Александр Керенский - Генрих Боровик - Наше все - 2007-12-23

Е.КИСЕЛЕВ: Добрый вечер всем, кто в эту минуту слушает радиостанцию «Эхо Москвы». Это действительно программа «Наше все» и я, ее ведущий, Евгений Киселев. Мы рассказываем историю нашей страны за последние сто лет. Наша точка отсчета – это 1905 год. Историю страны рассказываем в лицах, в биографиях ее героев и антигероев. У нас есть персонажи, которые вошли в историю со знаком плюс, и персонажи, которые вошли в историю со знаком минус, и противоречивые фигуры, о которых до сих пор ведутся споры. Мы идем по алфавиту и дошли уже до буквы К. Я напоминаю, что буква К – это особенная буква русского алфавита, в частности, потому что фамилий, которые начинаются на букву К, порядково больше, чем на другие буквы. В связи с этой особенностью мы приняли решение, что у нас будет не три героя на букву К, а девять. И вот один из героев – кстати, выбрали его вы, уважаемые слушатели, во время голосования в эфире, - это человек, который в 1917 году возглавлял временное правительство, - Александр Федорович Керенский. Кстати, один из тех, кто в нашей истории остался и со знаком плюс, и со знаком минус, и фигура, о которой до сих пор ведутся дискуссии, споры, и нельзя сказать, что ученые, историки пришли к какому-то общему единому мнению. Очень много мифов, легенд. Об этом обо всем мы сегодня поговорим. Но как всегда, в начале программы портрет нашего героя – портрет в интерьере эпохи.

ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ ЭПОХИ. АЛЕКСАНДР КЕРЕНСКИЙ

Александр Федорович Керенский – председатель Временного правительства России, возглавлявший его совсем недолго – с июля по октябрь 1917 года. Прожил долгую жизнь. Он родился в 1881 году, а умер в 1970, пережив большинство своих друзей, врагов, политических союзников и противников, великих и ужасных современников, - Ленина, Сталина, Троцкого, Деникина, Врангеля, Гитлера и Черчилля. Биографы Керенского непременно отмечают, что он и его судьба шла по близкой и параллельной траектории судьбы Ленина. У них одна дата рождения – 22 апреля. Только у Керенского – по старому стилю. Керенский тоже родился в Симбирске, более того – в семье директора той самой гимназии, в которой учился Ленин, его братья и сестры. Федор Михайлович Керенский, отец будущего премьера, дружил с Ильей Николаевичем Ульяновым, инспектором учебных заведений Симбирской губернии. Он настоял на том, чтоб по окончании гимназии Володе Ульянове присудили золотую медаль, хотя формально уровень оценок будущего вождя большевиков был для этого недостаточен, и он же дал Владимиру Ульянову поручительство для поступления в Казанский университет. Хотя после казни его брата Александра, признанного виновным в заговоре с целью убийства государя, в политической благонадежности Ульянова-младшего существовали серьезные сомнения. Когда же Владимира Ульянова исключили из университета за участие в студенческих волнениях, у Федора Керенского случились неприятности из-за той рекомендации, и он был переведен инспектором народных училищ в далекий жаркий Ташкент, что по тем временам для чиновника фактически означало ссылку. В Ташкенте Керенский-младший окончил гимназию, тоже с золотой медалью, а затем, как и Ленин, юридический факультет Петербургского университета, с той лишь разницей, что Ленин окончил его экстерном, а Керенский учился очно. Как и Ленин, Керенский избрал карьеру адвоката, но в отличие от большевистского лидера, проработал на этом поприще много лет, в том числе участвуя в целом ряде громких политических процессов в качестве защитника. Еще в студенческие годы Керенский стал участвовать в революционном движении, потом вступил в партию социалистов-революционеров, эсеров, дважды арестовывался, сидел в Крестах, жил в ссылках, был избран депутатом четвертой Государственной думы от трудовиков, так как партия эсеров бойкотировала выборы, и в 1915 году стал лидером фракции. Прославился как один из лучших думских ораторов. Во время Февральской революции 1917-го вместе с лидерами других оппозиционных партий Павлом Милюковым и Александром Гучковым, выдвинулся в число признанных вождей революции, вошел во временной правительство в качестве министра юстиции, затем военного министра, а в июле сменил князя Львова на посту председателя. В августе 1917-го Керенский совершил, возможно, роковую ошибку, не поддержав попытку верховного главнокомандующего генерала Корнилова установить военную диктатуру для борьбы с большевиками, после чего едва ли не на всю жизнь остался ненавистной фигурой для правых. Одновременно попытки Керенского противостоять большевикам законными методами сделали его столь же ненавистной фигурой и для левых сил. Коалиция демократов - от кадетов до эсеров, - на которых пыталось опереться правительство Керенского, не получило народной поддержки. Имя Керенского стало все больше ассоциироваться с беспорядком и развалом армии, инфляцией, стремительно обесценивавшимися деньгами – керенками, не имевшими номера, серии, года, отпечатанными на скверной бумаге. Падение правительства было предрешено, что и произошло в результате большевистского переворота в октябре 17-го. Еще несколько месяцев после этого Керенский пытался организовать сопротивление большевикам, находился в подполье, совершал нелегальные поездки по стране, в том числе на Дон к атаману Каледину, но в итоге оказался персоной нон-грата для белого движения и вынужден был уехать за границу. Жил во Франции, потом в США, много времени проводил в Гуверовском институте при Стендфордском университете Калифорнии, где во многом благодаря усилиям Керенского был собран грандиозный архив по русской истории. Умер Керенский в Нью-Йорке, где местная русская православная церковь отказала ему в погребении на том основании, что Керенский был масоном. Тело бывшего русского премьера было перевезено в Лондон и похоронено на муниципальном кладбище в лондонском районе Патни, не принадлежавшем никакой вере. В Лондоне на Сейнт-Джон-стрит есть маленький мемориальный музей Керенского, существующий на пожертвования его потомков, где собраны фотографии, письма и личные вещи.

Е.КИСЕЛЕВ: А теперь я хочу представить нашего гостя. Сегодня у меня в студии писатель, журналист Генрих Боровик. Я приветствую вас, Генрих Аверьянович. Спасибо большое, что вы согласились принять участие в нашей программе.

Г.БОРОВИК: Здравствуйте.

Е.КИСЕЛЕВ: Генриха Боровика мы пригласили совершенно неслучайно, потому что Генрих Аверьянович сделал, по-моему, даже не одну телепрограмму об Александре Федоровиче Керенском, и более того – он один из немногих людей, которые живы до сих пор, который когда-то встречался с бывшим главой Временного правительства. Это было в Америке.

Г.БОРОВИК: Да, это было в Америке в 66-м году. Могу вам сказать, что из советских журналистов я был не один из немногих, а я был единственный.

Е.КИСЕЛЕВ: Нет, вы знаете, я вот с вами не соглашусь.

Г.БОРОВИК: Ну не соглашайтесь. Тем не менее, это так.

Е.КИСЕЛЕВ: Нет, я могу совершенно точно вам сказать, что как минимум был еще один журналист, который встречался с Александром Федоровичем Керенским.

Г.БОРОВИК: Кто?

Е.КИСЕЛЕВ: Это был покойный Гелий Алексеевич Шахов, мой в некотором роде тесть, отец моей жены, который тоже пересекался в Америке в начале 60-х годов…

Г.БОРОВИК: Нет, это может быть. Но был ли он журналистом? Это другой вопрос. Потому что я знаю, что с Керенским встречался, например, Александр Николаевич Яковлев. Но он был тогда по обмену аспирантом Колумбийского университета, и он встречался с ним.

Е.КИСЕЛЕВ: Совершенно верно. И как раз Гелий Алексеевич, который был журналистом и много лет возглавлял главную редакцию вещания на США, он тогда как журналист с иновещанием уехал в той же самой группе, где был и Александр Николаевич Яковлев, на стажировку в Колумбийском университете, и там же был, кстати, один из участников этой группы небезызвестной, персонаж уже совсем нашей, новейшей истории генерал Олег Калугин, опальный генерал, который сейчас живет в Америке. Гелий Алексеевич незадолго до собственной смерти перевел мемуары Керенского, которые вот вышли в начале 90-х. Расскажите, пожалуйста, что это была за встреча и какое впечатление на вас произвел Керенский?

Г.БОРОВИК: Это долгий разговор. Встреча была такая. Так получилось, что меня пригласили друзья, американские журналисты на кадетский бал, который проводился тогда ежегодно и в котором участвовали российские люди, которые в свое время заканчивали или имели отношение к кадетским корпусам. И там за столом мы сидели, разговаривали. Нечасто там бывали советские корреспонденты. Думаю, что вообще никогда не бывали. И я заинтересовался – кто-то упомянул Керенского и назвал его «Александра Федоровна». Я спросил – где он, что он. «Да жива она, жива», - сказал кто-то за столом. Меня это несколько удивило. Я попросил телефон, мне этот телефон дали. Это был ноябрь 1966 года. И я ему по этому телефону позвонил и сказал, что вот, я советский журналист, хотел бы с вами встретиться, взять у вас интервью. Скажу вам прямо, что я ни у кого не просил разрешения на этот счет, потому что я понимал – если я у кого-нибудь спрошу разрешения, мне это дело, конечно, не разрешат, потому что… ну, Керенский, что вы, злейший враг Советского Союза, человек, бежавший из Зимнего дворца в женском платье и прочее и прочее и прочее. Он удивился: «Журналист? что вам нужно?» Я говорю: «Хотел бы с вами встретиться, взять у вас интервью». «Да? а в связи с чем?» Я говорю: «Ну как же? скоро февраль». Это был ноябрь 66-го. Он говорит: «Да, скоро февраль. Ну и что?» Боюсь, что он немножко подзабыл, потому что как выяснилось потом, он очень вообще переживал, что Февральская революция утонула в славе Октябрьской революции, но она ему была, естественно, дорога. В общем, он согласился. Мы договорились. Я назвал свою фамилию. Все, как полагается. Сказал, что я буду с женой, потому что она у меня историк, и она мне не простила бы, если б я пошел один. Он жил на 91-й улице, как сейчас помню, дом номер 109. Мне дом понравился, большой дом. У, я думаю, богатый Александр Федорович. И нам открыла филиппинка домработница, провела нас на второй этаж, и там через несколько минут спустился туда лифт, дом был, видимо, четырехэтажный, и из лифта вышел одуванчик – не очень уверенно передвигавший ноги и очень похожий на Александра Федоровича Керенского. Только его ежик немножко поувял, опустился, но так весь облик был… Подошел и сказал…

Е.КИСЕЛЕВ: А ему было 85 лет?

Г.БОРОВИК: Да, он с 81-го года.

Е.КИСЕЛЕВ: Это возраст солидный, да.

Г.БОРОВИК: Ну вот, он провел нас в кабинет, очень вежливо, приветливо. Первый вопрос, который он мне задал – «Ваша фамилия Боровик?» Я говорю – «Да». «Вы сказали, что вы работаете в ОПН и в Литгазете?» А я был собкором именно этих двух организаций. «Но вы же работаете в «Огоньке»… Я несколько удивился – я действительно работал 14 лет в «Огоньке». И я спросил – «Откуда вы знаете? Я действительно там работал». «Да я читал ваш очерк о вашей встрече с Хемингуэем, о том, как вы рыбачили с ним». Это был 60-й год. Услышать такие слова, что он читал очерк мой о Хемингуэе, это дорогого стоит. Я удивился. В общем, я ему рассказал, что я сейчас работаю здесь и т.д. и т.п. И он мне, кстати, тогда сказал – «Вы первый советский журналист, с которым мы разговариваем». И через несколько секунд сказал – у него был такой высокий голосок, старческий немножко: «Слушайте, господин Боровик, ну я вас очень прошу, ну скажите вы там у себя в Москве, у вас же есть серьезные люди, ну не бежал я в женском из Зимнего дворца, ну не бежал… я уехал на своей машине, сзади шла машина с американским флагом и так далее. Я поехал в Гатчину, чтобы поторопить войска для зашиты Зимнего дворца». Ну а дальше он рассказывал довольно много о том, как это все происходило. Бежал он действительно переодевшись – только один раз, уже из Гатчины, когда он приехал туда. Никаких войск, которые ожидались для охраны Зимнего дворца, не было, никаких частей не было, которые он должен был поторопить. А там сидели спокойные люди, которые и не собирались защищать Керенского.

Е.КИСЕЛЕВ: Ну, там же были очень сложные отношения между разными лагерями внутри того лагеря большого, между разными группировками того лагеря, который противостоял большевикам.

Г.БОРОВИК: Вы знаете, было в основном два лагеря, если иметь в виду окружение Керенского. Это было Временное правительство, и он как глава правительства… начинал он не как глава правительства, начинал он…

Е.КИСЕЛЕВ: Как военный министр.

Г.БОРОВИК: Нет, он начинал как министр юстиции, затем стал военным и морским министром, а затем уже, в августе стал председателем и верховным главнокомандующим. И там, в Гатчине он жил на втором этаже, и кто-то к нему пришел и сказал «Слушайте, там с Красновым разговаривает Дыбенко (это революционер, матрос)…»

Е.КИСЕЛЕВ: Да, дослужился он до командарма, не помню, первого или второго ранга, но это уже было потом.

Г.БОРОВИК: Ну, это большого значения для нашего рассказа не имеет, это потом. «…И Дыбенко требует выдачи вас, Керенского, и за это он разрешит казачьему корпусу пройти без помех туда, куда хочет уйти, туда, на юг на Северный Кавказ». Узнав об этом, он тут же переоделся в какую-то дурацкую морскую форму, бушлат там какой-то был, надел какие-то автомобильные очки, и вот в этом идиотском виде ушел и поехал в Псков. Понимаете, трагедия всего этого дела, трагедия его, состояла в том, что после корниловского восстания, которое было летом и осенью, которое было организовано для того, чтобы свергнуть Временное правительство, то есть в армии большая часть командиров не любила это Временное правительство, не любило Керенского и хотело его свергнуть, причем свергнуть таким образом… то есть напрямую. Когда эта попытка не удалась – они были разбиты в том числе и его частями, которые были верны, были некоторые такие части, - после этого стратегия монархистов – а это были монархисты, хотя Керенский мне говорил, что это не только монархисты, корниловское восстание было инспирировано Англией, это его слова, и главную роль тут играл Черчилль. Вот так. И вообще потом уже я узнал, что он считал Англию главным врагом России. я не думаю, что здесь есть какое-то вранье. Есть просто его понимание этого дела. Ну и когда не удалось это корниловское восстание, стратегия монархистов изменилась. Большевики только-только собирали силы. Их было достаточно мало. Как когда-то писал Бердяев, позже уже, конечно, что вообще если собрать всех большевистских вождей, то их можно было усадить всех на одном диване в 1917 году, их было человек 6-8.

Е.КИСЕЛЕВ: Ну да, в ЦК партии большевиков от ВКП(б) входило 20 человек всего.

Г.БОРОВИК: Ну, он имел в виду заметных руководителей.

Е.КИСЕЛЕВ: Всего 20 человек, а среди них крупных фигур было несколько всего.

Г.БОРОВИК: Ну вот, и они решили таким образом – они решили, что они не могут свергать Керенского, потому что не получается, но они пустят большевиков, разрешат большевикам свергнуть Керенского, это все его слова, а уж потом они с большевиками управятся за две недели, нет проблем. «Но что-то они задержались, большевики, - сказал, иронически улыбаясь, Александр Федорович, - на 70 лет». Но он рассчитывал на какую-то защиту, а эта защита не состоялась. В общем, Зимний дворец практически никто не охранял. Вечером там собрались члены Временного правительства, они знали о том, что выступление будет большевиков 25 октября, потому что как известно, Зиновьев и Каменев рассказали об этом в газете.

Е.КИСЕЛЕВ: Керенский уже в самом начал октября выступал в парламенте так называемом и говорил публично о том, что ожидается выступление большевиков. Другое дело, что он искренне верил, почти до самого последнего момента, что у него достаточно сил, что его защитят. Более того, я не помню, он кому-то говорил, это есть у кого-то в воспоминаниях, что наоборот, это будет счастье, если большевики выступят, потому что вот тут-то они себя разоблачат, вот тут-то мы их прихлопнем.

Г.БОРОВИК: Ну да. Он вообще не полагал, что у большевиков большая сила. Впрочем, никто и не полагал. Но произошло это выступление и все то, что я вам рассказал. Но для того, чтобы понять его, и как он реагировал, и вообще что это за личность, меня, честно говоря, не только как журналиста, но и как писателя больше в истории интересуют люди, характеры этих людей, психология, потому что мне кажется, что вообще история – это не просто перечисление событий, а это, конечно, настроения отдельных лиц и масс тоже. Вот тут Керенский – фигура, конечно, весьма яркая, противоречивая. Ну, все знают о том, что его отец был директором гимназии, где учился Ленин, в Ульяновске, в Симбирске.

Е.КИСЕЛЕВ: Более того – по-моему, их отцы дружили.

Г.БОРОВИК: Отцы да, были в хороших отношениях во всяком случае.

Е.КИСЕЛЕВ: Были вхожи в дом друг к другу.

Г.БОРОВИК: Ну, у него ж отец, у Ленина, был попечителем гимназий, так что это совершенно естественно.

Е.КИСЕЛЕВ: Да и город тогда был небольшой, и люди такого социального статуса, безусловно, друг друга знали. Но вот вы начали говорить, что якобы были какие-то отношения между Лениным и Керенским…

Г.БОРОВИК: Я не говорил об этом, у них никаких отношений не было.

Е.КИСЕЛЕВ: Это миф?

Г.БОРОВИК: Это миф, да. Ну, был разговор о том, что они учились – тот был в первом классе, а этот в десятом. Он учился уже в Ташкенте, потому что семья уехала в Ташкент. Я имею в виду Керенского. Ну вот. А потом он мечтал, между прочим, и это его рассказ, быть актером императорских театров. «У меня был хороший голос, - говорил он, - и я думаю, что я бы занимал там хорошее место». Но стал политиком. С другой стороны, разве есть политики, которые не актеры? Все политики – так или иначе актеры. Он прославился, это было в начале века, прославился защитой литовских крестьян…

Е.КИСЕЛЕВ: Он, как и Ленин, начинал адвокатом.

Г.БОРОВИК: Да, затем он в 13-м году был арестован, сидел в тюрьме за то, что выступил против сфабрикованного дела Бейлиса. Ну а потом он был уже членом четвертой Государственной думы, ярым совершенно врагом самодержавия, царизма, и когда после отречения царя в 17-м году он вошел в правительство, его поселили в квартиру, которую занимал до него министр юстиции Добровольский, царский министр. Добровольский, как и все правительство, был арестован, надо вам сказать, а царь был под домашним арестом. И у него был такой интересный эпизод, это мне уже рассказывала его секретарь – Елена Петровна Иванова-Пауэрс, совершенно замечательный человек, о которой я, если будет время, расскажу еще. Он приходил домой – это была десятикомнатная квартира – он занимал три комнаты. А семь комнат занимала жена Добровольского, а Добровольский сидел в тюрьме. Ну и Керенский… там было очень много фотографий царя-батюшки и на стенах, и на столах, и он играл в такую игру: каждый раз, когда он вставал утром, вернее, когда он приходил после работы поздно, он все эти фотографии либо заменял другими, либо поворачивал лицом к стене – он ненавидел нашу монархи. Нашу в кавычках, но тем не менее. И когда он выступал в Думе с критикой царизма, при нем обычно стояли два пристава, которые не должны были допустить, чтобы он мог оскорбить кого-то из царской семьи.

Е.КИСЕЛЕВ: И вот здесь мы должны прерваться для новостей середины часа на «Эхе Москвы» и затем через минуту-другую продолжим наш разговор.

НОВОСТИ

Е.КИСЕЛЕВ: Мы продолжаем очередной выпуск программы «Наше все». Сегодня она посвящена фигуре Александра Федоровича Керенского, который в 1917 году был главой Временного правительства, в октябре свергнутого большевиками. О Керенском мы говорим сегодня с писателем, журналистом Генрихом Боровиком, который когда-то давным-давно, в 1966 году встречался с Александром Федоровичем в Америке. Керенскому тогда было уже целых 85 лет. Он прожил долгую жизнь. Перед перерывом мы остановились на том, что Керенский был человеком жестких антимонархических взглядов. До такое степени, что когда он выступал в ГД, там где-то рядом с ним стояли, как говорится, специально обученные люди…

Г.БОРОВИК: Просто приставы в форме.

Е.КИСЕЛЕВ: Которые готовы были призвать его к порядку, если бы он, что называется, перегнул палку или, как сейчас принято говорить, перешел граница политической корректности.

Г.БОРОВИК: Совершенно верно. Ну вот, и такая игра была. А жена Добровольского… напомню, эта игра состояла в том, что Керенский, будучи министром юстиции, жил к квартире, которая раньше принадлежала Добровольскому, министру юстиции царского правительства. А Добровольский, как все члены правительства царского, был арестован, он сидел в тюрьме…

Е.КИСЕЛЕВ: Но квартира была казенная, судя по всему.

Г.БОРОВИК: Наверное, да. А царь был под домашним арестом. И он, приходя домой после работы, переворачивал фотографии и картины с изображением царя лицом к стене, а на столах либо клал их на стол, либо заменял другими фотографиями. Но утром жена Добровольского, которая жила в этой же квартире, она возвращала портреты своего мужа на место, а вечером продолжалось то же самое. Но однажды, где-то в апреле 17-го года Керенский должен был по правовым делам встретиться с Николаем II. И он поехал к нему, и он провел двое суток в личном общении с ним. И он приехал другим человеком. Он убедился, поверил, во всяком случае, в то, что это чистый человек, что он хочет добра России, что он посвящает свою жизнь России. Так, во всяком случае, он мне рассказывал. И когда он вернулся домой, он прошел на две третьих жены Добровольского и сказал, что он был не прав, что царь Николай II достоин всяческого уважения и т.д. и т.п. «Я остаюсь тем же самым монархистом, потому что считаю, что монархизм для России не подходит никоим образом, он гибелен для нее, но как человека я его после двух дней, проведенных вместе с ним, я уважаю». И он рассказал мне вообще поразительную вещь, которой ни в каких мемуарах не было. Что он небольшой группе офицеров дал очень большую сумму денег, когда он уже был премьер-министром, для того чтобы они вывезли семью и самого императора из России. ведь как вы знаете, семья обращалась к королевским семьям Западной Европы с просьбой приютить их в связи с этими событиями. Ни одна королевская семья в Западной европе не захотела этого делать. Я спросил его, почему эти офицеры не смогли сделать это. Ну, хотя бы в безопасное место вывезти. Он сказал «Дорогой мой, эти офицеры пропили деньги, которые я им дал». Вот такие были офицеры. Ну и надо вам сказать, и это не только он мне говорил, но это есть и в воспоминаниях полковника Синегуба. Когда в Зимнем дворце юнкера, которые должны были охранять его, получали оружие табельное, они становились в очередь, получали пистолеты, многие из них повторно подходили, еще пистолет получали, и еще раз, и потом эти пистолеты продавали большевикам. Была настолько ненависть к Керенскому, особенно в петербургском гарнизоне, петроградском тогда, потому что во главе там стояли такой человек со странной фамилией – Полковников, который и не собирался, конечно, защищать его никоим образом. И таким вот манером они надеялись на быстрое свержение Керенского руками большевиков через две недели. Но как вы знаете, все получилось иначе. Он после этого вернулся в Россию. Был, кстати, нелегалом.

Е.КИСЕЛЕВ: Да, действительно, он был, по-моему, несколько месяцев на нелегальном положении. Даже был в Петрограде во время Учредительного собрания, но ему рекомендовали не появляться.

Г.БОРОВИК: Да, и он ездил туда, где жила его жена и двое его сыновей, и вывез их за рубеж. Ну и начиная с 18-го года, он жил во Франции. А в 40-м году перед приходом немцев он уехал в США, оставив там, во Франции, часть тех архивов, которые не смогли украсть агенты КГБ. Не агенты, а там был один агент КГБ, который работал у него слугой. Это было в 30-е годы, его звали Иван. И Керенский звал его «мой дядька Иван». Ну, дядька – как человек, который помогает. Так же, как дядька у Пушкина в «Капитанской дочке» и так далее. Ну вот. И этот дядька, прожив с ним и помогая ему в течение нескольких месяцев и завоевав любовь Керенского… однажды Керенский услышал какой-то шум в свое кабинете, зашел и увидел, что этот дядька…

Е.КИСЕЛЕВ: Роется в его бумагах.

Г.БОРОВИК: Он не роется, он просто засовывает бумаги без разбора в мешок.

Е.КИСЕЛЕВ: А, даже так.

Г.БОРОВИК: Да. Друг на друга они посмотрели, тот вынул пистолет, Иван, выстрелил в потолок, сказал «Извините, Александр Федорович», схватил этот самый мешок и умчался. Тот подошел к окну и увидел, что у дома стоит машина. Дядька вышел из дома, сел в машину и уехал. Он понял, что это был агент КГБ. Но какая-то часть архивов поехала с ним. И он начал работать в Стендфордском университете, Гуверовском университете, не ладилась у него там работа, к нему относились без большого уважения. Но что интересно – уже началась война, уже 41-й год, и Керенский, которому предлагали, во-первых, во Франции получить французское гражданство, и в Америке предлагали получить французское гражданство. Он отказался. Он сказал «Я гражданин России, я останусь верным гражданином России». маленький эпизод во время нашей встречи: я подошел к окну и говорю «Ох, и холодно у вас тут в Нью-Йорке», снег был, был ноябрь; а он говорит «Это не у меня тут в Нью-Йорке, это у них тут в Нью-Йорке, а я как был гражданином России, так и есть гражданином России». Это он подчеркивал, это было для него очень важно. И надо сказать, что во время войны он помогал собирать средства для помощи Советскому Союзу. А когда после войны Ален Даллес замыслили создать в Европе, уже во время холодной войны, российское правительство в изгнании и во главе него поставить Керенского, Керенский отказался. Ну и вообще, он не играл, когда говорил мне «Какой народ, какой замечательный народ! Вот я видел фильм – я видел, как какие-то наши бабы подходили к немецким пленным, когда их вели, и совали им куски хлеба, и одна баба говорит «Ну а может, где-то там мой у них голодует» - какой замечательный народ!» Эта любовь к России у него осталась. Он, конечно, не принимал коммунизм. Это понятно.

Е.КИСЕЛЕВ: Нет, он выступал прости сталинской диктатуры, но при этом, как многие эмигранты, в период войны все-таки все симпатии были на стороне Красной армии. Были же эмигранты, которые…

Г.БОРОВИК: Нет, я говорю о Керенском.

Е.КИСЕЛЕВ: Нет, просто нужно отметить, что были эмигранты, которые во время война сотрудничали с немцами.

Г.БОРОВИК: Нет, были же даже военные формирования – власовское там…

Е.КИСЕЛЕВ: Это немножко другая история. Вот Краснов как раз…

Г.БОРОВИК: Краснов – да, его арестовали в Праге, да.

Е.КИСЕЛЕВ: Это отдельная совершено история.

Г.БОРОВИК: Да. Но вы поймите мое отношение к нему – он был окарикатурен, офельетонен. Мне как раз хотелось не столько даже историю его узнать, потому что в конце концов можно было почитать в книгах, и прежде чем к нему пойти, я читал на 54-й улице, там есть такая русская библиотека, многие книги, где написано было о нем или он писал.

Е.КИСЕЛЕВ: Много было отзывов современников уничижительных.

Г.БОРОВИК: Я хочу сказать – я не видел ни одной книги, где на полях не было карандашом или ручкой, больше всего карандашом, написано слов ненависти в его адрес. И для меня выяснить, что это был человек вовсе не карикатурный, а человек со своим горем, со своими надеждами. Он мне говорил – «Я всегда считал и считаю, что Россия вернется к демократии. Я очень надеюсь на реформы Косыгина и вообще на этого человека. Единственное, что я могу сказать, это что Россия никогда к капитализму не вернется». Вот тут его предсказания несколько не произошло. Я еще хочу добавить – он, конечно, был блистательным оратором. Я потом смотрел документальные фильмы, готовил телепередачи. Он был блистательным оратором…

Е.КИСЕЛЕВ: Даже на немых хрониках видно, как он темпераментно, эмоционально, зажигательно выступает.

Г.БОРОВИК: Да, даже без звука. И он мне несколько раз сказал – «Ах, если бы тогда было телевидение! Я бы никому не проиграл».

Е.КИСЕЛЕВ: Я как раз хотел спросить вот о чем. Вот вы говорите, вам интересен человек, вам интересна личность. Многие современники отзывались о нем как о позере, о фанфароне. Вот было в нем это на самом деле?

Г.БОРОВИК: Вы знаете, некоторые актерствование, но очень немногое, потому что ну с чего он будет актерствовать? Мы сидели у него в кабинете. Надо вам сказать, что это не его дом. Я сказал «Александр Федорович, какой у вас прекрасный дом!» Он говорит – «Что вы? Если б у меня был дом вот такой, так у меня была бы уже и газета, и я бы уже боролся с большевиками!» Это просто была такая мадам Симпсон. Всю жизнь его вообще сопровождал успех у дам. И американка, которая предоставила ему комнату. И он несколько лет, может, даже лет 10 жил в этой комнате, а принимал нас в кабинете-библиотеке. И актерствовать ему, в общем, не нужно было. Но какие-то позы, какая-то манера поднять руку, опустить руку – в этом можно было мне как театральному человеку узреть что-то. Но нет, он был честным человеком, он любил Россию, любил на свой лад, как он понимал, естественно. Да, интересная деталь. Мне потом рассказывала Елена Петровна Иванова-Пауэрс, как он говорит, «Ой, это мой генеральный секретарь», она рассказывала, что он после войны решил написать письмо Сталину благодарственное за то, что тот спас Россию. Написал, потом подумал и все-таки не отправил. Дальше его судьба сложилась достаточно трагично. Мы, кстати, когда сидели у него в кабинете, разговаривали, а встреча продолжалась часа три, наверное, потом была уже вторая встреча у меня, уже без Галины Михайловны, моя жена заметила на его руке перстень с каким-то серым, бесцветным камнем. И она спросила «А что это у вас такой странный перстень?» А он говорит – «О-о-о, это перстень самоубийц. Мне подарил его французский приятель», из высоких кругов, а приятель этот получил этот перстень то ли от алжирского набоба, то ли от индийского набоба, я уж сейчас не помню. Я говорю «И что ваш этот приятель?» «Вы знаете, он кончил самоубийством и рассказывал, что тот, кто подарил ему, вот этот набоб тоже кончил самоубийством». Моя жена пришла в ужас и говорит «Так зачем же вы это носите?!» Он говорит «Милая моя, да ну разве я похож на человека, который хочет совершить самоубийство? И вообще в моем возрасте и в моем положении совершать самоубийство… зачем? Никто и не заметит. Самоубийством надо заканчивать жизнь, когда ты молод и всем известен. Вот тогда о тебе будут помнить, может даже сотни лет». Смерть Христа привел в пример. Правда, это не самоубийство.

Е.КИСЕЛЕВ: Это не совсем самоубийство. Есть множество других историй знаменитых самоубийц и громких самоубийств, в том числе и в нашей истории.

Г.БОРОВИК: Конечно. Я вам говорю то, что мне говорил Александр Федорович. Поэтому сейчас с ним спорить немножко бессмысленно. Вот после этой первой встречи я написал очерк. Я не могу сказать, что я восхвалял его в этом очерке, но и не могу сказать, что я его гвоздил и называл бранными словами. Я рассказал и о том, что он не бежал в… для нас это было впервые вообще…

Е.КИСЕЛЕВ: Это крамола вообще. Вы пытались переписать историю, как бы это сейчас сказали.

Г.БОРОВИК: Да, и я послал очерк в Литературную газету через ОПН, и они поставили этот очерк. Потом была очень небольшая вторая встреча, где с ним сидели какие-то три весьма сердитые дамы, и я понял, что разговора у меня с ним не получится. А причина того, что сидели злые дамы, оказалась тут же на столе. Он показал мне газету «Правда», где был опубликован какой-то очередной фельетон против него. А он полагал, что я пришел как достаточно авторитетный человек по достаточно, может, указанию свыше и, может, начинается другое отношение к нему. Вполне возможно, что он так думал. Я не могу это гарантировать. А тут вдруг «Правда» через месяц или полмесяца после нашей беседы публикует очередной фельетон. И вот они были сердиты и, в общем, нечего с ним разговаривать. Одним словом, это разговор продлился уже всего полчасика, и затем он меня проводил и сказал «Ах, как жаль, что я вас не познакомил с моим генеральным секретарем. У меня есть генеральный секретарь, это Лена Иванова-Пауэрс. Но если еще встретимся, я обязательно познакомлю», и в это время звонок в дверь, и входит очень милая женщина – абсолютно русское лицо, брюнетка, с большими глазами. Я не знаю, ей, может, тогда было лет 50. Очень милая женщина. И он все-таки нас познакомил. И мы встретились, познакомились, и я ушел. Проходит лет 10, я написал пьесу «Интервью в Буэнос-Айресе», которая была поставлена в 15 странах мира. Раздается мне звонок из Нью-Йорка. Там есть такой «Театр четвертой стены» - «Мы хотим ставить вашу пьесу, мы видели ее в Москве, и вы знаете, мы нашли совершенно замечательного переводчика. Вот мы сейчас даем ей трубку». И женский голос говорит: «Господин Боровик, а мы с вами знакомы. Я генеральный секретарь Керенского, Лена Петровна». Она действительно перевела пьесу, потом вторую. Но дело не в этом. Дело в том, что мы с ней подружились. Она оказалась действительно очень хорошим человеком. Я не думаю, что была между ними любовь, но он чувствовал, что она к нему относится совершенно иначе, чем другие. Она действительно за ним ухаживала, как за ребенком. Ну и вот она мне рассказала… поскольку у нас сейчас осталось всего ничего времени, я напишу об этом, и надеюсь, что слушатели, которые захотят прочесть, прочтут. Кончилось тем, что… он ведь окончил жизнь самоубийством…

Е.КИСЕЛЕВ: Да что вы говорите?

Г.БОРОВИК: Да.

Е.КИСЕЛЕВ: Этого, по-моему, ни в одной биографии его нет.

Г.БОРОВИК: Нет. Каким образом? Он заболел, это было в ноябре 67-го года. Очень заболел – у него операция на желудке была, зонд был выведен, а он – человек, относившийся к себе всегда несколько франтовато, скажем так. «Вся моя кухня наружи, боже, как я буду жить!» и так далее. А потом не было денег для того, чтобы положить его в больницу. Положили его его сыновья выручили, почти в кавычках можно это сказать, потому что они нашли в Лондоне клинику муниципальную, в которую можно было положить человека бесплатно. В этой клинике был один недостаток – она была абортной клиникой, то есть она была предназначена для женщин, которых на улице находили, вели туда шлюх и так далее. Ну вот. И когда он узнал о том, что он лежит в абортной клинике, после всего того, что было связано с его женским платьем, в котором он якобы бежал из Зимнего дворца, вы понимаете, как он горевал. Еще несколько лет он был жив. Он даже немножко оправился, а в 70-м году, когда болезнь снова возобновилась, он отказался от пищи. Его пытались кормить через зонд, он вырывался, не брал пищу. Он сказал « Лена, мне бессмысленно жить, я не хочу дальше жить. Если даже я выздоровею, то на что я буду жить?» Вот такого рода… И он подарил этот перстень ей. И она приезжала в Москву, мы ее встречали в Нью-Йорке, и Галина Михайловна моя, увидев этот перстень, сказала «Боже мой, это у вас перстень Александра Федоровича?», и она рассказала эту всю историю. И потом через несколько лет мы возвращаемся в Нью-Йорк, какая-то командировка, и я ей звоню. Телефон не отвечает. Я еду в Гринвич-вилладж, где она жила в очень скромненькой комнатке. Не виже ее фамилии на звонках. Кто-то выходит. Я говорю «А где Елена Пауэрс?», мне говорят «А вы знаете, она умерла год назад». Я говорю «От чего?» «Да вы знаете, у нее нашли, видимо, рак, но она не хотела страдать. Она приняла большую дозу снотворного и умерла». То есть она тоже кончила жизнь самоубийством. У меня сохранилось любовное письмо, которое Александр Федорович – он почти ничего не видел последние годы – ей написал. Не написал, напечатал вслепую на машинке, с огромным количеством, естественно, ошибок, и еще там от руки написано кое-что. Вот такая была какая-то удивительная судьба. Я не хочу здесь проповедовать мистицизм, но вот так вот случилось.

Е.КИСЕЛЕВ: Да, вот такая была действительно необычная история.

Г.БОРОВИК: Вообще, о нем можно, конечно, рассказывать очень долго.

Е.КИСЕЛЕВ: Необычная история, романтическая история последних лет жизни нашего героя Александра Федоровича Керенского, руководителя Временного правительства, которое было в октябре 17-го свергнуто большевиками во время октябрьской революции или октябрьского переворота, кому как нравится. Сегодня гостем нашей студии был писатель, журналист Генрих Боровик. Генрих Аверьянович, я благодарю вас за участие в нашей программе.

Г.БОРОВИК: Буду рад. Спасибо.

Е.КИСЕЛЕВ: До следующей встречи в эфире.