4 минуты с театром - 1999-11-06

Text: Обаятельный добродушный толстяк Гриша Гурвич был любим. За эту любовь он нам многое прощал. Числиться в его друзьях было легко и ответственно - он доверял друзьям и не прощал предательств. Он не боялся обнаружить свою неприязнь и презрение к человеку предавшему его дружбу - мог не подать руки, мог перестать замечать. Его презрение было убийственным- тут никакое чувство юмора не спасало. Такого Гришу Гурвича я узнала в нашей Альма-матер - в ГИТИСе, где мы учились одновременно. Наш курс устроил комсомольское собрание с обсуждением персонального дела одной студентки, Гурвич пришел к нам от бюро института в качестве наблюдателя. В середине собрания он встал со своего места и тихим голосом с оттенком брезгливости сказал - Я не желаю участвовать в этой травле. И если вы этого не понимаете, мне вас жаль. И ушел. Это было в 82 году.

Я не помню Гришу Гурвича равнодушным, трусливым, осторожным. Когда ситуация требовала от него радикальных слов или радикальных решений, он сильно нервничал, лицо покрывалось капельками пота, но он вставал и говорил именно то, что считал необходимым в эту минуту. В театр "Сатирикон" его пригласил Костя Райкин - открывалась малая сцена - хотелось открыть ее молодой пьесой, молодым режиссером и молодыми артистами. Гриша репетировал с нами как всегда азартно, шумно, ожидая от актеров не только проявлений темперамента, но и ума и импровизации. Помню его чудовищно жестокое по своему точному попаданию обвинение - вы ничего не можете по отдельности, у вас инстинкт массовки! Как странно - напомни я ему сегодня об этом, он бы вряд ли вспомнил - а я освобождаюсь от этого инстинкта до сих пор, потому что нет ничего гаже на свете, чем прятаться за чужие спины и мыслить как все и сливаться с толпой и стараться быть незамеченным.

На своем курсе он, безусловно, был лидером - хотя его пристрастие к эстраде, к шоу, к американским мюзиклам вызывало у академических мэтров, мягко говоря, недоумение. Свой дипломный спектакль он ставил в театре Маяковского. На малой сцене. На него валила вся Москва, словно предчувствуя его скорое исчезновение. Так и вышло. Спектакль был признан антисоветским и исчез.

"Летучую Мышь" Гриша начинал строить в нашем ГИТИСовском подвале, в Гнездиковском переулке, в Учебном театре. Именно в этом помещении когда-то блистала та, первая "Летучая Мышь" Балиева. "ЧТЕНИЕ Новой Пьесы" - первая премьера нового театра была сочинена Гришей под влиянием истории самого театра-кабарэ. В подвал потянулась вся московская интеллигенция, к тому времени - это был 89 год - уже уловившая ветер перемен и постепенно перемещавшаяся из своих шептательных кухонь на уличные и газетные площади. Гришины шутки взмывали в московское небо как чайки.

С Гришей было не страшно. Да,с ним было уютно и комфортно, но с ним было надежно. Он остро ощущал движение времени. Всегда безошибочно угадывал , что сохранится надолго, а что отомрет уже вчера. События и поступки людей оценивал по их последствиям и никогда не ошибался в определениях, которые часто быль столь резки и безжалостны, что по первой реакции вызывали желание их оспорить. Он знал, что он хочет, знал, почему он режиссер, знал, кого он ждет в первом ряду на своих спектаклях и капустниках.

Его сорокалетие стало событием московской культурной жизни. Многие возмущались - да кто он такой, чтоб отмечать свое сорокалетие! Он - Гриша Гурвич, человек, вокруг которого всегда праздник и всегда жизнь. Любой его выход на сцену или на экран телевизора, любое его поздравление очередному юбиляру - это отдельный спектакль, придуманный и поставленный. При нем невозможно просто сидеть за столом и скучно опрокидывать рюмку за рюмкой. Вот она жизнь, бери ее! Раскрась ее! И рассмейся ей в лицо! Гриши больше нет.