4 минуты с театром - 1999-12-12

Конечно, он стосковался по успеху. Самый загадочный и таинственный, но самый удачливый и самый конгениальный артист нашего кинематографа, Олег Меньшиков, вспоминает о том, что по первому образованию он актер театральный, что успел сыграть в спортивных сценах "1981-го года" и в "Калигуле", но, Боже мой, как это было давно.

Великолепный романтик, давно отравлен "крупными планами" и неспешными разворотами на уровне шеи. И зал, если и рукоплещет, то рукоплещет его изображению на экране, а он не дает концертов и интервью, не ведет творческих встреч и телевизионных программ. Имидж светского затворника, человека вне времени и пространства, не заменит пьянящего успеха сегодня и сейчас. А такое возможно только в театре.

Странное впечатление производит этот спектакль. И декорации Павла Каплевича, устремленные ввысь, вдохновляющие на широкий размах, на громоподобную акустику, на крупные , почти античные обращения к публике. И музыка Гаврилина, что своим мелодизмом и чувственностью так и просится на саунд-трек. И костюмы Чепурина, изготовленные для эффектного осенне-летнего показа, назовем его "Грибоедовский вальс".

Короче, как в стихах: "Все обещало мне его...". Да, он замечательно декламирует узнаваемые строчки, а зал, внимая, почти подсказывает ему текст, неслышно шевеля губами, отстукивая в такт: "Не образумлюсь, виноват, и слушаю - не понимаю..."

Вдохновенный чтец, последователь Юрского, он чуть заметным движением смахивает слезы с ресниц, откидывает со лба непослушную челку, капельки пота сбегают по его пульсирующим вискам, он прекрасен в своей обреченной отверженности. Он убегает, почти не договорив про "карету мне, карету!".

Откровенная буффонадная пошлость этой стихотворной мелодрамы сначала приводит в недоумение, потом в раздражение, а потом в неописуемый восторг.

Давайте прочтем все с нуля - как будто мы не изучали этого хрестоматийного произведения в школе, как будто оно не было принесено на сцену десятки и сотни раз, как будто режиссура - это вдохновение и только, как будто Скалозуб и Молчалин - еще не оформившиеся тинэйджеры, у которых плохо не только с координацией, но и русским языком. Как будто худышка Софья - Джульетта с провинциальной сцены, да к тому же - о ужас! - поклонница Марины Нееловой, что слышно и видно в ее изломанных и фальшивых интонациях. Как будто Фамусов - гудящий самовар из купеческого реквизита Островского, как будто Хлестова - по меньшей мере Аркадина или леди Макбет.

Здесь Грибоедова читают бегло, слюнявя и надрывая страницы, боясь встретиться взглядом с партнером, да и в зал смотря куда-то поверх голов. И внутри этой художественной читки, как фрагмент из другого спектакля, Репетилов ленинградского актера Сергея Мигицко, придуманный им и воплощенный, изящно и мгновенно забирающий в свои объятья не только весь зал, но и своих коллег, коим повезло оказаться рядом с ним в этой сцене. И как завидует Чацкий его ироничности и легкости, его обезьяньим кульбитам и нелепым поцелуям, его круглосуточному умению слушать и слышать, подхватывать и вдохновлять.

Но не надо трагедий, господа. Никто не уходил со сцены под стук собственных шагов. Было море цветов и криков "браво!", был успех, хотя вспомнились совсем другие стихи: "Провала прошу, провала, гаси ж, чтоб публика ликовала и рвала в клочки кассирш." Публика ликовала.