объявлен «Архипелаг ГУЛАГ», его публикация, была специальным указанием, кажется, Вадима Медведева, уничтожена. Тираж подвергли этой процедуре, тиражу допечатали новую обложку, где Солженицына не было. А в 1989 году уже Солженицын был напечатан, а в 1990 году, этот год можно назвать просто годом Солженицына. Солженицын был жив, он участвовал оттуда, всё-таки, в общественной дискуссии. Потому что он тогда написал «Как нам обустроить Россию», она была напечатана тиражом 23 млн. экземпляров, частично в «Комсомольской правде», частично в «Литературной газете».
Е. КИСЕЛЁВ: Это был 1990 год.
Н. ИВАНОВА: Это был 1990 год. Что касается Шаламова, то он в этом во всём post mortem [лат. после смерти].
Е. КИСЕЛЁВ: Ему было труднее.
Н. ИВАНОВА: Ему было труднее. В том числе в известности, в актуальности, в понимании. «Утешить» может только одно, в отрицательном смысле. Я, например, думала, что страна прочтёт «Архипелаг ГУЛАГ», рассказы Шаламова, «Доктор Живаго», «Реквием» Ахматовой, и всё у нас изменится, и всё к этому шло, к этой концентрации общественного сознания. Теперь получается, что на самом деле…
Е. КИСЕЛЁВ: Значит надо перечитывать.
Н. ИВАНОВА: Надо всё начинать сначала. Надо читать.
Е. КИСЕЛЁВ: Ну что ж, Наталья Борисовна, я благодарю Вас. Незаметно наше время подошло к концу. Сегодня гостем нашей программы была литературовед Наталья Борисовна Иванова, заместитель главного редактора журнала «Знамя». Говорили мы сегодня о Варламе Шаламове. Спасибо Вам большое ещё раз. И до встречи всем в следующее воскресенье.