Александр Иванович Куприн - Наталья Иванова, Альберт Цветков - Наше все - 2008-01-06

Е.КИСЕЛЕВ: Я приветствую всех, кто в эту минуту слушает радио «Эхо Москвы». Это действительно программа «Наше все» и я, ее ведущий Евгений Киселев. Мы продолжаем писать историю нашей страны за последние что лет. Мы продолжаем идти по алфавиту, и по-прежнему у нас буква «К», потому что это особая буква русского алфавита. На букву «К» гораздо больше слов, чем на любую другую букву, и гораздо больше фамилий. И я напомню вам, что в свое время мы с главным редактором «Эха Москвы» Алексеем Венедиктовым приняли такое волюнтаристское решение, что на букву «К» у нас будет не три героя, а целый девять. И вот сегодня мы дошли до Куприна. Куприн – это один из тех героев, которого выбрали вы во время голосования в прямом эфире. И сегодня мы говорим о русском писателе Александре Ивановиче Куприне. И как всегда в начале нашей программы – портрет нашего героя, портрет на фоне эпохи.

ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ ЭПОХИ. А.И.КУПРИН

К литературной, как, впрочем, и к человеческой биографии Александра Куприна, увы, как нельзя лучше применим избитый штамп про «сложную писательскую судьбу, трагическую и счастливую одновременно». Впрочем, много ли было в России литераторов, про которых можно было сказать иное? Пушкин погиб на дуэли в расцвете лет, по нынешним меркам просто молодым человеком – в 37 лет, получив, казалось бы, безоговорочное признание читающей публики, сразу же после смерти провозгласившим его «закатившимся солнцем русской поэзии». Но мы редко задумываемся о том, как ничтожно тонок был при жизни Пушкина слой любителей изящной словесности и сколько прошло времени до тех пор, пока признание стало воистину всенародным и сбылись наконец пророческие слова самого поэта: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык». А что может быть важнее для писателя, чем прижизненная слава, всенародная популярность, восхищение современников? С другой стороны, всякий писатель и поэт – такой же человек, как и всякий рядовой почитатель его таланта. Вот Чехов познал при жизни всенародную славу уже совсем иного, почти современного свойства. Все ж таки был уже иной уровень просвещения народа, иной размах книгоиздательства и театральной жизни, газетно-журнального дела, телеграф, телефон, железные дороги, наконец. Но безвременная смерть почти в столь же молодом, как и у Пушкина возрасте. Можно ли говорить о том, что судьба многочисленный русских литераторов, получивших известность и признание при жизни, была счастливой, если они сгорали, не дожив до старости, от неизлечимых болезней, накладывали на себя руки, мучились пагубными страстями, спивались, проигрывались до нитки, на старости лет бедствовали на чужбине? В жизни Куприна были практически все мыслимые литературные и человеческие испытания – и тяготившая его армейская служба (кто в этом сомневается, пусть перечтет «Поединок»), и бурная личная жизнь, и тяжелейшая травма 1917 года (после революции за целых 20 лет Куприн почти ничего не написал), и пристрастие к вину, под конец жизни превратившееся в недуг, и неудовлетворенное честолюбие. Ведь самые плодотворные годы литературной карьеры Куприна совпали с годами необычайного расцвета русской литературы вообще, когда в конце 19-го начале 20-го века в ней одновременно творили и Толстой, и Чехов, и Бунин, и Горький, и Леонид Андреев, не говоря уже о других больших писателях вроде Эртеля, Гарина-Михайловского или Гаршина, слава которых в меньшей степени выдержала испытание временем. Разумеется, все эти имена в значительной мере заслоняли имя Куприна, хотя его повести и рассказы тоже гремели на всю Россию. А «Гранатовый браслет», «Олеся», «Гамбринус», «Яма» стали каждая по-своему культовыми вещами. Но сложись жизнь Куприна по-другому, не миновать ему участи других, не менее талантливых русских писателей, таких как Марк Алданов, Иван Шмелев или Борис Зайцев, на многие десятилетия подвергнутых на родине забвению по одной-единственной причине – за то, что не приняли революцию, уехали в эмиграцию, обличали большевизм до конца жизни, сотрудничали с антисоветскими газетами, журналами и издательствами. Однако жизнь Куприна сложилась иначе. Буквально накануне смерти он принял решение вернуться в СССР. По другой версии, это решение за него приняли другие. Об этом разговор впереди в нашей сегодняшней передаче. За это получил прощение, и уже после смерти титул классика и миллионные тиражи. Что ж, о такой участи на исходе жизни мечтали иные писатели современники Куприна – что рукописи не горят, что рано или поздно их запрещенные, уничтоженные, оболганные произведения придут к читателю и будут оценены по достоинству, что справедливость восторжествует. Слава богу, время все расставило по своим местам. В русской литературе место нашлось и Булгакову, и Бунину, и Алданову, и Шмелеву, и Зайцеву, и Набокову, и Гроссману, и Солженицыну, и Шаламову, и Пастернаку, и рядом с ними - Александру Ивановичу Куприну. Причем место самое достойное.

Е.КИСЕЛЕВ: А теперь я представлю гостей сегодняшнего выпуска. Сегодня здесь, в студии «Эхо Москвы» критик Наталья Борисовна Иванова – заместитель главного редактора журнала «Знамя», и исследователь творчества Куприна, журналист Альберт Александрович Цветков. Я вас приветствую.

Н.ИВАНОВА: Здравствуйте.

А.ЦВЕТКОВ: Спасибо.

Е.КИСЕЛЕВ: Здравствуйте, Наталья Борисовна. Здравствуйте, Альберт Александрович. Ну и давайте поговорим о Куприне поподробнее. Наталья Борисовна, сначала вам слово. Вот если говорить о каком-то рейтинге русских писателей, сейчас в моде рейтинги – кто первый, кто второй…

Н.ИВАНОВА: Кто в первой десятке, кто во второй.

Е.КИСЕЛЕВ: Вот Куприна вы бы где поставили, на каком месте?

Н.ИВАНОВА: Я думаю, что читатели и слушатели «Эха Москвы» уже совершили этот выбор, поставив его на правильное место в вашей энциклопедии, Евгений Алексеевич. Что касается меня, то для меня он во второй десятке всегда был. Но когда я вот сейчас перед нашей передачей почитала опять Куприна, которого я не читала много лет, признаюсь, и увидела его прозу на фоне современной прозы особенно, поскольку я ею занимаюсь, постоянно читаю современную литературу, то, вы знаете, на грани между первой десяткой и второй. Но во всяком случае, это то, что составляет славу и гордость русской литературы, и это настоящий очень крупный, очень большой писатель, блестяще владеющий словом, совмещающий в себе невероятно разные направления русской литературы, одновременно и романтик и реалист, одновременно писатель, завершающий 19-й век и открывающий век 20-й, удивительно самостоятельный и очень хороший беллетрист, в хорошем смысле этого слова. Вы знаете, когда-то я употребила слово беллетристка пренебрежительно, это было в конце 80-х, еще был жив Вениамин Александрович Каверин, который совершенно не поленился и прислал мне письмо: «Дорогая Наташа, не употребляйте слово беллетристика…»

Е.КИСЕЛЕВ: Всуе.

Н.ИВАНОВА: Всуе и с таким отрицательным оттенком. «На самом деле, я считаю себя беллетристом» - написал Каверин. Я потом это письмо опубликовала в журнале «Дружба народов», между прочим, эту нашу переписку. И в беллетристике есть много замечательного – она держит внимание читателя. И должна сказать, что сегодня, когда перечитываешь…

Е.КИСЕЛЕВ: Каверин-то был блестящим беллетристом.

Н.ИВАНОВА: Блестящим. Потому что он был сюжетчик. Он был человеком, который создавал интригу, понимал, что такое настоящее приключение, что такое приключение в литературе. И вот сейчас, читая Куприна, я вспоминала эти слова Вениамина Александровича. Потому что Куприн – прекрасный сюжетчик, но прежде всего, конечно, в этой беллетристике он еще знает, какое слово ставить после какого. Вот например, когда он пишет, вспоминая свою мать, в своих поздних уже эмигрантских очерках о Москве, он говорит – «Она была убежденная москвичка». Например. Вот поставить слово «убежденный» слово «москвичка» - вы понимаете, это очень дорого стоит. И вот купринский эпитет этот…

Е.КИСЕЛЕВ: Какой объемный этот эпитет.

Н.ИВАНОВА: Фантастически, да?

Е.КИСЕЛЕВ: Я никогда этого не слышал. Поразительное словосочетание – «убежденная москвичка».

Н.ИВАНОВА: Поэтому, возвращаясь к рейтингу – что можно сказать, если перечтешь рассказ «Царский писарь», в котором закодирован на самом деле огромный роман не только о человеке, но и о России. Причем о России исторической. Понимаешь, что одновременно и Достоевский там присутствует с его подпольем и со своими пьяненькими, и, конечно же, обожаемый Куприным Лев Николаевич Толстой. Там тоже со сравнением потрясающая вещь – когда он три странички написал памяти Толстого, о встрече с Толстым в Ялте, по-моему. Во всяком случае, на пристани. И он говорит, как спускался Толстой, описывает – «он был похож на старого еврея». И вот это сравнение совершенно неожиданное. Вот чем потрясающ талант Куприна – глаз у него не так видит, как у нас у всех. У него особенное совершенно писательское зрение. И это очень оценил и понял, конечно же, кто? Кто в то время мог оценить и понять? не только Лев Николаевич Толстой, который плакал, читая рассказы Куприна вслух дома. Толстой очень любил такое вот домашнее семейное чтение – лампа на столе, он открывает, читает, не себя, а других. И он просто иногда уже не мог читать – он плакал, когда читал. И конечно, оценил совсем молодого Куприна Антон Павлович Чехов. Потому что когда совсем молодой Куприн рассказал ему, над чем он работает, и что, и как ему трудно все это дается, Антон Павлович просто пригласил его к себе на дачу пожить просто там. «Вот, говорит, сидите и работайте. Вот вам, как говорится, дом творчества», дома у Чехова. Так вот я развернуто ответила на ваш вопрос, в какой он десятке.

Е.КИСЕЛЕВ: Спасибо за развернутый ответ на мой вопрос. А теперь я хочу спросить другого моего гостя – Альберта Александровича Цветкова, который журналист и исследователь творчества и жизни Куприна. Но по профессии вы математик-кибернетик, да?

А.ЦВЕТКОВ: Да-да.

Е.КИСЕЛЕВ: И вот, если угодно, стали самодеятельным литературоведом. Почему именно Куприн? Почему вы выбрали объектом своего самостоятельного литературоведческого творчества именно Куприна?

А.ЦВЕТКОВ: Вы знаете, всегда если в одной точке есть пересечение причин, тогда такую точку и выбирают. Всегда есть пересечение причин. Пожалуй, самое главное – в своей небольшой статье к одному из томов только что вышедшего 11-томника Куприна редактор Горбунцов сказал, что Куприн – это писатель 21-го века, и перед этим сказал, что его провидческие мысли о 20-м веке, в общем-то, приводят его в восторг. Это действительно так. Чем же отличается 21-й век? Уже в 20-м веке начались, как их определяют просто «грохочущие перемены». Общество бросилось бежать следом за этими переменами, не успевая, спотыкаясь. Сейчас, в 21-м веке эти перемены становятся настолько быстрыми, настолько решительными, настолько ответственными, что не обратить на это внимание просто невозможно. Хотя биологи говорят, что к 20-ти годам у половины женщин мозги, грубо, наверное, скажу, застывают… ну нет структуры для того, чтобы воспринимать новое, а так наполнение идет информацией. У мужчин – в 25 лет половина. И потом постепенно-постепенно число таких вот свежих мозгов, как иногда говорит Познер, уменьшается. В чем же оно, это уменьшение, в чем застывание? В том, что перемены люди все хуже и хуже воспринимают. И общество получается, в общем-то, людей таких, которые этим переменам мешают, а значит, мешают и эволюционному развитию общества. Общество застывает, потом каким-то толчком через революцию переваливается в другое состояние, снова застывает и снова потом готовится к новой революции. Для того, чтобы этого не было, чтобы общество развивалось оптимальным образом, надо каким-то образом со школы научить всех жить в обществе перемен, уметь воспринимать новое. Вот Куприн, которого часто определяли при жизни – кого ни посмотришь, любого мемуариста – как «сложного человека» и отступали перед этой сложностью. Никто сложности объяснить не мог той, которой обладал Куприн. В настоящее время она, в общем-то, эта сложность поддается уже объяснению. Но применительно к Куприну эту сложность до конца еще никто не разрешил.

Е.КИСЕЛЕВ: В чем сложность Куприна, простите?

А.ЦВЕТКОВ: Сложность Куприна заключается в том, что он понимал перемены, жил в этих переменах, любил тех людей – Пушкина и Петра Первого, - которые тоже опередили свое время и жили сейчас в переменах. В каких? Первое – они заметили, что общество требует разнообразия. Если угодно, это второй закон Эшби: управляющая система должна быть не менее разнообразна, чем управляемая, иначе управление по принципу – «я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак». Общество развитых людей, достаточно широко образованных, широко эрудированных получает от природы возможность непрерывного саморазвития. Человек самообучения. Это самообучение было свойственно вот этим корифеям – Пушкину и Петру Первому, которых боготворил Куприн, и в полной мере свойственно ему самому. Всю жизнь он учился, всю жизнь развивался, и поэтому его лабиринт исследовать очень сложно.

Е.КИСЕЛЕВ: Извините, я вас перебью. А вот что вы больше всего любите у Куприна?

А.ЦВЕТКОВ: Что я больше всего люблю у Куприна – вы знаете, пожалуй, именно это, именно нацеленность на…

Е.КИСЕЛЕВ: Нет, какое произведение? Я прошу прощения.

А.ЦВЕТКОВ: Вы знаете, есть произведение, которое невозможно не любить. Это «Гранатовый браслет».

Е.КИСЕЛЕВ: Почему?

А.ЦВЕТКОВ: Наверное, потому что эта книга лежала на тумбочке у моей мамы. Библия и рядом Куприн, открытый на «Гранатовом браслете». И когда я спросил «Мам, почему у тебя Куприн сводится к одному «Гранатовому браслету»?, она ответила – «Ты знаешь, твой предок когда-то был влюблен во внучку Пушкина и пользовался взаимностью, и после этого сказала – «А впрочем, иди занимайся своей комсомольской работой. Тебе не до других проблем». На этом разговор кончился. Почему же Куприн, а не Пушкин? Но Куприн – только потому, что он жил в Наровчате, где и жил этот мой предок. И в общем-то, в те как раз времена, когда он был бесконечно влюблен в Ташу Дубельт. Как в мемуарах Бибикова пишет, дело дошло вплоть до обмена кольцами и свадьбы. Запросили приданое, но мать, в это время морганатическая жена принца Назанского, немедленно вызвала его к себе. Для того, чтобы не отвлекаться – Куприн в это время и мать Куприна еще были в Наровчате, еще до переезда в Москву. Они все это видели. Может быть, эти наблюдения, которые были рассказаны маленькому Куприну, может быть, легли в основу фабульных прототипов…

Н.ИВАНОВА: Ну, вообще-то там была реальная история. Совершенно реальная.

А.ЦВЕТКОВ: Вы знаете, первое, что я подвергаю сомнению…

Н.ИВАНОВА: Эту реальную историю?

Е.КИСЕЛЕВ: Вы поспорьте, поспорьте.

Н.ИВАНОВА: Ну на самом деле, эта женщина замечательная, которая прототип в «Гранатовом браслете», она же достаточно известная персона, и потом она была не только женой высокого чиновника. Она потом сама стала до эмиграции, еще во время Первой мировой войны медицинской сестрой и за свою удивительную храбрость получила чуть ли не трех Георгиев, так, по крайней мере, я знаю. Это вполне реальный прототип. И письма ей писал человек, фамилия которого тоже начиналась на букву Ж. Поэтому Куприн, собственно говоря, эту историю знал. Куприн, на самом деле, как мне кажется, и не только мне кажется, но и многим исследователям, в основу своих вещей клал абсолютно реальные факты и реальную жизнь. Ну недаром и «Поединок», и «Юнкера», и многие другие вещи – скажем, то, что связано с цирком, у него основано или на собственной биографии обязательно, или на биографии тех людей, с которыми он так или иначе дружил.

Е.КИСЕЛЕВ: А как вообще бывает в литературе как правило?

Н.ИВАНОВА: Очень по-разному. Тем более в то время, когда жил Куприн. Вы же понимаете, в каком контексте это все было. Он как бы между Буниным и Чеховым. Когда ему было 20 лет, родились Пастернак, скажем, Ахматова, Цветаева, Мандельштам – вот это поколение. А символисты, которые были дело них, это были современники Куприна. И он-то был окружен, на самом деле, не очень, скажем так… не очень модно было быть реалистом в то время. Художник-реалист, конечно, опирается на вещи, связанные с биографиями окружающих людей, с автобиографией, с реальными случаями. Конечно.

Е.КИСЕЛЕВ: У Сергея Чупринина есть большая статья о Куприне. Я хотел бы просто процитировать. Поскольку вы сказали уже и о Чехове, и упомянули Бунина, вот Куприн между Чеховым и Буниным. Мне понравилось то, что написал Чупринин: «Сравните писателей-современников, и вы увидите, что в Куприне, в отличие, допустим, от его всегдашнего друга-соперника Бунина, ни на йоту не было никакой аристократичности, хотя он и любил иной раз при случае покичиться своим происхождением по матери из древнего рода Касимовских – татарских князей, еще Василием III принятых на русскую службу. Не было ни врожденной, да к тому же заботливо вынянченной интеллигенции, как у Чехова. Ни болезненного аристократизма, как у Леонида Андреева. Ни даже усердия мастерового личной волей и личным хотением происходящего из низов к вершинам культуры, книжного любомудрия и усердия, столь известного на примере, скажем, Горького. В Куприне до самой старости вольно играла широкая полурусская-полутатарская душа, ежечасно вздымалась, вот-вот готовая расплеснуться, истинно плебейская, полубосячья-полуюнкерская удаль. И вне этой удали не понять ни зигзаги купринской биографии, ни характер его дарования, ни причины, в силу которых книги действительно больше дают подростку, обдумывающему житье, чем взрослому, серьезному и квалифицированному читателю». Вот смотрите, какая интересная постановка вопроса - «Книги Куприна полезнее подростку, обдумывающему житье, чем взрослому, серьезному и квалифицированному читателю».

А.ЦВЕТКОВ: Я бы хотел спросить вас о двух событиях в жизни Куприна, которые литературоведение еще не объяснило. Зачем Куприн встречался вдруг неожиданно с первой женой? О чем они говорили и о чем просил Куприн при этой встрече? У меня такое ощущение, я уж не буду догадывать загадки до конца, что он просил использовать фамилию Любимова для прототипа «Гранатового браслета». Второе. Мне бы хотелось обратить внимание: почему именно «Гранатовый браслет» был написан в 10-м году? С чем был связан такой порыв? В начале века, в первых годах века появилась книга Михаила Романова «Не горюй», где Романов достаточно откровенно описывал все свои беды, заключающиеся в том, что он решил жениться на женщине, которая не входила в круг царских родственников. Далее. Это оказалась Ольга, дочь принца Назанского. Даже в этом отношении уже были трудности. А ведь Ольга была как раз сводной сестрой Таши Дубельт. И вероятно, когда он писал эту книжку, он имел в виду трагедию двух сестер сразу.

Е.КИСЕЛЕВ: Я прошу прощения. Мы здесь вынуждены просто прерваться, потому что у нас на «Эхе Москвы» всегда бывают новости середины часа. Передадим на минуту-другую слово нашим коллегам информационщикам, а потом вернемся в эфир и продолжим наш сегодняшний разговор и писателе Куприне.

НОВОСТИ

Е.КИСЕЛЕВ: Мы продолжаем программу «Наше все». Сегодня она посвящена писателю Александру Ивановичу Куприну. Я напомню, что в гостях у нас сегодня исследователь творчества Куприна Альберт Цветков и критик, заместитель главного редактора журнала «Знамя» Наталья Иванова. Альберт Александрович, я вас прервал перед выпуском новостей середины часа на том, что вы рассказывали о книге… я никогда, кстати, не знал, что есть такая книга. Я так понимаю, что речь идет о Великом Князе Михаиле Михайловиче или, как его называли в семье, Миш-Миш. Это один из сыновей Великого Князя Михаила Николаевича, который был в свою очередь сыном Николая I. Многие наверняка читали мемуары его брата. Это очень известная книга – «Мемуары Великого Князя Александра Михайловича». Вот Михаил Михайлович прожил всю жизнь за границей, потому что в свое время принял для себя, может, роковое, а может, счастливое решение – благодаря этому он уцелел в революцию, и все беды, которые выпали на долю многочисленных Романовых, погибших после 17-го года, миновали его. Но вот вы рассказывали как раз о том, что он женился на одной из потомков Пушкина.

А.ЦВЕТКОВ: Да-да.

Е.КИСЕЛЕВ: И она, по-моему, потом называлась графиня Торнби, если я не ошибаюсь.

А.ЦВЕТКОВ: Совершенно верно. Так вот, что случилось с этой книгой. Во-первых, ему был запрещен въезд в Россию, о чем вы говорили. А во-вторых, когда он написал эту книгу, сначала вышло английское издание, - она была запрещена к ввозу в Россию. А когда он через несколько лет после этого выпустил еще и русское издание, ввоз русского издания контролировался почище, чем «Искра». В результате мои поиски русского экземпляра в России окончились неудачей. В Салтыковке в Санкт-Петербурге ее нет. В Ленинской библиотеке есть только английский экземпляр. Русского тоже нет. Так вот, у меня такое ощущение, что Куприн написал «Гранатовый браслет» как отклик. Ну, естественно, он читал на одном из языков. Как отклик вот на то, к каким трагедиям приводит вот этот принцип геральдической женитьбы. Почему я так настаиваю? Книга Куприна «Гранатовый браслет» была направлена не в гражданский цензурный комитет, а в комитет цензурный двора как некий материал, который говорит о людях, связанных с двором. Там Куприна целых три месяца мутузили и в конце концов пропустили книгу, когда Куприн нашел вот такой вот любимовский вариант этой книги. Но Любимов не был родственником царя, и, в общем-то, книга, которую сначала должны были отождествлять с Любимовой, она просто не попала в цензуру двора. Так что есть здесь о чем еще подумать и еще что проанализировать. До сих пор – извините, это уже мой недостаток, вызванный неожиданным ухудшением зрения, - я книгу Михаила Михайловича, хотя уже и хотел ехать, но до сих пор не читал. Это мои предварительные выводы. И вообще наша беседа должна все время говорить о том, что я бы не хотел, чтобы где-то восторжествовало мое мнение. Поэтому я печатаюсь только на периферии. Мне хотелось бы, чтобы мои идеи кто-то перехватил и повел дальше. И вот пускай даже он и защитился, и как-то вырос на этой тематике. Но это мне позволяет говорить то, что я думаю. Я не связан ни с какой школой. Хотя у меня очень хорошие отношения и с ИРЛИ, с ИМЛИ хуже. Но в центральных газетах я предпочитаю не печататься.

Е.КИСЕЛЕВ: Я хочу попытаться круто изменить ход нашего сегодняшнего разговора и обратиться к самым последним годам жизни Куприна. Потому что вот, скажем, и для меня, и, наверное, для многих людей, которые читали Куприна, которые знают его биографию, остается все-таки до конца непонятным эта история с возвращением в Советский Союз. Что там на самом деле произошло?

Н.ИВАНОВА: Ну, история эта, конечно, довольно темная. Но с другой стороны, понятно. Дело в том, что для советского государства было очень важно идеологически повернуть дело так, что старая эмиграция, понимая достоинства нового режима, возвращается в Советский Союз. Обработать таким образом других было достаточно трудно. Но мы все знаем про Бунина, которого завлекал такой человек, как Константин Симонов. И с красавицей-женой, и с самолетом присланным замечательным, с икрой, рыбой, огурчиками солеными и так далее. И то Иван Алексеевич так колебнулся на секундочку… ну, это было уже после великой победы - но потом не пошел в советское посольство. Паспорта, которые тогда брали многие, не взял. Но должна сказать – что касается Куприна, на самом деле, он чувствовал себя глубоко несчастным, будучи, во-первых, оторванным от той почвы, которую он не то что описывал, а описал изнутри этой почвы – для него это было чрезвычайно важно. Слово, услышанное на улице, слово, услышанное в трактире, слово, услышанное от извозчика. И то, что он был этого лишен. И он, на самом деле, так и не научился нормально разговаривать по-французски. Это было для него, конечно, писательской травмой. И собственно, что он написал, уехав и оказавшись в эмиграции? «Юнкера», на самом деле, были начаты гораздо раньше, конечно. Они были начаты в России. На самом деле, очень мало. Очень мало. А то, что состояние здоровья его было совсем плохим, то, что он был уже, что называется, в руинах, то, что он был разрушен, это он понимал сам. И когда его встретил тот же Бунин в одном из парков, то Куприн сказал, что прямо идти он еще может, а вот чтобы повернуть направо или налево, ему необходимо сделать над собой большое усилие. И он может только взявшись за руку это совершить. Ну, и к тому же бедность. Бедность, которая для Куприна, который любил и каждый вечер вкусно поесть и неплохо выпить, для него это было тоже невыносимо. Поэтому все вместе создало вот ту ситуацию, которой воспользовались – не могу не отдать должное – наши замечательные идеологические люди. Тем, что Куприна обработать можно. Куприна, на самом деле, отчасти обработали, отчасти он сам хотел на родину. И здесь он, в общем, очень быстро умер. Он вернулся в 37-м году, в самый страшный год для Советского Союза. И умер в 38-м, не прожив здесь и года.

Е.КИСЕЛЕВ: А вы что скажете, Альберт Александрович?

А.ЦВЕТКОВ: Вы знаете, первая попытка переманить Куприна в Россию была предпринята его первой женой – Куприной-Иорданской в 1924 году, когда она написала ему очень теплое письмо…

Н.ИВАНОВА: Она же стала женой большевика.

А.ЦВЕТКОВ: Да, посол в Италии.

Н.ИВАНОВА: Да, не просто так.

А.ЦВЕТКОВ: Она написала ему письмо. Куприн ей тепло ответил, что он, естественно, видит себя в России, но в настоящий момент в Россию не поедет. В это время как раз и с Толстым велись переговоры, и с Билибиным – они колебнулись, поехали. Куприн отказался. Почему же он согласился потом? Вы знаете, почему-то на этот факт литературоведение не обращает внимания, что в повести «Олеся» Куприн предсказал год своей смерти. Что он на 67-м году умрет. Это словами Мануйлихи.

Н.ИВАНОВА: Он – в смысле герой повести «Олеся».

А.ЦВЕТКОВ: Ну естественно. Тот герой в предсказаниях Мануйлихи – вот определено ему было 67 лет жизни. Если не умрете, как и Пушкину в своей время предсказывала гадалка, то дальше и… многоточие. Так вот, Куприн приехал умирать. Он точно знал год своей смерти, и поэтому приехал тогда, когда до смерти оставалось меньше двух лет. У меня такое впечатление, что основная цель была в этом. Вторая цель – конечно, он хотел проверить своими глазами, куда идет Россия сталинская. С Лениным у Куприна не было ничего общего – он его жестоко критиковал, считал губителем России. Но нет ни одной статьи, где Куприн критиковал бы именно Сталина. Да, в составе политбюро Сталин у него в конце встречается. Но нет ни одной статьи. И когда Россия начала укрепляться, естественно…

Н.ИВАНОВА: Да у него просто о Ленине были личные впечатления, поскольку он с ним встречался. А со Сталиным он не встречался.

А.ЦВЕТКОВ: Играл в усиление России. При нем, вот недавно была статья, где это говорилось, - я с этим не согласен. По-моему, она даже передавалась у вас или нет… что Сталин принял Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой.

Н.ИВАНОВА: Ну, это такая распространенная точка зрения.

А.ЦВЕТКОВ: Распространенная точка зрения. Я тоже несколько хотел бы от нее отстраниться, от этой точки зрения, там дело гораздо тоньше. Но Куприн, видя и рассказы тех, кто переехал, и газетные статьи, и различные публикации из России, просто-напросто, мне кажется, заинтересовался – что же соответствует истине, что соответствует тому развитию, которое он предсказал в рассказе «Тост»? и то, что он ничего не соображал, на мой взгляд, это была легкая игра. Кое-что он соображал. Почему он сам не подписывал статьи, а поручал это Жене, которая водила его рукой? Ясно, что он в этом случае отрекался от своей подписи под работами, которые за него писали Регинин и… второй, забыл, ну ладно, неважно. И вот у меня такое впечатление, что Куприн и приехал умирать, и высказывался он весьма осторожно везде, и даже несколько раз проговаривался – и во время приема красноармейцев в Кунцево, где он обращался к русской армии, отнюдь не к красноармейцам, и его прокол с нищим, которому он начал открывать душу, а нищий вдруг сказал – «Попридержал бы ты язык, старик, за зубами». Ну, это очередной агент был. И вот в этом случае мы должны рассматривать, скорее всего, это как попытку устроит жену после своей смерти и как попытку проверить некоторые свои соображения. Высказываний конкретных у него после приезда в Россию, на мой взгляд, не было.

Н.ИВАНОВА: Я так думаю, что… вот я не знаю, были ли соображения или был просто инстинкт, который вел его уже… вот как бывает, что звери уходят в лес умирать, даже домашние. Домашние звери покидают дачу или дом и уходят в лес.

Е.КИСЕЛЕВ: Да, есть много таких случаев.

Н.ИВАНОВА: Да, здесь, такое ощущение, что его просто вел инстинкт. Потому что в 38-м году уехала Цветаева, тоже из Парижа, по другому уже поводу. Но она уезжала с очень тяжелым сердцем, потому что дочь уже уехала, и муж уехал…

А.ЦВЕТКОВ: Муж бежал.

Н.ИВАНОВА: Да, муж бежал, а дочь уезжала сознательно как раз. Я думаю, что Ариадна Эфрон уезжала сознательно, а Куприн нет. Куприн, я думаю, ехал, просто ведомый таким вот нутряным инстинктом, которым, кстати, много в его прозе и написано.

Е.КИСЕЛЕВ: Ну, я бы вот хотел процитировать Бунина. Иван Алексеевич ведь известен был тем, что до конца дней был ярым противником любого коллаборационизма со стороны эмигрантом по отношению к большевикам, хотя, как вы совершенно справедливо напомнили, был у него период, когда он заколебался, когда его охватила радость, когда он вот общался с Симоновым.

Н.ИВАНОВА: Выполнявшим тоже определенное задание, как мы понимаем.

Е.КИСЕЛЕВ: Безусловно выполнявшим совершено определенное задание – обаять, очаровать и увезти. Так вот, он писал: «Прошлым летом проснувшись утром под Парижем в поезде на возвратном пути из Италии и развернув газету, поданную мне вагонным проводником, я был поражен совершенно неожиданным для меня известием – Александр Иванович Куприн возвратился в СССР. Никаких политических чувств по отношению к его возвращению я, конечно, не испытал. Он не уехал в Россию – его туда увезли, уже совсем больного, впавшего в младенчество. Я испытал только большую грусть при мысли, что уже больше никогда не увижу его».

Н.ИВАНОВА: Замечательные слова. Вообще Бунин ни о ком, как мы знаем, хорошо вообще не говорил. Злой был старик, скажем так.

Е.КИСЕЛЕВ: Злой был старик.

Н.ИВАНОВА: Да, а вот об Александре Ивановиче он никогда не говорил зло. Он любил его. И вот в этих последних словах он очень точно, как настоящий провидец, а не только писатель, как мне кажется, просто охарактеризовал эту трагедию. Потому что уже действительно – а что было? Уже ничего не мог, уже плохо соображал. Но, как я сказала уже, уехал умирать.

Е.КИСЕЛЕВ: Я вот сейчас, к стыду своему, готовясь к этой передаче, не смог найти – в Интернете была выложена статья, как раз посвященная возвращению Бунина в Россию, и там приводятся устные воспоминания женщины, которая всю жизнь проработала в писательском доме творчества Голицыно, где поселился Бунин, когда вернулся в Россию. И там, собственно, говорится о том, что он, возможно, было болен тем, что сейчас называется синдромом или болезнью Альцгеймера.

Н.ИВАНОВА: Да, я тоже так думаю. Потому что то разрушение, которое с ним происходило, оно связано с этой болезнью. Но болезнь, как мы знаем, неизлечима. Вы знаете, конечно, что Бунин узнал о присуждении Нобелевской премии, когда он смотрел фильм, где главную героиню играла Киса Куприна, дочка Куприна. Она же сначала стала манекенщицей, а потом стала киноактрисой, и достаточно успешной. И, собственно, этот отъезд отца… я просто не знаю, написала ли она что-нибудь об этом. Существует ли кроме высказывания Бунина высказывания дочери, которая осталась в Париже. И правильно сделала, как мы понимаем. Но это вообще такая трагедия русской культуры, разделенной, разбитой. И та трагедия, которая на самом деле проехалась и по тем, кто вернулся, и по тем, которые оставались. Потому что смерть Бунина, уже кончина Бунина, при всем при том что он никуда не уезжал, все равно она драматична. Это мы тоже понимаем. И когда бываешь на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа – а я всегда, когда бываю в Париже, стараюсь это кладбище навестить, слава богу, что сейчас вроде бы выделены какие-то деньги для того, чтобы продлить аренду этой земли, - на самом деле, сердце же разрывается, когда видишь эти могилы.

Е.КИСЕЛЕВ: Вы что-то хотели сказать, Альберт Александрович.

А.ЦВЕТКОВ: Да, вы знаете, я немножечко возражу вот в чем. Вот есть у Олега Михайлова как раз отрывочек небольшой, где он описывает посещение Куприна перед отъездом корреспондентом, если не ошибаюсь, Седых, да?

Н.ИВАНОВА: Да, это была ЖЗЛ книжка.

А.ЦВЕТКОВ: И вот там он пишет, что как его расстроила вдруг неожиданно вынутая Куприным бумага. Это его знаменитая пьеса в одном действии и одной картине. «Собачка-собачка, куда ты бежишь? Куда бежу, не скажу».

Н.ИВАНОВА: Да, и все.

А.ЦВЕТКОВ: Казалось бы, бред сумасшедшего. Но добавьте всего лишь одно слово – «Не скажу, что я окончательно решил уехать в СССР». Как эта сразу миниатюра приобретает очень глубоки и как раз похожий на купринский стиль. Вот если допустить это, что он просто не хотел открывать карты. Вы знаете, да, о том, что он скрывал, что они уезжают?...

Н.ИВАНОВА: Ну конечно, поэтому Бунин и был так удивлен.

А.ЦВЕТКОВ: То может, мы должны были бы признать, что Куприн не так уж был болен, что не так уж он был окончательно непонимающим. И теперь дальше, насчет болезни. Вы знаете, наконец в ИРЛИ мне дали на руки свидетельство о смерти Куприна. Там ничего о побочных болезнях не сказано. В свидетельстве о смерти фигурирует только одна болезнь – рак пищевода. Все остальной отсутствует.

Н.ИВАНОВА: Но это же наша советская справка. Как были и наши советские профессора, так и наша советская справка.

Е.КИСЕЛЕВ: Наверное, многие болезни тогда еще не были определены.

Н.ИВАНОВА: Не были даже аффектированы, потому что говорили очень много…

Е.КИСЕЛЕВ: Ну, например, старческий маразм.

Н.ИВАНОВА: Да. А никто же не знал про болезнь Альцгеймера. Или рассеянны склероз.

А.ЦВЕТКОВ: Я прошу меня простить несколько менторский тон, к которому я привык по своей основной профессии, но поверьте, что я не хотел бы навязывать свою точку зрения как-то, потому что все мои исследования, скорее всего, на грани научных гипотез, а не окончательных фактов. Вот я бы хотел об этом сказать. Ну и еще есть. Вот в этом кресле, откуда Куприн вынул листок, было очень много черновых материалов. Все они, насколько я понимаю, лежат в литературном архиве, и с ними мало кто работает. А там ведь есть отрывки из последнего произведения Куприна, носящего характер оценки всех людей, которых он знал, с которыми встречался. И вот я не знаю такого человека, который заинтересовался бы этими документами.

Н.ИВАНОВА: Это вообще очень странно. Потому что если есть такие еще не опубликованные документы купринские, то при подготовке 11-томника должны же были их как-то обрабатывать и думать об этом. А где они находятся? Они в архиве чего лежат? Института мировой литературы?

А.ЦВЕТКОВ: Нет, в общелитературном архиве.

Н.ИВАНОВА: РГАЛИ этот самый?

А.ЦВЕТКОВ: Да. Вот эти материалы…

Н.ИВАНОВА: Ну, это надо подумать.

А.ЦВЕТКОВ: В достаточно большом количестве.

Е.КИСЕЛЕВ: Время наше подходит к концу. Мы сегодня много говорили о том, что Куприн в конце своей жизни при не до конца выясненных, скажем так, обстоятельствах, вернулся в СССР. Почему он это сделал – была ли причиной тому ностальгия или он был слишком тяжело болен для того, чтобы в полной мере осознанно принимать это решение? Но тем не менее, важно, что тогда вместе с Куприным вернулись на родину его книги. Благодаря его возвращению, прозу Куприна опять стали читать. На его романах, на его повестях и рассказах выросло не одно поколение русских читателей, любителей и поклонников нашей великой литературы. На этом все. Наша программа подошла к концу. Сегодня мы говорили об Александре Ивановиче Куприне, и в это разговоре принимали участие журналист Альберт Цветков и критик Наталья Иванова. Спасибо вам большое за участие в нашей программе. И до встречи в следующее воскресенье.