Сергей Рахманинов - Артем Варгафтик - Наше все - 2008-09-28
Е.КИСЕЛЕВ – Я приветствую всех, кто в эту минуту слушает радио «Эхо Москвы». Это действительно программа «Наше все», и я, ее ведущий, Евгений Киселев. Мы продолжаем наш проект. Мы продолжаем писать историю нашего Отечества в лицах. Мы идем по алфавиту и дошли уже до буквы «Р». Я напомню, на букву «Р» у нас три героя, одного я выбрал сам – о нем была предыдущая передача, о писателе Анатолии Рыбакове мы разговаривали в предыдущее воскресенье. А теперь ваш выбор. Во время специальной программы, которую мы здесь, на «Эхе Москвы» называем промеж собой «голосовалкой», так вот, во время прошлой голосовалки, на букву «Р», в прямом эфире вы выбрали великого композитора, дирижера, пианиста Сергея Васильевича Рахманинова. И о нем наша сегодняшняя программа. У меня в гостях, здесь прямо передо мной в студии, сидит известнейший музыкальный критик, телеведущий Артем Михайлович Варгафтик. Артем Михайлович, я Вас приветствую от души и поздравляю с тем, что у Вас замечательная передача, которую я периодически с удовольствием смотрю.
А.ВАРГАФТИК – Здравствуйте, Евгений Алексеевич! Очень рад этому приглашению – большое за него спасибо!
Е.КИСЕЛЕВ – Вы знаете, обычно у нас в начале программы портрет героя. Портрет на фоне того времени, в котором он жил, работал, творил. Но, пожалуй, впервые выбрали великого музыканта – наши радиослушатели выбрали в качестве героя программы великого музыканта, и я думаю, что самым лучшим потретом Сергея Рахманинова будет его музыка.
МУЗЫКА
Е.КИСЕЛЕВ – Это начало 2-го концерта для фортепиано с оркестром. Наверное – не знаю, согласитесь ли Вы со мной – одна из вершин, вообще, фортепианной музыки.
А.ВАРГАФТИК – Абсолютно. И кроме того, это один из тех символов России, которые ничем невозможно заменить. Многие спрашивают, особенно первый раз побывав у могилы Неизвестного солдата, почему эта музыка играет там.
Е.КИСЕЛЕВ – Да, совершенно верно.
А.ВАРГАФТИК – Но действительно, нет альтернативы.
Е.КИСЕЛЕВ – Совершенно верно, это действительно та музыка, которая играет у могилы Неизвестного солдата, это та музыка, которая звучит каждый год 9 мая, когда по всем каналам страны идет минута молчания. Ну, перед минутой молчания. А почему, вообще-то, музыка, как Вы думаете, выбрана?
А.ВАРГАФТИК – Трудный вопрос. Дело в том, что действительно, с одной стороны, она ни на что не похожа, с другой стороны, в ней есть полный набор всего того, что олицетворяет Россию, независимо от того, как вы к ней относитесь – с восторгом, с болью, со странной смесью того и другого: обязательные колокола, которые в неявном, небанальном виде проходят – вот это колокольное звучание – через все сочинения Рахманинова. Гениальный – не гениальный, просто хороший, очень хороший. Обязательно та мистическая, непонятная история, которую в свое время Наталья Ильинична Сац называла «рахманиновским началом». Это невозможно с помощью языковедческих или еще каких-нибудь хитрых терминов перевести на более понятный язык. Это просто, вот, бесконечно, неостановимо продолжающаяся мелодия, которой обязательно суждено – вот если вы ее один раз услышали – запасть в душу.
Е.КИСЕЛЕВ – Она… Ни с чем не перепутать.
А.ВАРГАФТИК – Пронзает, да.
Е.КИСЕЛЕВ – Да, запоминается сразу – это правда.
А.ВАРГАФТИК – Не перепутаешь ни с чем.
Е.КИСЕЛЕВ – Это правда.
А.ВАРГАФТИК – Хотя это предельно просто. Это настолько просто, что даже порой странно, что же он не захотел придумать чего-нибудь особенного, чего-нибудь более навороченного, чего-нибудь более оригинального, более современного. Но вот, это его стиль, он такой, он так писал всегда.
Е.КИСЕЛЕВ – А вот знаете, одна моя знакомая женщина, музыковед, как-то бросила в разговоре такую фразу: «После Рахманинова в фортепианной музыке вообще нечего делать». Это правда?
А.ВАРГАФТИК – Есть, конечно, что делать. Но с другой стороны, можно совершенно точно сказать, что Рахманиновым заканчивается, как положено говорить, плеяда русских классиков, и он последний. Вот он во всех списках последний. Просто кроме всего прочего он еще дольше всех прожил из русских классиков. Ну, все-таки до 1943-го ХХ века человек дожил в Америке. И после него этот золотой век уже окончательно прерывается. Жизнь шла вперед, и музыку новую люди создавали. Новые фортепианные стили создавали, а тот, который был – настоящий, романтический, мощный и по своему единственный, - вот он на Рахманинове просто исчерпан. Но он выжал оттуда все, что только можно было выжать. Собственными руками.
Е.КИСЕЛЕВ – А вот говорят, что Рахманинов и его музыка – это совершенно разные вещи в начале века и вот в то время, когда он уже жил давно в эмиграции – там же у него был период, когда, наверное, с 1915 или 1916 и до середины 20-х он вообще ничего не писал, только концертировал.
А.ВАРГАФТИК – Да, конечно. Музыка… Вот здесь очень любопытная вещь: музыка осталась почти такой же. Человек в этом возрасте не может… все-таки Рахманинов уехал из России в 44 года. Не может поменять кожу полностью, не может сделать так, чтобы полностью переменились все его привычки, манеры, все то, что ему дорого вдруг, неожиданно стало другим набором ценностей. Но она восприниматься стала совершенно по-другому. Он был современен, актуален, и на него равнялись как раз до этой катастрофы, до этого отъезда, до этого, вот, временного слома. А потом действительно, как ни печально это звучит, но Рахманинов, находящийся в эмиграции, Рахманинов, который иногда что-то пописывает – он, в общем, написал после отъезда из России всего шесть вещей. Вот ровным счетом шестом. Это, правда, лучшие его вещи, но их очень немного.
Е.КИСЕЛЕВ – Но лучшие.
А.ВАРГАФТИК – Конечно, лучшие. Конечно, там все отточено, там все… в том числе, все и чисто психологические вещи, или как на современном русском языке принято говорить, заморочки, связанные с Рахманиновым, они ведь сквозные – через всю жизнь проходят. Вот там они уже в таком, окончательно кристаллизованном виде. Все там слышно, все там замечательно. Если хотите, можем назвать эти шесть вещей, можем не называть. Дело не в этом.
Е.КИСЕЛЕВ – Фантазия на тему Паганини, по-моему.
А.ВАРГАФТИК – Рапсодия.
Е.КИСЕЛЕВ – Рапсодия.
А.ВАРГАФТИК – Или так называемый 5-й концерт.
Е.КИСЕЛЕВ – Да, да, 5-й концерт.
А.ВАРГАФТИК – Это для себя. Три вещи для себя: 4-й концерт, Рапсодия на тему Паганини и вариации на тему Корелли, и для других : три русские песни – это такой, ностальгический опус, упражнение, так сказать, для тренировки памяти, потому что ему одну песню пришлось вспомнить самому, как он ее слышал в реальном фольклорном звучании, пока еще мог этих носителей фольклора наблюдать вживую. Одну ему напела Надежда Плевицкая, такая была замечательная певица, и другую – Федор Иванович Шаляпин. Вот он как вспомнил, так и записал. Очень странно это звучит, там хор из двух голосов поет все время в унисон – альты и басы. А оркестр, как написано в книжках, как это описывается, юмористически комментирует непонятный для публики текст. Потому что это уже рассчитано на аудиторию, которая не понимает по-русски. И потом, 3-я симфония, Симфонические танцы 1940-го года. Все. Больше там ничего не было. Это воспринималось как старомодный китч и как попытка публику, уже услышавшую звуковое кино, уже понимающую, что такое, например, такая, хорошая такая ретро-эстрада, вот, вернуть к каким-то классическим корням этих жанров. Т.е. музыка осталась та же, совершенно поменялась…
Е.КИСЕЛЕВ – Джаз.
А.ВАРГАФТИК – Джаз – слава Богу, там где-то совсем-совсем сбоку. В этом смысле его заподозрить в восприимчивости к таким новым веяньям невозможно.
Е.КИСЕЛЕВ – Нет, просто Америка…
А.ВАРГАФТИК – Да, да, да.
Е.КИСЕЛЕВ – Как раз та эпоха, когда там джаз начинает, там, проникать…
А.ВАРГАФТИК – Да, sweet tunes, знаете, сладкие мелодии – это то, что люди от Рахманинова ждали, то, на что они ориентировались, на что они рассчитывали, и в небольших количествах, очень аккуратно дозированных, получали. Но он не хотел, чтобы его воспринимали, вот, в ассоциации как раз с такой продукцией, массовой. Потому что он-то штучно работал.
Е.КИСЕЛЕВ – Т.е. это в некотором смысле была трагедия художника, потому что…
А.ВАРГАФТИК – Конечно.
Е.КИСЕЛЕВ – …он писал-то лучшие вещи, но лучшие его вещи воспринимались как уже безнадежно устаревшие, принадлежавшие другой эпохе.
А.ВАРГАФТИК – Теми людьми – да.
Е.КИСЕЛЕВ – Да.
А.ВАРГАФТИК – А…
Е.КИСЕЛЕВ – А сегодня взгляд совершенно иной, потому что…
А.ВАРГАФТИК – Сегодня уже прошло, там, знаете, сколько поменялось этих исторических эпох…
Е.КИСЕЛЕВ – Да, действительно, для людей, которые слушают классическую симфоническую, фортепианную музыку в 2008 году, в общем, наверное… что она написана в 35-м, что она написана в 1905 – там действительно принципиального значения не имеет.
А.ВАРГАФТИК – Не имеет. Сама по себе музыка об этом не говорит.
Е.КИСЕЛЕВ – Сама по себе музыка. Я имею в виду, вне исторического и культурного контекста.
А.ВАРГАФТИК – В ней год не отпечатывается. Но надо понимать, что это написано человеком, который запрещен на своей родине. Ведь он абсолютно четко был изъят из всех репертуарных списков, из всех учебных программ, ни в каких классах, даже в специальных учебных заведениях, его произведения не проходили…
Е.КИСЕЛЕВ – А когда это произошло? Сразу после революции или все-таки позже?
А.ВАРГАФТИК – Строго говоря, последнее точно известное и документированное исполнение Рахманиновской музыки здесь вот, в Советском Союзе – это самое-самое начало 30-х годов. Причем там появилась соответствующая – ну, мягко говоря, ерническая статья в газете «Правда» - по поводу собрания, в котором звучали колокола: поэма для хора, солистов и оркестра. Видимо, так сказать, люди решили дать последний шанс, чтобы перед этим уже окончательно запретить. Там описывалась вот эта публика «из бывших», трясущиеся шеи, какие-то осколки старого режима, все это как отвратительно, неприятно и ужасно, что же они там за мистику слушают – какие-то колокола, какие-то… похоронный набат – все это надо изъять, все это надо запретить. И до середины 40-х годов… ну, Сергей Васильевич вовремя умер, по этому счету, как ни цинично это звучит. Его не существовало. Эти ноты категорически не выдавались на руки никому. Потом, естественно, процесс начал двигаться, но с двух сторон. Если захотите, мы потом об этом еще поговорим, потому что в принципе, человек с такими исходными данными не должен был стать всемирно известным композитором. Но вот как-то так получилось, что Америка помогла со своей стороны, а советская школа…
Е.КИСЕЛЕВ – И когда состоялось возвращение?
А.ВАРГАФТИК – Ну, вообще-то, есть одна дата в 1945 году, в октябре месяце, когда здесь, в Москве, впервые исполнили его так называемую 1-ю симфонию – она так называемая, потому что она единственный раз прозвучала за… почти за 50 лет до этого, в конце XIX века…
Е.КИСЕЛЕВ – 1897 год.
А.ВАРГАФТИК – 97-й год, совершенно верно. 15 марта.
Е.КИСЕЛЕВ – Дирижировал Глазунов.
А.ВАРГАФТИК – Ой!.. Это не то слово… Сказать, что он этим дирижировал…
Е.КИСЕЛЕВ – И это стоило Рахманинову тяжелого нервного срыва…
А.ВАРГАФТИК – Да, да, да.
Е.КИСЕЛЕВ – Он несколько лет болел. Там есть история о том, как врач-психиатр по фамилии Даль – только Николай Даль – его все-таки из этого кризиса, из этой болезни вытащил.
А.ВАРГАФТИК – И очень смешно описано, как он это делал, на самом деле…
Е.КИСЕЛЕВ – Вот этого я не знаю.
А.ВАРГАФТИК – Я думаю, это был бы урок… Потом поговорим, потому что действительно, премьера 1-й симфонии тогда, когда он ее написал – это самое важное событие в жизни Рахманинова, это то, что его и сломало, и закалило, и сделало его тем, что он есть…
Е.КИСЕЛЕВ – Это была провальная премьера, да, т.е. Глазунов не справился с ролью руководителя симфонического оркестра, который исполнял эту…
А.ВАРГАФТИК – Говорят, что Александр Константинович Глазунов в этот момент просто был довольно здорово нетрезв. Музыки этой он не знал, и особенно не хотел в нее вникать, потому что у него и так было много другой работы.
Е.КИСЕЛЕВ – Там освистали?
А.ВАРГАФТИК – Да даже не то, чтобы освистали. Просто довольно равнодушно и безразлично отреагировали. Этого было вполне достаточно. Событие это именно во внутренней жизни Рахманинова – все эти главные вещи происходили у него в голове. То, что люди наблюдали снаружи, никак на главное событие в жизни, естественно, не тянуло. Ну, Господи, ну еще одна симфония, еще одна премьера – мало ли, что играет в потоке других сочинений за сезон один и тот же петербургский оркестр? Вот в этом самом зале, который сейчас называется Большой зал Филармонии. Ну, подумаешь, Господи, ну неудачный, ну напишет следующее, отредактирует это. Какая проблема? А вот он действительно так напрягся по этому поводу, что потом не мог… Как у нас говорится, это невроз – это что такое? Фиксация на травме, да. Вот в этом смысле Сергей Васильевич от своего любимого невроза не смог избавиться до конца своих дней, и там можно просто последить по нотам, как темы, мотивчики, осколки тем постоянные ссылки – как сейчас ставятся гиперссылки, линки в интернете – вот такие ссылки, они разбросаны по всем дальнейшим сочинениям Рахманинова. Крупным и мелким. Ссылки на 1-ю симфонию.
Е.КИСЕЛЕВ – Здесь нашим слушателям – я прошу прощения – наверное, надо пояснить, что, вот, тогда когда была эта провальная премьера, так называемая, как Вы говорите, 1-я симфония, в 1897 году, Рахманинову было всего 24 года – он был…
А.ВАРГАФТИК – Конечно.
Е.КИСЕЛЕВ – …мальчиком, по сути дела. Но уже вундеркиндом, потому что уже… Сколько ему было, 18 или 20, когда он написал оперу «Алеко», которая удостоилась похвалы Чайковского?
А.ВАРГАФТИК – 20 еще не было.
Е.КИСЕЛЕВ – 20 еще не было.
А.ВАРГАФТИК – Она шла…
Е.КИСЕЛЕВ – Есть замечательная история, как Чайковский, якобы, подошел к Рахманинову и сказал: «Вы знаете, вот я написал «Иоланту» - это короткая опера, там всего два акта, на полное представление не тянет, не возражаете ли вы, чтобы после моей оперы исполнялась бы ваша?»
А.ВАРГАФТИК – В Большом театре в один вечер – так и шли: «Алеко» и «Иоланта».
Е.КИСЕЛЕВ – В один вечер. И якобы, Рахманинов буквально потерял дар речи и только кивал. И, значит, Чайковский сказал: «Молодой человек, я не понимаю, вы согласны или нет? Если вы все-таки согласны, вы подмигните мне».
А.ВАРГАФТИК – Да, да, да.
Е.КИСЕЛЕВ – Ну это такой вот, исторический анекдот, но тем не менее…
А.ВАРГАФТИК – Нет, он абсолютно подлинный, и это все так и происходило. Более того, Чайковский его учил, как нужно реагировать, когда вот там, в смысле, в оркестровой яме, например, исполняется твоя музыка, и на сцене, а тебе что-то не нравится. Потому что у молодого человека такого опыта вообще не было. Он сидел, обалдевший, и не знал, чего делать. Поэтому ему Петр Ильич показывал: так, из ложи высовывался и говорил: «Мы с Сергеем Васильевичем, - а Чайковский еще картавил так, довольно забавно». Видимо, так… я сейчас не постараюсь это воспроизвести, но, наверное, представить себе, как это звучало…
Е.КИСЕЛЕВ – Ну, это было в некотором… это было модно по-петербуржски говорить…
А.ВАРГАФТИК – Да.
Е.КИСЕЛЕВ – Даже говорили, такое петербуржское грассирование.
А.ВАРГАФТИК – Вот-вот. Вот «мы с Сергеем Васильевичем считаем, что нужно немного увеличить темп». Это такая просто трогательная история, которая для него, конечно, очень много значила, поэтому его 1-е фортепианное трио – памяти Чайковского, элегическое, само собой. Вот, что касается возвращения: эта самая пресловутая 1-я симфония в нарушение запрета, который Рахманинов обещал наложить на нее в завещании, но не наложил. И даже если бы эта бумага и была оформлена, там, в Америке должным образом, все равно здесь у нас, в Союзе, не имела никакого значения. По голосам оркестровым была восстановлена и сыграна в октябре 1945 года. Дальше пошло-поехало, и сами понимаете, что это было за время. Вот люди, которые тогда жили – мои, например, родители – очень хорошо и образно мне рассказывают, как вся эта русская классика – «могучая кучка», Глинка… ну, Петр Ильич, само собой – действительно на правах суперхитов постоянно неслась отовсюду, и в эту струю Рахманинов сразу как-то попал, и уже нельзя было его отделить. Хотя только что было нельзя, вдруг стало можно, нужно и очень даже полезно.
Е.КИСЕЛЕВ – Ну, надо понимать, что это был 1945 год…
А.ВАРГАФТИК – «Россия – родина слонов». Дальше пошла, там, эпоха…
Е.КИСЕЛЕВ – Но Рахманинов умер в 1943 году, в том самом году, когда Иосиф Виссарионович озаботился восстановлением неких традиционных национальных ценностей…
А.ВАРГАФТИК – Чины, погоны…
Е.КИСЕЛЕВ – Чины, погоны в Красной армии, его знаменитая встреча с оставшимися в живых и еще не посаженными митрополитами русской православной церкви…
А.ВАРГАФТИК – Да, да.
Е.КИСЕЛЕВ – И начинается вот этот вот странный роман советской власти с уцелевшими сергианцами во главе с самим митрополитом Сергием. И многое другое. И возвращение… И предпринимаются сверху усилия для возвращения видных русских эмигрантов. И Константин Симонов едет к Ивану Алексеевичу Бунину в Париж и уговаривает его вернуться. И в общем, конечно, возвращение Рахманинова, наверное, тоже попадает в эту же струю.
А.ВАРГАФТИК – В эту же струю…
Е.КИСЕЛЕВ – Другое дело, что очень быстро… возвращенцев стали сразу же отправлять в места не столь отдаленные.
А.ВАРГАФТИК – Просто не надо путать туризм с эмиграцией, как говорится.
Е.КИСЕЛЕВ – Совершенно верно.
А.ВАРГАФТИК – Но в эту же струю, кстати – нам сразу рассказывали, и не было оснований не верить, что во время войны действительно Рахманинов жертвовал часть своих собственных средств на помощь Красной армии. И каким-то образом это было доведено даже до широкой публики в Советском Союзе.
Е.КИСЕЛЕВ – Ну, здесь надо оговориться, наверное, что при этом он не стал сторонником советской власти, Сергей Васильевич.
А.ВАРГАФТИК – Боже упаси!
Е.КИСЕЛЕВ – И даже незадолго до смерти американское гражданство принял.
А.ВАРГАФТИК – Ну, дали, по выслуге, как положено. Хотя в тот момент, действительно, уже он независимо от паспорта заграничного – внутренних-то нет – он не мог покинуть Соединенные Штаты, потому что все его маршруты традиционные, как он передвигался в западном мире, были перерезаны.
Е.КИСЕЛЕВ – Ну да – шла война. Шла война.
А.ВАРГАФТИК – На свою дачу знаменитую, виллу Сенар, т.е. Сергей и Наталья Рахманиновы, в Швейцарии он уже попасть не мог из-за той самой войны. Дочери были в Париже, что, кстати, тоже очень было для него тяжело и нервно. Но тем не менее, вот, получилось так, что жизнь свою он закончил в Соединенных Штатах в 1943 году.
Е.КИСЕЛЕВ – А почему, кстати, похоронен под Нью-Йорком, хотя умер в Калифорнии?
А.ВАРГАФТИК – Честно сказать, я даже не представляю себе этих тонкостей. Я помню, что очень много было разных намерений у разных людей, в том числе и членов его семьи, его похоронить в разных местах. И каким образом возобладала именно эта точка зрения, вот внутри семьи – боюсь, что сейчас мы с Вами сходу этих подробностей не вспомним. Но в любом случае, это действительно очень правильно, что могила Рахманинова не является местом такого уж, всеобщего поклонения, там нет никакого пантеона – это действительно скромное, частное захоронение, как оно, собственно, и должно было быть. Потому что, вот, сухость и сдержанность во всем предельная в принципе, свойственна ему была и как человеку, и как музыканту, что очень ценно. Особенно сравнительно с тем, как его играют и понимают в наши дни очень многие уже далекие потомки, наши современники.
Е.КИСЕЛЕВ – Ну, об этом мы поговорим после короткого перерыва, потому что сейчас настало время новостей середины часа на «Эхе Москвы». Я напомню, в эфире программа «Наше все», сегодня мы разговаем о Сергее Васильевиче Рахманинове, разговариваем с музыкальным критиком, телеведущим, Артемом Варгафтиком. После новостей мы продолжим этот разговор, оставайтесь с нами.
НОВОСТИ
Е.КИСЕЛЕВ – Мы продолжаем программу «Наше все» на волнах радиостанции «Эхо Москвы». Сегодняшний выпуск посвящен композитору, дирижеру, пианисту Сергею Рахманинову. Сергея Васильевича вы выбрали сами, когда голосовали в прямом эфире. Сегодня о Рахманинове мы говорим с Артемом Варгафтиком, музыкальным критиком, телевизионным ведущим. Артем Михайлович, вот мы говорили о последних годах жизни Рахманинова, о его смерти в Америке – умер он в Калифорнии в 1943 году. А почему, вообще, Рахманинов выбрал Америку? Он, пожалуй, один из немногих… ну кто еще из великих наших соотечественников предпочел эмиграцию за океаном? Сикорский, Зворыкин…
А.ВАРГАФТИК – Да, да, это, соответственно, создатели вертолета и телевидения.
Е.КИСЕЛЕВ – Телевидения и вертолета, да.
А.ВАРГАФТИК – Хеликоптера. Получилось так…
Е.КИСЕЛЕВ – Кто еще? Я даже не вспомню так вот.
А.ВАРГАФТИК – Если из музыкантов…
Е.КИСЕЛЕВ – Марк Алданов жил последние годы жизни. Ну, Деникин переселился. Но переселился уже… Вот Алданов и Деникин, они переселились в Америку просто из-за войны в Европе.
А.ВАРГАФТИК – Ну, это Вы сейчас называете просто верхушки разных списков. А если, вот, посмотреть по длинному одному музыкантскому, то там логика другая, и практически очевидно, что рано или поздно любой видный человек этой профессии, если он родом из России, все равно должен был оказаться в Америке или как-то плотно с Америкой завязаться. Там…
Е.КИСЕЛЕВ – Я, конечно, забыл сказать про Набокова, который много…
А.ВАРГАФТИК – Ну, это само собой.
Е.КИСЕЛЕВ – …много-много прожил, и Стравинский.
А.ВАРГАФТИК – Так же точно, как Набоков и Стравинский, Рахманинов делил между Америкой и Швейцарией свое время…
Е.КИСЕЛЕВ – На лето уезжая из Америки в Европу.
А.ВАРГАФТИК – Ну, пока была такая возможность.
Е.КИСЕЛЕВ – В Америке летом очень жарко.
А.ВАРГАФТИК – В принципе, да. И кроме того, когда нет работы… Вот для него это была, безусловно, территория, где надо было постоянно все держать под контролем, но прежде всего, по соображениям работы – он постоянно объезжал эту страну с концертами, с концертными турами, но когда нет работы, когда нет сезона, естественно, там делать нечего. Поэтому нельзя говорить, что она стала ему домом. Ну, там, во-первых, как получилось – он ведь уезжал из России – еще вовсю шла мировая война. И известно, что он, например, был последним человеком, которому несмотря на все эти тяготы мировой войны, большевики дали выездную визу совершенно легально. Причем они даже не заметили, что он попросил визу для всей семьи – еще для жены и двух дочерей – не увидели в этом никакого подвоха, и он ее получил.
Е.КИСЕЛЕВ – Это был самый конец 1917 года, и он уехал…
А.ВАРГАФТИК – Где-то между ноябрем и декабрем.
Е.КИСЕЛЕВ – И он уехал, по-моему, на гастроли…
А.ВАРГАФТИК – В Скандинавию.
Е.КИСЕЛЕВ – В Скандинавию, у него было абсолютно, там, официальное приглашение, не вызывавшее никаких сомнений…
А.ВАРГАФТИК – Да, да, да.
Е.КИСЕЛЕВ – Большевики знали, что это великий музыкант, который, безусловно, должен концертировать – почему бы и нет?
А.ВАРГАФТИК – Ну, они не знали, что это копеечное приглашение с никаким совершенно гонораром за концерт, в этой Скандинавии. Он совершенно даже не подумал бы принять при других обстоятельствах, но тут вот ему очень здорово повезло, что оно пришло.
Е.КИСЕЛЕВ – Но все-таки, возвращаясь к моему вопросу…
А.ВАРГАФТИК – Он уезжал, да.
Е.КИСЕЛЕВ – В Америку он уехал потому, что там…
А.ВАРГАФТИК – Потому что…
Е.КИСЕЛЕВ – Возможности огромные для гастролей, прекрасные оркестры, первоклассные дирижеры…
А.ВАРГАФТИК – И потагонная система.
Е.КИСЕЛЕВ – И потагонная система.
А.ВАРГАФТИК – В которую он, честно сказать, даже не очень верил поначалу, но быстро убедился, до какой степени она эффективно работает. У него не было, по большому счету, выбора, потому что сначала ведь он год прожил в Дании. Они, правда, там купили дом с неисправной отопительной системой недалеко от Копенгагена, и он, бедный, все время парился в этот год, как бы так сделать, чтобы в доме не дуло, а было тепло. Война шла, страны нейтральные, и их на европейской карте не так уж много. Поэтому он мог, вот, из Дании в Швецию. Какие еще нейтральные страны? Ну, Швейцария – до нее, пожалуй, не доберешься, через воюющую Европу. А Соединенные Штаты, с консулом которых он в Копенгагене близко познакомился, ему предоставляли, во-первых, визу, а во-вторых, просто возможность попасть просто на достаточно большую территорию, где ты много кого знаешь. Потому что в этих достаточно тогда провинциальных местах он, в общем, ну, чувствовал себя абсолютно никому не нужным. Да, люди хлопали вежливо на его концертах, да, у него были какие-то приглашения, но это, вот, тупиковая была ситуация, потому что, ну, не видно перспективы. В Америке уже к тому моменту сидел Иосиф Гофман – это выдающийся пианист, который, кстати, по популярности, по размаху и масштабам концертной деятельности Рахманинова превосходил в несколько раз на тот момент. Потому что просто Гофман всю жизнь этим занимался, а Рахманинов концертирующим пианистом ведь до своего отъезда на Запад не был, он этим не стремился деньги зарабатывать. Там же сидел и Ефрем Цимбалист, выдающийся скрипач, там же был и не российский, но свой в доску, просто очень добрый и располагавший к себе человек Фриц Крейслер – тоже скрипач мирового уровня, с которым, кстати, Рахманинов потом, в 1928 году записал… Они никогда вместе публично не играли, но несколько пластинок записали. Это потрясающая, кстати, манера, когда, вот, Рахманинов в студии писался – они же тогда по-другому относились к звукозаписи вообще, для них это была игрушка. Как бы, слышно, что Крейслер от души старается, а Рахманинов так играет, знаете, откинувшись на спинку стула, с ленцой, с холодком, такая, таперская манера: «Ну давай, давай, сейчас мы запишем и пойдем дальше, выпьем пива, поговорим». Вот там тонкие нюансы потрясающей. И главное, там у него уже висели два приглашения, которые он отклонил. Видимо, ему была свойственна эта интуиция – может быть, она вообще связана с умением блефовать… Ну, была такая черта у Сергея Васильевича, которая всякий раз приносила ему потрясающие успехи, в том числе и чисто финансовые. Когда что-то предлагают, надо так это отклонить, чтобы люди очень возбудились, подумали: «Вот, там еще другие предложения», быстро навернули цену, и т.д. Вот таким образом он действовал и со своими американскими работодателями. Потому что и оркестр Цинциннати его позвал, и Бостонский оркестр его позвал. Он говорит: «Нет, не хочу. Денег мало, работы много». Тогда следующее приглашение: денег больше, работы меньше, и вот именно из-за того, что приглашение конкурирующее, работодатели соперничают, вот так оно и получилось. Т.е. его там уже все ждало, к чему он не готовился. А попал он как раз в Америку в тот момент, когда был официально заключен в Европе мир. Т.е. казалось бы, ему уже и дорога назад, на родной, близкий, многократно проезженный вдоль и поперек европейский континент, готова. Но уже было поздно возвращаться, уже его поймали в эти цепкие лапы, как говорится, американского шоу-бизнеса, после чего не отпускали до конца дней.
Е.КИСЕЛЕВ – Ну и потом, в Америке совсем неплохо-то жить, несмотря на то, что про нее толкуют.
А.ВАРГАФТИК – Говорят. Говорят. Нет, особенно в той Америке…
Е.КИСЕЛЕВ – Особенно в наши дни.
А.ВАРГАФТИК – В наши дни очень много разного говорят, но видимо, и та Америка, в которую он попал в 1918 году, должна была все-таки скорее ему понравиться.
Е.КИСЕЛЕВ – Ну во всяком случае, уже могла поражать воображение художника.
А.ВАРГАФТИК – Да. Потому что он должен был чувствовать как раз то, чего в Европе не было – это была очень бурно развивающаяся культура. Там постоянно с каждым годом что-то новое прирастало, уже не говоря о том, что люди просто наезжали и наезжали, и наезжали, и, соответственно, росла публика, рос интерес, рос спрос, росли критерии качества, и т.д., и т.д. Т.е. было интересно работать. Виден был прогресс просто, ощутим.
Е.КИСЕЛЕВ – Кстати, я должен сказать, что, вот, начало 2-го концерта для фортепиано с оркестром, знаменитого 2-го концерта Рахманинова, который прозвучал в нашей передаче в самом начале – это запись сделана в Нью-Йорке, по-моему, в 1929 году, играет сам Рахманинов, а дирижирует знаменитый, гениальный режиссер Леопольд Стоковский. Много записей есть, как раз Рахманинова очень много записей есть со Стоковским и еще с Юджином Орманди.
А.ВАРГАФТИК – Орманди.
Е.КИСЕЛЕВ – Вот кстати о Рахманинове пианисте: есть такая замечательная книга, мемуары Натальи Сац, где она описывает свое такое детское впечатление: «Как-то я была дома совсем одна, - пишет Наталья Ильинична. – Сидела, читала. Позвонили, я открыла дверь, - а она девочка, совсем маленькая девочка еще. – За ней стоял высокий худой мужчина в черном, бритый, строгий. Илья Александрович дома? – спросил он у меня хмурым голосом. Он скоро придет, - ответила я, почувствовав, что это кто-то особенно, и мне стало немного страшно». А Илья Александрович – это композитор Илья Сац, композитор, который работал в Московском художественном театре…
А.ВАРГАФТИК – Ну, музыку к «Синей птице» кто написал.
Е.КИСЕЛЕВ – Написал музыку «Синей птицы». «Он вошел, снял шляпу, потом кожаные перчатки – каждый палец в отдельности, положил перчатки, вытер ноги, хотя на дворе было не мокро, снял и повесил пальто. В его движениях была какая-то каменная торжественность. И лицо каменное. Нет, он не из артистов». Потом Рахманинов, вспоминает Сац, проходит в кабинет ее отца, и «вдруг в папиной комнате зазвучал целый оркестр, куда больше, чем тот, который я слышала под сценой художественного театра. Вот так чудо! Не могло же так звучать старое папино пианино! Звуки настойчиво требовали какой-то своей правды, соединяясь в аккорды, такие мощные, каких я никогда еще не слышала. Они разбегались и соединялись с чудовищной быстротой. Эти звуки, точно неведомый поток, подхватили меня и унесли. Ничего привычного не остались, только эти звуки кругом меня и во мне. Может быть, это высокий колдун? Может быть, у него двадцать пальцев? Нам не позволяли открывать дверь, когда звучала музыка – почтение к искусству, к музыкантам в нас воспитали чуть ли не от рождения. Но в тот навсегда запомнившийся день, когда мне вдруг стало так хорошо и страшно, я приоткрыла дверь, - пишет Сац, - и увидела: незнакомый человек сидел у папиного пианино и играл. Вот, он большой, прямой, лицо как из камня, двигаются только пальцы, руки огромные, мягкие, сильные – он им приказывает, и они… они поют, самым нежным образом, зажигают солнце, рушат врагов, они все могут, эти чудотворные руки. Интересно, он какой-то серо-желтый, сухой, сделан из углов, в руки молодые, мягкие и совсем другие, чем он. Ой! Он берет от до первой октавы до ля второй – почти две октавы одной рукой».
А.ВАРГАФТИК – Лапища была огромная.
Е.КИСЕЛЕВ – Вот такое описание Наталии Сац Рахманинова-пианиста. Он действительно был гениальным пианистом?
А.ВАРГАФТИК – Ну, это слышно по всем его записям. Вопрос риторический абсолютно. Конечно, да. Конечно, есть масса свидетельств…
Е.КИСЕЛЕВ – Ну, понимаете, вот, когда мы говорим «наше все», сразу и, там, «наше все», гениальные пианисты – это кто? Это Рихтер, это Гиллис, это Нейгауз… А вот Рахманинов… Я уверен, что далеко не каждый наш сегодняшний современник скажет, кто был величайший пианист ХХ века, мало кто скажет «Рахманинов».
А.ВАРГАФТИК – Про ХХ века много разное… много очень говорят, и надо сказать, что это такой век, когда, пожалуй, одного единственного гениального пианиста уже не найдете, потому что там разошлись пути, и есть… знаете, как чемпионы мира по шахматам – по версии ФИДЕ, по версии туда, по версии сюда. Но что касается гениального пианиста – ведь гениальность в том и заключалась, что окружала эту игру. Не сама игра, которая, вот, на пластиночках зафиксирована, а именно ощущения людей, которые живьем это слышали и видели. Действительно, человек, который неподвижен. Ведь это все описание-то документально точное, и оно соответствует мало того, что характеру человека, еще и особенностям его почерка исполнительского и композиторского – вот, не устаю удивляться наблюдательности маленькой Наташи Сац. Он действительно ничего, что было бы для публики естественно, приятно и ожидаемо, в свои исполнения не вкладывал. Он был холоден, он никогда не старался никого поражать, он просто, будучи человеком, полностью обращенным внутрь себя, интравертом до мозга костей, он просто так играл. И обратите внимание, он сидел и поражал ее воображение просто потому, что ему нужно было чем-то занять несколько минут ожидания – он не знал, может быть, это час будет. Он не занимался так регулярно, как это требуется от постоянно работающего артиста, на рояли. Просто сама по себе лапа, сама по себе школа, сама по себе, если угодно, конструкция его мозгов, которая позволяла ему все это помнить, позволяла точностью невероятной наделять каждое исполняемое произведение, и все выстраивалось вот так, как будто оно ему ничего не стоит. Это история, которая для него не была главной – ну вот он просто так умел играть, это все. Это даже не предмет какого-то особенного самоуважения или гордости для него. Ему было очень скучно, видимо, одну и ту же музыку воспроизводить многократно, и это тоже слышно, это тоже входит в понятие гениальности. Потому что когда, например, ссылаются на гениальные записи… Ну, собственные произведения – понятно, никто не играет, как Рахманинов, и никогда не сыграет. Именно потому, что ему это скучно в глубине души, он это помнит, он уже этот 2-й концерт играл сто тысяч раз и знает, что ему еще придется его те же сто тысяч раз играть в будущем, потому что попросят, и потому что он не сможет отказаться.
Е.КИСЕЛЕВ – А вот Вы сказали, что сегодня Рахманинова играют совсем по-другому.
А.ВАРГАФТИК – Во-первых, просто гораздо медленнее. Во-первых, даже отношение к времени, которое тратит слушатель на восприятие одного произведения, с тех пор до нынешних поменялось невероятно. У вас иногда на 7, иногда на 10 минут больше времени забирают, чтобы послушать целиком 2-й концерт Рахманинова, по сравнению с тем, как он его играл сам. То же самое 3-й концерт… Но это произошло со многими великими композиторами, потому что в ХХ и ХХI веке признаком величия является вот такая растянутая пафосная и очень-очень неспешная подача. И чем дальше, тем это, в общем, прогрессирует. Редкие люди пытаются этот процесс повернуть вспять. Ну, то же самое с Вагнером произошло, например – почему эти спектакли такие фантастически длинные: просто потому, что из-за чрезмерного почтения к величию растянули. Вот такая же пошла…
Е.КИСЕЛЕВ – Ага. Как интересно.
А.ВАРГАФТИК – Это раз. Кроме того, действительно, уже из музыки уходит та железная конструкция, на которой все это держится. Ведь Рахманинов – это, прежде всего, очень четкий ритм, очень колючая, но абсолютно железная воля, которая держит форму. Форма – что такое? Музыка, воспринимаемая во времени. Он должен сделать так, чтобы вы не забыли ничего, что вы уже слышали, чтобы когда произведение закончится, у вас было ощущение целого. Чтобы вы не могли, скажем, перескакивать мыслью с одной темы на другую, чтобы вы понимали, что это единое высказывание – вот, целый концерт. Или целая часть концерта. Сейчас это прежде всего музыка, как сказал один, между прочим, весьма и весьма неглупый пианист, музыка с повышенным содержанием холестерина. Это вот такая, сплошная лирика, это конвульсивные такие эмоции, это… я прошу прощения, есть такой у музыкантов жаргонный термин – он немножко неполиткорректный, но просто так у оркестрантов говорят в России, уже несколько поколений – «бабий ритм». Ну, когда, вот, не ровно, а (изображает неровный ритм). И вот сегодняшний Рахманинов в его таком, усредненном виде – это, конечно, ужас, потому что, знаете, когда, вот, идешь мимо какого-нибудь музыкального учебного заведения в теплое время года, и оттуда, значит, доносится этот (изображает) стук вот этот вот страстный такой, неровный… Это ужас.
Е.КИСЕЛЕВ – А есть кто-нибудь из современных музыкантов, кто исполняет Рахманинова так, как надо? Так, как исполнял сам Сергей Васильевич свои произведения, в первый раз?
А.ВАРГАФТИК – Ну, например, Михаил Васильевич Плетнев играл Рахманинова почти так, как надо. Но он больше не занимается игрой на рояли – он в завязке. Он только дирижирует. А как он дирижирует – это другой вопрос. Из тех, которые сейчас реально работают, я ни одного бы не назвал в нашей стране. Поэтому…
Е.КИСЕЛЕВ – А за границей?
А.ВАРГАФТИК – Пожалуй, тоже нет. За границей существует стандарт, который заключается в том, что десятки и сотни пианистов из Юго-Восточной Азии наизусть выучили все рахманиновские исполнения, вплоть до секунды хронометража, и их вам очень четко воспроизводят. Получают за это лауреатские звания. Поэтому любого можно более-менее попробовать, но…
Е.КИСЕЛЕВ – Я сразу вспоминаю историю про самого Рахманинова, помните, как – это такой, анекдот ходячий – про то, как к нему пришла какая-то пианистка, добилась, чтобы он ее послушал, исполнила некий чрезвычайно сложный для исполнения опус Шопена, и Рахманинов сказал: «Черт возьми, ну хоть раз бы ошиблась! Хоть раз бы ошиблась! А так – ну какая-то пианола».
А.ВАРГАФТИК – (смеется)
Е.КИСЕЛЕВ – Т.е., ну, механическое пианино.
А.ВАРГАФТИК – Механическое, да.
Е.КИСЕЛЕВ – Вот это такая вот история про современных некоторых музыкантов.
А.ВАРГАФТИК – Да, конечно. В том-то и дело, что уже утрачено непосредственное человеческое понимание, что это музыка, про что, для чего и где в ней опорные точки, позволяющие человеку высказаться от себя, исполнителю. Уже это просто классика, такая сугубая, глянцевая, покрытая, так сказать, слоем этой замечательной временной позолоты.
Е.КИСЕЛЕВ – И пока у нас еще некоторое время до конца передачи остается, еще один литературный фрагмент. «При моей первой встрече с Рахманиновым в Ялте произошло между нами нечто подобное тому, что бывало только в романтические годы молодости Герцена, Тургенева, когда люди могли проводить целые ночи в разговорах о прекрасном, вечном, о высоком искусстве. Впоследствии, до его последнего отъезда в Америку, встречались мы с ним очень дружески, но все же не так, как в ту встречу, когда, проговорив чуть не всю ночь на берегу моря, он обнял меня и сказал: «Будем же друзьями навсегда». Уж очень различны были наши жизненные пути, судьба все разъединяла нас. Встречи наши были всегда случайны, чаще всего недолгие. И была, мне кажется, вообще большая сдержанность в характере моего высокого друга. А в ту ночь мы были молоды, мы были далеки от сдержанности, как-то внезапно сблизились, чуть ли не с первых слов, за ужином сидели рядом, пили шампанское «Абрау-Дюрсо», потом вышли на террасу, продолжая разговор о том падении прозы и поэзии, что совершалась в то время в русской литературе, незаметно спустились во двор гостиницы, потом на набережную, ушли на мол. Было уже поздно, нигде не было ни души. Сели на какие-то канаты, дыша их дегтярным запахом и этой какой-то совсем особой свежестью, что присуща только черноморской воде, и говорили, говорили, все горячее и радостнее, уже о том чудесном, что вспоминалось нам из Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Майкова». Это Иван Алексеевич Бунин в своих воспоминаниях описывает свою встречу в Ялте с Сергеем Рахманиновым.
А.ВАРГАФТИК – «Моим высоким другом», да. (смеется)
Е.КИСЕЛЕВ – «Мой высокий друг». Вот последнее, о чем я хотел Вас попросить – круг, культурный, социальный круг Серебряного века, в котором общался Рахманинов.
А.ВАРГАФТИК – Вы знаете, это иллюзия, что круг его общения был широким, разнообразным и состоял из выдающихся деятелей Серебряного века. Поразительно, что известно его склонность – не могу сказать «страсть», но склонность – окружать себя в эмиграции людьми, говорящими по-русски. Ну, там, средства позволяли держать штат некоторый, поэтому если шофер и повар – то понятно. Но он не делал никаких новых знакомств в эмигрантской среде. Здесь этот круг, если говорить о Серебряном веке, когда он еще был не историей, а современностью, это буквально 5-6 человек, с которыми он познакомился до 30 своих лет. Понятно, что Савва Иванович Мамонтов – это самое главное, это человек, который вообще сделал Рахманинова, он на него поставил против всякой логики.
Е.КИСЕЛЕВ – Мамонтов сделал Рахманинова?
А.ВАРГАФТИК – Мамонтов сделал…
Е.КИСЕЛЕВ – Не Чайковский?
А.ВАРГАФТИК – Чайковский пожелал ему удачи и при таинственных обстоятельствах скончался, когда Рахманинову было 20 лет. А вот кто предложил Рахманинову без всякого опыта взять на себя роль дирижера в мамонтовской частной опере – это ж, Вы понимаете, риск совершенно невозможный. И когда Рахманинов…
Е.КИСЕЛЕВ – Знаменитая мамонтовская частная опера – конец XIX века…
А.ВАРГАФТИК – Да, и начало следующего…
Е.КИСЕЛЕВ – …где лучшие музыканты и исполнители выступали, которые…
А.ВАРГАФТИК – Ну, лучшие-то лучшие, но судя по всему… Понимаете, если там оказывается, что при всех этих лучших музыкантах дирижер по штату был ровно всего один – старый опытный итальянец – и нужно было взять второго, у которого вообще не было никакого опыта. Он встает за пульт, он вообще не знает, чего делать, он думает, что все все должны играть сами. Он забыл, или ему не сообщили, что нужно, вообще, показывать певцам и музыкантам вступление. Поэтому у него, когда он попробовал «Жизнь за царя» Глинки продирижировать, все просто остановилось.
Е.КИСЕЛЕВ – Но потом-то стал выдающимся дирижером?
А.ВАРГАФТИК – Ну как выдающимся… Терпели Сергея Васильевича за большой авторитет, но тем не менее, с таким началом карьеры у него все-таки была и сдержанность, и страх, и отстраненность, что от действительно настоящих дирижеров его, конечно, отличало.
Е.КИСЕЛЕВ – И так до конца дней?
А.ВАРГАФТИК – Да, да, само собой. Естественно, Федор Шаляпин – это такая дружба, которой действительно, очень трудно подыскать параллель или альтернативу. Но опять же – вот, про сдержанность – когда Федор Иванович в 38-м году был уже очень плох, и все понимали, что дни его сочтены, они повидались с Рахманиновым. Но на похороны Шаляпина он не пришел. Они все друг другу сказали, попрощались… Возможно, если бы Шаляпин прожил дольше, они бы так и не увиделись. Такие нюансы. Это человек, который прежде всего сам с собой выяснял свои отношения и через это общался с миром.
Е.КИСЕЛЕВ – Встречался, встречался с людьми, вот, был у Толстого, Толстому его музыка не понравилась, и говорят…
А.ВАРГАФТИК – И как ему сам не понравился Лев Николаевич…
Е.КИСЕЛЕВ – И Толстой ему не понравился, и больше никогда ногой не ступал в дом великого писателя.
А.ВАРГАФТИК – А зачем? Вполне достаточно книг. И вот эта сдержанность…
Е.КИСЕЛЕВ – Сдержанность, закрытость…
А.ВАРГАФТИК – …умение отбирать самое главное и игнорировать все остальное – вот это Рахманинов.
Е.КИСЕЛЕВ – Ну да. Рахманинов как-то сказал, что в нем на 85 процентов музыкант, и только на 15 процентов человека. И наверное, это очень о многом говорит, что в его жизни главным была музыка, а люди, даже хорошие друзья, все-таки были, в некотором смысле, вторичны.
А.ВАРГАФТИК – Что да, то да. Но что касается человека, я хотел бы еще одну маленькую деталь дополнить, которая про стиль поступков и решений, принимаемых Рахманиновым, кое-что дополнит. Вот во всей плеяде русских классиков, которая им заканчивается, Рахманинов – это второй из двух – первым был Николай Римский-Корсаков – кто смог создать и поддерживать полноценную семью, с женой, детьми. И это накладывает совершенно другие отпечатки и совершенно другую ответственность на каждый следующий шаг. Все остальные – там, и Глинка, и Чайковский, и вся «могучая кучка» - это люди с фатально неустроенной или разрушенной частной жизнью. А Рахманинов всегда понимал, что он отвечает не только за себя, но еще и за этих людей.
Е.КИСЕЛЕВ – Отсюда и гастроли, концерты, необходимость зарабатывать…
А.ВАРГАФТИК – Да, и невозможность отказаться от фортепьянной карьеры, которая съела всю вторую половину его жизни. В общем-то, это рутина, в общем-то, успех этот тоже приедается, но это ситуация, когда уже не было выбора. Вот он так в этой ситуации и остался.
Е.КИСЕЛЕВ – Ну что ж, а тем временем у нас заканчивается последняя минута, которая отпущена нам сегодня в эфире. Я напомню, о Рахманинове мы сегодня говорили с музыкальным критиком, телеведущим Артемом Варгафтиком. Артем Михайлович, спасибо Вам большое!
А.ВАРГАФТИК – Спасибо Вам!
Е.КИСЕЛЕВ – На этом все, продолжение следует.