Савва Мамонтов - Вадим Серов - Наше все - 2008-04-13

Е.КИСЕЛЕВ: Я приветствую всех, кто в эту минуту слушает радио «Эхо Москвы». Это действительно программа «Наше все» и я, ее ведущий Евгений Киселев. Мы продолжаем наш проект – мы рассказываем историю отчества за последние сто лет, начиная с 1905 года, историю отечества в лицах. Мы идем по алфавиту от А до Я и дошли уже до буквы М. На букву М у нас много героев – целых шесть. И вот сегодня один из них, которого я выбрал сам во время передачи, когда мы в прямом эфире выбирали двух героев голосованием в прямом эфире. Так вот, тогда наш герой дошел до финала, но в финале уступил. И тем не менее, я решил, что о нем обязательно должна быть программа. Итак, сегодняшняя передача – о знаменитом российском предпринимателе, железнодорожном магнате, заводчике, меценате Савве Ивановиче Мамонтове. И, как всегда в начале программы, - портрет героя.

ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ ЭПОХИ. САВВА МАМОНТОВ

Промышленник, железнодорожный магнат, величайший знаток и покровитель искусства Савва Мамонтов родился в чрезвычайно просвещенной купеческой семье в 1841-м году. Земной путь начался, таким образом, еще при Николае I, а завершился уже при советской власти в 1918-м, когда большинству из тех людей, которые всем были обязаны великому меценату, было, увы, не до него – надо было выживать. Умер Мамонтов в забвении после тяжелой болезни, почти полностью разорившись еще в начале века, когда он пал жертвой судебного произвола, был обвинен в преступлениях, которых не совершал, провел много месяцев в тюрьме и, в конце концов, был оправдан судом присяжных, но лишился своего состояния, фабрик, заводов и железных дорог. Дело Мамонтова в начале прошлого века гремело так же, как в начале нынешнего дело Ходорковского. При всей несхожести этих дел между ними есть и много общего. Какие есть удивительные странные сближения судеб двух предпринимателей: как для Ходорковского в какой-то момент благотворительность стала страстью, так и для Мамонтова меценатство превратилось в главный смысл его жизни. В его особняке в Москве и в его подмосковном имении Абрамцево, прежде принадлежавшем писателю Аксакову, возник, по выражению живописца Васнецова, «неугасающий художественный очаг». Абрамцево стало, говоря современным языком, домом творчества, в котором порой месяцами жили и работали крупнейшие русские художники – Серов, Бенуа, Репин, Васнецов, Левитан, Врубель. Мамонтов основал Московскую частную оперу, которая сыграла в развитии русского оперного театра примерно такую же роль, как Московский художественный театр Станиславского и Немировича-Данченко в истории драматического искусства. В мамонтовской опере пел Шаляпин, писал декорации Коровин, работали лучшие композиторы и музыканты своего времени. В майоликовой мастерской, созданной мамонтовым, среди прочих работ было изготовлено панно «Принцесса Греза» по эскизу Врубеля, которое по сей день украшает фасад гостиницы «Метрополь» в Москве. Сегодня на площади в Сергиевом Посаде стоит памятник Савве Мамонтову, а по маршруту Москва-Ярославль и обратно ходит скоростной электропоезд, который носит его имя – человека, который построил эту железную дорогу. Уцелело, слава богу, и Абрамцево, где теперь музей.

Е.КИСЕЛЕВ: А теперь я хочу представить гостя, с которым мы сегодня будем подробнее говорить о том, что за человек был Савва Мамонтов и чем он вошел в историю. У меня в студии журналист, автор книги о Мамонтове, которая называется «Савва Мамонтов – человек русской мечты», - Вадим Васильевич Серов. Вадим Васильевич, я Вас приветствую и благодарю за то, что согласились принять участие в нашей программе.

В.СЕРОВ: Здравствуйте.

Е.КИСЕЛЕВ: А вот скажите, пожалуйста, как Вы вообще дошли до жизни такой, что написали о Мамонтове книгу?

В.СЕРОВ: Говорят – «ничего личного». А здесь – напротив – много чего личного. Потому что, во-первых, живу я тут, в смысле – рядом с Абрамцево. Родился я в Загорске, сейчас называется Сергиев Посад.

Е.КИСЕЛЕВ: И раньше назывался Сергиев Посад.

В.СЕРОВ: Да, там был перерыв у нас на известные 70 лет. И тут просто невозможно было об этом не знать, не интересоваться, тем более, что есть известный обряд, который блюдут все сергиевопосадцы и знают некоторые москвичи: берут ребенка за руку, ведут в Абрамцево, гуляют, ходят, смотрят, созерцают скатерть, которая украшена подписями, автографами известнейших людей России. Ну и, соответственно, впечатление самое яркое, и не только от интерьера дома, но и от самого этого места. Впечатления действительно таковы, что, Вы знаете, есть всевозможные любители изотерики, но я об этом не могу ничего сказать определенного, но впечатление таково… Когда попадаешь в Абрамцево, ощущение такое, что попал в другой мир – деревья другие, стоят высокие длинные хлысты – березы, - ни одной корявой, ни одной кривой; звонкие высокие сосны, синь, облака. Совершенно другой мир. Поэтому хотя бы этим это все привлекает. Но и не только, конечно, этим, потому что сама фигура Саввы Ивановича Мамонтова очень интересна. Это действительно наше все – тут никакой натяжки нет. Мы привыкли к Пушкину «наше все» прилагать, но Савва Иванович Мамонтов имеет не меньше прав на это самое «наше все». Потому что масса вещей, которые составляют образный ряд, которые формируют человека, они без него были бы просто-напросто невозможны. Не было бы многого того, что стало частью нашего самосознания, начиная с «Трех богатырей», которые всем известны, хрестоматийны…

Е.КИСЕЛЕВ: «Трех богатырей» не было бы без Мамонтова?

В.СЕРОВ: Не было бы точно. Потому что, во-первых, не было бы самой этой картины. И если б она вдруг чудом была бы написана, она была бы совершенно другой. Ну, во-первых, Алеша Попович – это портрет сына Саввы Ивановича Мамонтова, Андрея или Дрюши, как его звали по-домашнему. Косогор, который там виднеется, весь ландшафт – это ландшафт именно мамонтовский. И даже несчастный битюк, на котором восседает Илья Муромец, это битюк, как говорится, местного завода Саввы Ивановича Мамонтова. Его тщательно мыли, гладили, украшали, выводили – на нем восседал натурщик. Художник тоже приезжал в Абрамцево гостить, и вершился процесс писания этой картины. Тут же можно вспомнить «Девочку с персиками»…

Е.КИСЕЛЕВ: С языка сняли, что называется. Как раз продолжая этот ряд…

В.СЕРОВ: Это святое, конечно. Ну, ее бы точно не было бы. Серова не было бы точно как художника, потому что формируется именно под влиянием Саввы Ивановича Мамонтова, под влиянием его жены, которая как бы стала второй матерью для художника, ибо родная мать Серова Валентина Семеновна Серова же, первая русская женщина-композитор, кстати говоря, - малоизвестный факт, но очень интересный, - она была очень занята, писала музыку, была, что называется, шестидесятница. Она была очень увлечена всевозможными общественными проектами, и было просто не до ребенка. Когда ему было всего лет 10, она передает его с рук на руки в мамонтовское семейство, он там растет, формируется и становится именно тем, кем он стал. Абсолютно точно могу сказать, что не было бы и других его работ, потому что вместе с Саввой Ивановичем Мамонтовым он путешествует по Европе, посещает Венецию, например, и там у него рождается великая мысль – я буду писать только отрадное. Он пишет отрадное. И масса работ, которые характерны для этого «отрадного» периода времени, были написаны под влиянием этой мысли. Ну и тут просто глаза разбегаются, чего бы у нас не было.

Е.КИСЕЛЕВ: Ну, а вот скажите, пожалуйста, это же целый пласт русской культуры. Я имею в виду меценатство. Были люди, которые воспринимаются как один ряд – Третьяковы, Щукины, Бахрушины… Вот в этом ряду чем выделялся Мамонтов? Чем он от них отличался?

В.СЕРОВ: Вы знаете, это интереснейший вопрос. И тема-то сама по себе интересная. Чем он был характерен, что сделало Савву Ивановича Мамонтова Мамонтовым. Многие пытались определить, дать имя – не получалось. И по Сю пору не получается. И, как бывает с «нашим всем», не исключая самого Александра Сергеевича, он по сю сторону остается непонятым и должным образом не оцененным. Был ли он меценатом? Пожалуй, лишь в малой степени, как это ни странно. Он был гораздо больше, чем меценат. Потому что он в привычный формат, который определяется тем или иным словом, не вписывается просто. Он был художником – он лепил. Марк Антокольский, известный скульптор, был уверен, что если Савва Иванович не будет разбрасываться, из него получится прекрасный скульптор. Он пел – прекрасный бас. И он едва-едва не дебютировал на сцене одного из миланских оперных театров. Он брал уроки у местного маэстро Фариани, и тот договорился уже, что дебют будет. Он должен был петь в опере «Норма» и «Лукреция Борджиа». Он тогда встречает свою будущую жену, увлекается, отвлекается, и так дебюта и не получилось. Более того – он был реформатор оперной сцены, и этим он занимался лично. Сейчас у нас есть такое понятие – художественный руководитель театра. Безусловно, он был первым таковым худруком. Сейчас это штатная должность, а он был таковым по факту. И впервые он смог создать именно ансамбль в оперном театре. То есть певцы были художниками. Так он и говорил – «У меня все художники». Актеры не пели, выпевая ноты, как было принято, бельканто, но играли – петь нужно, играя. Это было кредо Саввы Ивановича.

Е.КИСЕЛЕВ: До появления вот этой новой школы Московской частной оперы в оперном театре просто пели. А мамонтов заставил певцов играть.

В.СЕРОВ: Да, совершенно верно. Это крайне раздражало. Что нравилось в итальянской опере? Иногда они врут, иногда что-то небрежно у них выходит, но они вот… как в современном футболе – все хотят забить. Все хотят проявить себя. Все поют, все активно играют, все живут на сцене. Он приезжает в Россию, идет в московский театр – ну господи боже… И он уходит крайне раздосадованный, говорит – это не игра, это не опера. Хор стоит, как хор певчий – едва ли руки не сложа на груди, певцы лишь выпевают, глядя, как завороженные, на палочку дирижера, нет спектакля. А все должно быть едино. Декорации должны быть произведением искусства, над ними должны работать художники. Именно благодаря Мамонтову же появляется такое понятие, как художник театра. Раньше было декоратор. Был некий эскиз, приходили театральные маляры, писали эти самые по прописям декорации, и это все водружалось на сцену – шла как бы игра. Впервые художники с именем начинают работать в театре и писать декорации. Это Коровин, Левитан в том числе, как бы неожиданно это ни казалось, Поленов, Серов. Рождается именно такой жанр – театральная живопись. И совершенно другое у нас появляется впечатление. И, опять же, тут приходится отвлекаться, - например, мы все знаем систему Станиславского. Все знают, весь мир знает. Россия – это ряд имен, и в том числе это Станиславский, его система. В американской школе это все известно и популярно. Но была бы система Станиславского, если бы в возрасте 15 лет его родственник, тогда еще Костя Алексеев, не попал в домашний театр Саввы Ивановича Мамонтова и не стал бы там играть? Вряд ли.

Е.КИСЕЛЕВ: А он был родственником Мамонтова?

В.СЕРОВ: Да. Это, в принципе, маленький круг. И они все были если не родственники, то друзья, партнеры, сотоварищи и так далее. Именно родственник. Там сложная связь, но тем не менее. Он играет, он учится у Мамонтова же, и когда он становится Станиславским, уже маститым режиссером, он все прекрасно понимает и отмечает роль, которую сыграл Мамонтов. Например, готовя в МХАТе премьера «Синей птицы», он шлет Мамонтову телеграмму и приглашает его на премьеру, дабы тот посмотрел, оценил, но – важная ремарка – он приглашает его как, цитирую: «моего учителя эстетики». Вот эстетика театра Станиславского родилась благодаря тому же Савве Ивановичу Мамонтову. Поэтому… Ну какой он меценат? Он гораздо-гораздо больше. И люди действительно ломали голову – Станиславский называл его «строителем культуры», критик, скажем, популярный того времени Тугенхольд называет его «двигателем культуры». Это больше. Ну, очень цельная личность, и этим он интересен. Знаете, вот люди тоскуют по какой-то цельности, ясности, по возможности самореализоваться, и вот почему тут мечта? А это отчасти воплощенная мечта – у Саввы Ивановича получилось это сделать, он занимался тем, чем хотел, и делал то, что хотел. Если он видел возможность для некоторого проекта, он его реализовывал. Если видел какой-то непорядок в той же оперной сцене, он ее реформировал, и очень удачно. Опять же, благодаря тому же Савве Ивановичу - не было бы Шаляпина у нас, это точно можно утверждать. Это не мое утверждение, но именно прямая речь того же Федора Ивановича – в книге «Маска и душа» он об этом пишет: состоялся бы я, если бы не Савва Иванович? Вряд ли. Потому что когда из Мариинского театр Федор Иванович попал в Частную оперу, он был, как он сам признает, крайне, дико необразован, и у него был страшно не развит вкус…

Е.КИСЕЛЕВ: А сколько он пел на сцене Московской частной оперы?

В.СЕРОВ: Сейчас мы скажем. Так. 1896-й год – это дебют на Нижегородской ярмарки. Яркий дебют именно там. И кончается, к сожалению, это не лучшим образом – когда Савва Иванович попадает под следствие по ложному надуманному обвинению, получается то, что Савва Иванович назвал предательством. То есть не личное, а – просто Шаляпин уходит из Частной оперы и переходит в Большой театре. Это 1899-й год. Всего три с небольшим года. Но за это время Шаляпин стал Шаляпиным. Пришел в Частную оперу некий юноша, один из солистов Мариинской оперы, который был, может, и хорошо, но он был совершенно другой, нежели мы знаем Шаляпина, а выходит именно Федор Иванович – уже у него имя, репутация, и в качестве Шаляпина его уже и приглашают.

Е.КИСЕЛЕВ: А еще был «Мир искусства» журнал.

В.СЕРОВ: Совершенно верно.

Е.КИСЕЛЕВ: А еще был Музей изящных искусств.

В.СЕРОВ: Вы знаете, чего тут только не было…

Е.КИСЕЛЕВ: Нет, ну вот Музей изящных искусств, который мы знаем…

В.СЕРОВ: По странному стечению обстоятельств он носит имя не того человека, кто его основал, а почему-то Пушкина…

Е.КИСЕЛЕВ: А основал его Цветаев, отец марины Цветаевой, но почему-то носит он имя Пушкина. А какую роль там сыграл Мамонтов?

В.СЕРОВ: Вы знаете, он входил в совет учредителей этого музея, лично пожертвовал 10 тысяч рублей – это достаточно большая сумма…

Е.КИСЕЛЕВ: По тем временам это годовая зарплата высокопоставленного чиновника.

В.СЕРОВ: Да. И – главное – он, как цитирует известный человек, положил свой авторитет на то, чтобы другие коллеги по цеху - купцы, предприниматели – активно участвовали в создании этого Музея изящных искусств при Московском университете. То есть такова его история. И, конечно, очень досадно, тут нельзя не сказать, забыт таким вот формальным образом Цветаев. Конечно, музей должен носить имя Цветаева. Пушкин здесь ни сном ни духом. Ну, бывает у нас так.

Е.КИСЕЛЕВ: Сейчас мы прервемся для новостей середины часа на «Эхе Москвы» и через минуту-другую продолжим программу «Наше все», которая сегодня посвящена Савве Мамонтову. И об этом выдающемся человеке нашей истории мы сегодня ведем беседу с автором книги о нем, журналистом Вадимом Серовым. Оставайтесь с нами.

НОВОСТИ

Е.КИСЕЛЕВ: Мы продолжаем очередной выпуск программы «Наше все». Сегодня он посвящен Савве Ивановичу Мамонтову, железнодорожному магнату, заводчику, меценату. Хотя сегодняшний гость нашей программы Вадим Серов, автор книги о Савве Мамонтове говорит, что назвать Мамонтова меценатом – это значит назвать его никем. Он был гораздо больше, чем просто меценат. И Вадим Васильевич уже привел, если кто слушает нас с самого начала, то вы помните массу примеров, которые привел мой сегодняшний гость в подтверждение этого тезиса. Мы остановились на «Мире искусства». Мы говорили о том, что мамонтов сыграл важную роль в создании Музея изящных искусств в Москве, который по странному стечению обстоятельств носит сейчас имя Пушкина, а не основателя этого музея Цветаева, упомянули знаменитый журнал «Мир искусства». Я думаю, что не все наши слушатели знают, что это за явление.

В.СЕРОВ: Да, совершенно верно. Это явление начала 20-го века. Это то, что называется Серебряный век: новые художники появляются, новые имена, новые веяния, тенденции в зарубежном изобразительном искусстве. И есть Сергей Дягилев, который очень хотел бы, чтобы все это новое нашло свое отражение, в том числе и в полиграфическом виде, чтобы люди могли взять в руки некое издание и ознакомиться с тем, что происходит в России, что нового, и что происходит за рубежом. Соответственно, этот журнал выходит, спонсирует его, если пользоваться этим словом, не только Савва Иванович Мамонтов, но и его друзья. В том числе он опосредованно привлекает к этому делу и членов царской фамилии, журнал получает государственную дотацию, и журнал действует, выходит. Но, кстати говоря, это не одно его начинание в издательской деятельности. Будучи журналистом, на это обращаешь внимание. Савва Иванович принимал участие и в издании другой газеты – это газета «Россия». Она должна была стать рупором уже новых людей, которые поднимаются в купеческой среде, говоря по-старому, и должна отражать их мнение, их позицию с тем, чтобы и просвещать отчасти своих партнеров по цеху, и защищать интересы купеческого класса… Ну, слово не очень хорошее – «купи-продай» слышится – класса предпринимателей, производителей, дельцов. Тогда слово это звучало совершенно без уничижительного акцента, который звучит. Делец – это делатель, дело – слово «бизнес», увы или к счастью…

Е.КИСЕЛЕВ: Извините, перебью Вас. А вот скажите, пожалуйста, Мамонтов был типичным представителем своего класса, как в старые добрые времена нас учили – кто-то есть типичный представитель своего класса. Или он наоборот выбивался из общего ряда, был ярок и совсем не похож? Потому что вот я, честно говоря, такую точку зрения слышал, и она, мне кажется, достаточно серьезна для обсуждения – что на самом деле либералы, меценаты, люди, которые жертвовали на политику, на искусство, на благотворительность, были скорее исключением из общего правила, а большинство предпринимателей было традиционалистами, в некотором смысле консерваторами, реакционерами и так далее.

В.СЕРОВ: Евгений Алексеевич, просто великий вопрос. Почему? Потому что тут беда с нашими типами, типусами и типологиями. Есть ложное мнение – оно массовое, а потом – оно ложное и пошлое. Есть разные типы – есть Кит Китычи, что мы знаем по пьесам Островского. И благодаря этому нашему замечательному драматургу, отчасти в кавычках это «благодаря», о русском предпринимателе сложилось совершенно однобокое мнение, что это товарищ в смазных сапогах, в сюртуке, в бороде, с огромными медалями за что-то, за заслуги перед кем-то, и вот он называется тем, что набивает, что называется, мошну. Были такие, конечно, были. Может, даже их было и больше.

Е.КИСЕЛЕВ: Вспоминается такой персонаж с кустодиевского портрета, по-моему…

В.СЕРОВ: Да, у Перова есть классический персонаж - такой вот тип, как говорится – Кит Китыч. Он так, по-моему, неофициально и именуется. Ну ведь в чем дело – нет ничего однообразного. Только в армии мы привыкли к единообразию. И с этой типологией та же самая история - что русский купец, русский предприниматель – это нечто одно. Это совершенно неверно. Мы почему-то с трудом привыкаем к мысли, что люди разные. Вот русские люди – разные. Далеко не все пьяницы. И так далее. И та же самая история с предпринимательством нашим и нашим предпринимателем. Вот, например, поскольку они все были родственники, знакомые и так далее, то вот внучатая племянница Третьякова вспоминала о Иване Мамонтове, отце Саввы Ивановича. Она говорила, что если бы вы не знали, кто это, вы бы сочли его за английского премьер-министра. Он был всегда элегантно, тщательно одет, выбрит, естественно, ходил в цилиндре, ну и вел себя соответственным образом. Если почитать его письма к Савве Ивановичу, когда тот еще был совсем юн, молод и так далее, то фактически кодекс протестантской этики там изложен полностью. Он называл эти письма «грамотками». Но там есть сплошная проповедь труда, если говорить очень просто и очень пошло. Его призыв к тому, что человек должен себя содержать сам, должен трудиться, несмотря ни на что. Но деньги – не главное. Главное – ты должен сделать дело в этой жизни, чтобы тебе нестрашно было умирать. Потому что когда ты оглянешься на прошлое, ты вспомнишь не нажитые деньги – это ничто, а дело, которое ты сделал в своей жизни. И передается все по наследству. Вырастают у Саввы Ивановича дети, он им пишет примерно те же самые мысли. И когда он сам уже старый, пожилой, больной, чувствует свой конец, говорит с Коровиным, Костенькой – его любимым другом, художником, он примерно то же самое говорит: ну что деньги? Деньги – это яд, через них я пострадал. Не это главное. Все проходит. Деньги ушли. Они действительно ушли – там осталось совсем немножко, и его любимое дело – майоликовый завод в Бутырках. Он говорит: Но ведь что? А дороги-то остались. Они остались.

Е.КИСЕЛЕВ: Абрамцево осталось.

В.СЕРОВ: И Абрамцево осталось. И главное – остались дороги. Особая история связана с этими дорогами. У него в жизни осталось две дороги – два его великих памятника - самому себе и тому самому разумному, здоровому, здравому предпринимательству, можно сказать, патриотичному предпринимательству – это Донецкая каменноугольная дорога, она была предназначена для того, чтобы добытый донецкий уголь доставлять в промышленный центр России…

Е.КИСЕЛЕВ: Откуда докуда она проложена?

В.СЕРОВ: Донецкая область – чтобы доставлять уголь в Харьков и далее, в промышленный центр, то есть в русский центр. И вторая дорога – северная дорога. Это продолжение дела его отца. Отец дотянул дорогу от Москвы до Ярославля. Там он скончался. Его дело продолжает Савва Иванович, и он делает великое дело – он тянет эту дорогу до Архангельска, это старинный русский тракт, по которому впервые в России началось пассажирское движение при Иване Грозном, если не раньше. Но прелесть всего этого проекта не только в том. Тянет он дорогу дальше – до Мурманска. И вот эта дорога, связывающая центр России, Москву с мурманском, сыграет спасительную роль для страны дважды – в период Первой мировой войны, когда связь с Антантой осуществляется в основном морским путем – товары, грузы, снаряжение воинское – у нас в России не хватало ведь винтовок, как известно, - идет через мурманский порт поступает на фронт. И самое главное – это Вторая мировая война, Великая Отечественная война. Весь лендлиз практически, не считая самолетов, перегоняемых через Сибирь, поступает к нам в Россию, в Мурманск…

Е.КИСЕЛЕВ: Не весь – был еще иранский путь.

В.СЕРОВ: Ну да, но все-таки как патриот идеи северной дороги… Ну да, два пути – есть иранский путь, сибирский. И все-таки…

Е.КИСЕЛЕВ: Иранский путь был просто дольше, но он, кстати, был значительно безопаснее.

В.СЕРОВ: Да. Но там все-таки ведь какой круг получается. А здесь – Северным морем идет весь потом английских грузов, американских грузов, пороха, алюминий, танки, те же самолеты идут в мурманский порт. И в итоге, если верить маршалу Жукову, а нельзя ему не верить, говорит, что лендлиз в критические моменты Великой отечественной практически спас Россию, поскольку не было этих самых несчастных порохов и нечем было начинять снаряды, патроны и так далее.

Е.КИСЕЛЕВ: Мы тут подходим к истории о том, что этот проект строительства дороги дальше на север в конечном счете и сгубил Савву Ивановича. Если быть точным, ведь там была еще одна дорога – от Петербурга до Вятки. Мамонтов получил богатый госзаказ на строительство этой дороги, и под залог акций он взял огромные банковские кредиты. И поддерживал его в этом тогдашний всемогущий министр финансов Сергей Юльевич Витте.

В.СЕРОВ: Да, это так.

Е.КИСЕЛЕВ: Продолжайте, пожалуйста.

В.СЕРОВ: Вы знаете, это действительно особая история. Тут нельзя не рассказать поподробнее. Потому что в чем тут беда? Она, эта дорога северная его отчасти и сгубила – не до конца, но она бросила огромное пятно на его репутацию, которой он очень дорожил. Ему это все было крайне неприятно. И сыграла роль эта дорога. Его особые отношения с Витте – не сказать, чтобы они были особенно дружны, они были партнерами, они во многом понимали друг друга, и Витте поддерживал северный проект, так назовем, Саввы Ивановича Мамонтова. Они вместе ездили на север. Есть даже коровинская картина, где изображено - Витте и Савва Иванович Мамонтов сидят на пригорке, такой небольшой привал, бивуак во время этого пути. Когда была построена Донецкая дорога, это была очень хорошая дорога в плане бизнеса, то есть давала огромные деньги и была в основном пассажирская. Это всегда прибыльно, денежно. Дорога стоила хорошие деньги. Но у Саввы Ивановича Мамонтова в голове северный проект, он хочет делать новую дорогу – ему неинтересно сидеть и ждать результата, как он писал, - совершенно современные речи, - сидеть и высиживать результат. Он хочет строить дальше. Нужны деньги, конечно. Он обращается к правительству. Это обычная практика – берется кредит, субсидия у правительства с тем, чтобы это все вернуть, а дорогу построить. На это ему отвечает Витте, что прекрасно, идея хорошая, но пока с деньгами у нас сложно – как говорится, денег я тебе не дам, но я дам тебе совет: продай-ка эту дорогу в казну, благо она богатая и дорогая, выручишь деньги, а на эти деньги можно развернуться. Савва Иванович посчитал – да, деньги есть, но мало. Нужно еще. Опять следует совет: возьми кредит в банке уже под акции Московско-Ярославской железной дороги. Ну, он так и поступает – он закладывает в банке акции все, лично ему принадлежавшие и его семье, это Петербургский коммерческий банк. Деньги получены – начинается строительство. Оно идет очень успешно, дорога была проложена в очень короткие сроки. Несмотря на ее огромную протяженность, они начинает действовать. Ну, вот случилась незадача. Мы тут встречаем знакомые цифры: 11 сентября 1899 года случился арест, пришли судебные исполнители к Савве Ивановичу Мамонтову, он был арестован, и тогда же был проведен обыск. Почему? Потому что поступили в Министерство юстиции сведения о том, что в обществе Московско-Архангельской дороги страшная растрата, все это вскрывается – на самом деле, там едва ли не воровство. Ну, исполнители начали действовать.

Е.КИСЕЛЕВ: Там был еще один сюжет, если мне память не изменяет. Может, я ошибаюсь. Поправьте меня, если это не так. Мне кажется, что там еще был отзыв заказа. То есть тот же самый Витте отозвал обратно заказ, что привело к падению цены на бумаги мамонтовской компании.

В.СЕРОВ: Да, это было…

Е.КИСЕЛЕВ: И банк этот самый питерский стал требовать срочно вернуть кредит.

В.СЕРОВ: С другой стороны, стали требовать. Ведь что получил Савва Иванович Мамонтов помимо всего прочего? Помимо кредита он получил еще Невский судостроительный завод. Завод убыточный, огромный, с долгами. И он его купил дешево, но это тот самый случай, когда дешевое оказывается чрезвычайно дорогим. Нужно было возмещать долги этого завода, нужно было закупать железо, металл для этого завода, нужно было его реструктурировать некоторым образом. Потому что суда – это не профиль Мамонтова. Он хотел делать там паровозы, потому что, опять же, не было в России своих паровозов, в основном это все были импортные поставки. И вот он хотел в принципе простую логичную вещь – чтобы его завод делал его же мамонтовские паровозы, которые ходили бы по его же дорогам. Все логично, стройно и хорошо. Но случилось то, что случилось. И вот этот завод, который был ему практически навязан Витте, сыграл роль немалой гири, которая потянула его вниз и привела его к тому, к чему она его и привела – вот к этому несчастному дню 11 сентября, к этому досадному обыску. Искали растраты, искали воровство. Но когда обыскали Савву Ивановича Мамонтова, в его кармане нашли всех его наличных денег, равно как и в его наличном сейфе, - 50 рублей русскими ассигнациями, 100 завалявшихся немецких марок, ну и записку. Записка была странная, двусмысленная, ее толковали по-разному. Текст примерно таков: без меня будет лучше, без меня разберутся. То есть полагали, что он едва ли не задумал бежать, что совсем было не в его характере, или, может, даже наложить на себя руки ввиду этого кома обвинений и явно несправедливо грядущего решения петербургских инстанций. Ну, вот и решение последовало, к сожалению к великому.

Е.КИСЕЛЕВ: А почему было так много проявлений я бы сказал немотивированной жестокости в деле Мамонтова? Вот, предположим, заставили старика идти пешком демонстративно через Москву, его вели через всю Москву в Таганскую тюрьму – такой вот эпизод. Назначили заоблачный залог: по тем временам пять миллионов золотых рублей – это вообще неподъемная цена была, наверное, ни для кого.

В.СЕРОВ: Вы знаете, тут, наверное, возникает много параллелей с нашей актуальностью.

Е.КИСЕЛЕВ: Ну да. Я думаю, что сегодня многие экскурсоводы, которые подводят посетителей Третьяковки к «Девочке с персиками», не знают всех подробностей дела Мамонтова. Я, например, несколько биографических коротких очерков видел в Интернете, где это дело вообще не упоминается – разорился и разорился. А вот чтобы там было дело, что там был процесс такой же громкий, как процесс Ходорковского, и там очень много параллелей. Как недоброжелательно и злорадно писала о нем пресса – очень много было ядовитых публикаций, где Мамонтова изображали эдаким тщеславным невежественным купчишкой, вокруг которого собралась голодная свора непризнанных гениев, которые перед ним пресмыкаются, а за спиной у него опустошают его карманы и насмехаются над ним. И вот под «непризнанными гениями» имелись в виду Серов, Коровин, Врубель, Нестеров, Поленов…

В.СЕРОВ: Которые составили славу русского искусства.

Е.КИСЕЛЕВ: Ну, тогда, правда, надо отдать должное, были новаторами и многими воспринимались как абсолютно выбивающиеся из канонов классического искусства.

В.СЕРОВ: Совершенно верно. И опять мы немножко в сторону уклонимся – в чем прелесть Мамонтова: не сразу понял и он сам, например, новации Врубеля. Сначала он был просто поражен, раздосадован – что это такое, картина явно не окончена. Но у него было огромное преимущество и важная особенность – он учился. И он вскоре понял и стал горячим сторонником Врубеля, ну и помог его известным образом – это событие на ярмарке, когда отдельный павильон строится для панно Врубеля, оно там экспонируется, и в рабочем кабинете Мамонтова Врубель пишет своего «Демона». То есть это все очень близко, очень все рядом, и помощь здесь и содействие очевидно. А вот что касается непонимания – оно было. И в чем беда…

Е.КИСЕЛЕВ: И зависть, наверное, была?

В.СЕРОВ: И зависть. Ну, это как бы то, что «Человеческое, слишком человеческое» по Ницше, это уже отдельная история. А вот непонимание имеет тут и объективное основание. Почему? Потому что было железнодорожное дело, потому что была лихорадка, в которой участвовали все - и чиновники, и даже члены царской фамилии. А строились дорогие как? Бралась субсидия у правительства - на казенные деньги строила частная компания. Строили дорогу очень дорого, денег не хватало, деньги осваивали все. Дорога получалась очень плохая, дешевая и просто небезопасная для пассажиров. Поэтому не только недолюбливали магнатов вроде фон Мекка, но и даже несчастных путейцев, инженеров – их обзывали «костоломами». Ну что это?

Е.КИСЕЛЕВ: Да, и коррупция была высочайшая. Я не помню, у кого я читал, в чьих-то мемуарах, относящихся, наверное, к 70-м годам позапрошлого уже века, что очень активно участвовала в принятии решений о том, кому достанутся те или иные концессии на строительство железных дорого, княждна Долгорукая, будущая морганатическая супруга Александра II и фрейлина Шебека, ее ближайшая подруга. А великий князь Николай Николаевич старший лоббировал настолько нахально, что даже когда концессия доставалась другому, он все равно приходил к проигравшему и говорил – ну а как же, собственно? Я же хлопотал высочайше!

В.СЕРОВ: Да, он был очень был прост и простодушен и даже имел обыкновение хвастаться, что если он ту или иную концессию пробьет, Госсовет примет правильное решение, он получит 200 тысяч рублей. То есть ну вот прост, наивен. Это было такое прекрасное «детство» русского капитализма, когда все бросились зарабатывать, делать деньги, и даже княгиня Юрьевская наша замечательная, которой за решение по Конотопской железной дороге обещали полтора миллиона рублей, а когда же правильное решение принято не было и министр путей сообщений не поддался на этот натиск ее и ее компании дельцов, которые ее окружали, то просто-напросто этот министр путей сообщения отправлялся в отставку. Император его не понял, что называется.

Е.КИСЕЛЕВ: У нас совсем мало времени остается. Дело окончилось тем, что Плевако знаменитый судебный оратора, адвокат Плевако произнес блестящую защитительную речь, и присяжные Мамонтова оправдали. Так, да?

В.СЕРОВ: Да, его оправдали. Но опять же – волей-неволей приходят на ум некоторые параллели. Сказать ли, что он был разорен? Нельзя так сказать. у него остались кое-какие деньги. И, что интересно, когда его поместили в тюрьму, в эту одиночку, он сказал тогда – в чем проблемы-то? Вот кредиты, я их взял, вот долги. Хорошо, я их готов вернуть прямо здесь и сейчас моими личными средствами. У него были деньги. Два лома в Москве, имение во Владимирской губернии, на побережье Черного моря участок хороший, леса, деревообрабатывающие заводы. Если бы он это продал, он в тот же день все заплатил бы, и у него осталось бы примерно еще 400 тысяч рублей. Нет проблем. Его просто наказали. Тут надо вернуться. Дело в том, что у нас было тогда два министра, которые конфликтовали – министр юстиции Муравьев и министр финансов Витте. Муравьев полагал, что если он Савву Ивановича Мамонтова накажет, вот именно так демонстративно, показательно под конвоем по всей Москве проведут, осудят, то Витте, тесно связанный с Мамонтовым, не удержится на своем посту, его влияние уменьшится, а, соответственно, влияние Муравьева возрастет. Тут такая простая игра чиновников, в которой просто-напросто и погибло дело Мамонтова. Они его, грубо говоря, пожрали, как это бывает. Тем более, что обвинения были нелепы и удивительно мелочны. Они, опять же, напоминают здесь многое. Ну, например, обвинение в том, что он деньги северной железной дороги перевел на счета Невского судостроительного завода, то из одного своего предприятия он перевел деньги на другое свое предприятие. Ну, это примерно, как мы переложили бы деньги из одного кармана в другой карман. Тем не менее, обвинили его в растрате. Искали другие какие-то зацепки, поводы наказать. Нашли запись, которая фигурировала на суде, и обвинитель много на этой записи потоптался, - 30 рублей на покупку моха для оленя. Ну, там как бы уже люди балагурили: как так, вот видите, это народные деньги! Они уже не знают, эти дурные капиталисты, что придумать, лишь бы оправдать все свои расходы.

Е.КИСЕЛЕВ: Речь шла, наверное, о каком-то олене, который жил…

В.СЕРОВ: Который жил в Северном павильоне на Нижегородской ярмарке. Ну, там была такая презентация Северной дороги – павильон, олень, тюлень, местный житель самоед, абориген того края. Ну, нужен был мох за 30 рублей. В чем проблемы?

Е.КИСЕЛЕВ: И, поскольку времени у нас совсем не остается, в заключении мне просто хочется, чтоб Вы рассказали самую короткую историю еще об одном вкладе Саввы Ивановича Мамонтова в нашу историю, в культуру – старинная русская национальная игрушка под названием «матрешка».

В.СЕРОВ: Замечательно. Действительно, в чем ведь история с этой матрешкой. Спроси любого человека – назови традиционную русскую игрушку, какова она, русская национальная игрушка? Все скажут – матрешка. Тем не менее, она вовсе не народная. И лет ей не так много – примерно 110 лет. Вот в чем беда – это игрушечка японского происхождения. Опять же, все эти образы новации и традиции рождаются в узком кругу. У Саввы Ивановича Мамонтова был брат – Анатолий Иванович, у него была жена Мария Мамонтова, и она держала книжный магазин в Москве под названием «Детское воспитание». И вот кто-то к ней приходит, дарит ей сувенир из Японии – фигурку некоего старца-мудреца – то ли Фукурума, то ли Фукуруджи, по-разному называют, - там чисто японская идея: 9 астральных тел, одно в другое вложено, разная степень совершенства, и вот по мере роста получается та фигура многосоставная, каковую представляет эта самая Фкуруджи или Фукурума. Мамонтовой очень понравилась эта фигурка – здесь есть элемент игры, сюрприза. Она подумала – что бы здесь сделать в русском народном духе? Отдала на рассмотрение художнику Сергею Милютину, тот заинтересовался, и вот уже местный токарь по дереву Василий Звездочкин вытачивает такую же примерно фигурку, но уже с женским силуэтом, отдает Милютину, тот расписывает ее в виде девочки, которая держит под рукой черную курочку. Вот такой милый деревенский, пейзанский, можно сказать, сюжет. Назвали ее Матреной, Матрешкой – уменьшительно-ласкательное. Так рождается эта самая русская матрешка.

Е.КИСЕЛЕВ: Потом Мамонтов в своих мастерских наладил массовое производство этих игрушек.

В.СЕРОВ: Да, совершенно верно.

Е.КИСЕЛЕВ: Они были презентованы на Всемирной выставке в Париже – французы были в восторге. И с тех пор матрешки стали таким же символом России в глазах Запада, как маковки Василия Блаженного, водка, балалайка, тройка и вот эта самая японская матрешка.

В.СЕРОВ: Да, это к разговору об образном мире.

Е.КИСЕЛЕВ: Да здравствует Япония! Бонзай! На этом я вынужден поблагодарить моего сегодняшнего гостя Вадима Васильевича Серова – журналиста, автора книги о Савве Мамонтове, который был героем очередной программы «Наше все». До следующей встречи.