Первые 100 дней после Путина. Тёмная и светлая сторона России
Сейчас в публичном поле идут две очень важные дискуссии. К одной из них, про девяностые, мы присоединимся попозже. Пока нам нужно поговорить о куда более важной: что нам делать после Путина? Как будут выглядеть первые сто дней с его ухода, и удастся ли что-то изменить или система останется такой же?
Наше гигантское преимущество – разговоры о будущем в нашем случае не абстракция и не фантазия. Когда мы говорим о России после Путина, мы знаем: это «после» обязательно наступит. Перед нами – не тоталитарная машина, которая умеет сама себя воспроизводить, перед нами мужчина, который родился в середине прошлого века и весь свой режим жёстко зациклил на себе. Сделал он это совершенно нарочно, невозможно обеспечить персональное правление, не став основной шестерёнкой, без которой развалится весь механизм. Чтобы тебя нельзя было заменить, ты должен стать незаменимым. Мы об этом уже много раз говорили и не будем тут повторяться. Напомним только базовый вывод: путинский режим может закончиться раньше, чем умрёт Путин, но не может позже. А перед нами мужчина на восьмом десятке лет, и всё им построенное он унесёт с собой в могилу. Именно этот простой факт делает наши разговоры с нами о будущем не праздными мечтаниями. Конечно, хочется увидеть такое будущее через год, а не через 15 лет. Хочется, чтобы Путин успел погубить поменьше людей, чтобы осталось побольше нормальности, чтобы не успело вырасти целое поколение на «разговорах о важном». Но даже если конец режима наступит не в ближайшие пару лет, он всё равно наступит позже. Это вопрос времени. Но прежде, чем обсуждать то, что нужно будет сделать, сперва нужно поговорить о том, что навсегда изменилось за последние два года, с чем потом придётся иметь дело при любых реформах.
Нам придётся иметь дело с критично большим уровнем насилия, чем мы когда-либо видели, и ситуацию навряд ли можно будет сравнить с тем, что было в девяностые, скорее, с тем положением вещей, которое сложилось в России сразу после революции 1917 года. Дело не только в сотнях тысяч вернувшихся с войны, кто у условиях мирной жизни найдёт себе место лишь в многочисленных ОПГ, не только в освобождённых для войны зеках, кто обязательно вернётся к прежнему промыслу. Дело ещё в том, что за эти два года в самых разных статусах и разном правовом положении у нас в стране возникло бессчётное множество военизированных организаций. До позапрошлого года в России был только один человек с собственной армией, Рамзан Кадыров. Был ещё Пригожин, но его наёмники орудовали далеко за пределами России. Но чтобы в лёгком доступе под рукой были тысячи головорезов – это было только у Кадырова. Теперь всё не так, теперь собственные ЧВК есть вообще у каждого статусного актора. Они есть у крупнейших госкомпаний, у Газпрома и РЖД, например, они есть у ключевых олигархов, свои батальоны есть у регионов. Ни одна из них не сравнима по масштабам с Вагнером, в основном это именно ЧВК в классическом смысле слова, проще говоря, военизированная охрана.
Но сути дела это не меняет. У всех, кто начнёт борьбу за власть с уходом Путина. Теперь есть собственные солдаты. Кровавый передел был невозможен в России два года назад, для кровавого передела нужны люди, готовые пролить кровь, причём нужны в большем количестве, чем способна переварить правоохранительная машина. Теперь же для такого для такого передела есть всё, есть прорва бесконтрольного оружия (напомню, что в «Крокусе» людей расстреливали новейшими автоматами), есть военизированные организации, есть масса людей, которые эти военизированные организации могут пополнить и которые знают, как оружием пользоваться. Сейчас сложно себе представить сражение Сечина и Миллера на ближних подступах к Москве, но поход наёмников на бронетехнике в столицу как-то тоже сложно было себе представить до того, как он случился. А вопрос о власти среди путинского окружения с его уходом станет вопросом жизни и смерти, и, надо думать, решать они его будут безо всяких сантиментов и сомнений, используя все доступные ресурсы.
Неважно, как мы к этом относимся, мы просто должны признать объективную реальность. Шансы на бескровный транзит и на безопасную жизнь в стране, где даже мигранты могут достать армейское оружие, теперь не очень высоки. И эта проблема не будет относиться к конкретному периоду, она будет с нами, пока мы живы. Люди, пережившие войну, никуда от нас не денутся. Дети, выросшие в их семьях, на луну не полетят, люди, по судьбе которых эта война проехалась, которые захотят реванша, составляют теперь заметную часть нашего общества и избирателей. Сегодняшний ресентимент по СССР – даже и не ресентимент никакой, а ностальгия пожилых людей о вкусном мороженом. Но у тех, кого страна отправила воевать, чьих близких она отправила воевать, чтобы те выяснили, что они занимались никому не нужной кровавой хернёй – у таких людей будет вполне настоящий ресентимент, настоящая ненависть. Что с этим делать? Непонятно. Гораздо проще, дешевле и быстрее приучить общество к насилию, чем обратить этот процесс вспять. Всё-таки сейчас, когда следователь уже на первом допросе вербует задержанного в армию, когда каждый мелкий уголовник, размышляя, не пристукнуть ли ему старушку по соседству, чтобы добыть денег на опохмел, знает, что при наихудшем раскладе ему грозит отправка на фронт, ещё и с большим окладом – когда такое уже стало реальностью, открутить назад будет очень непросто. Нельзя просто выйти и сказать: «Граждане, у нас тут закончилось временное государственное помешательство, отныне у нас всё снова как у настоящих стран, за преступления мы наказываем, а если судья сказал, что за убийство вам положено 15 лет сидеть в тюрьме, то столько вы и отсидите. Это теперь всё снова не шутка, грабить, убивать и насиловать теперь снова нельзя». Точнее, сказать-то так можно, но куда сложнее убедить, что это всерьёз.
Уже два года государство систематически поощряет худшие проявления человеческой натуры, государство перевернуло мораль, поставило её вверх ногами. Убийцы получают медали и ходят по школам с лекциями, такая практика не пройдёт бесследно. Она нам аукнется. Нечасто так бывает, что кто-то настолько сходит с ума, что опасное для общества поведение признаёт желательным. Знаем мы всякие режимы, но с ходу даже прямо и не вспомнишь, кому в дурную башку приходила идея глорифицировать преступника. Это всё тёмная сторона, Путина мы из организма чуть раньше или чуть позже выведем, но это как в случае с реабилитацией наркозависимых. Ущерб никуда не денется, организм страны уже отравлен.
Есть среди всей этой тьмы и светлая сторона. Она в том, что мы уже точно знаем: избавление от Путина не вызовет никакого протеста и возмущения. Да, конечно, 87% виртуально проголосовали за Путина 17 марта 24 года. Но 24 июня 23 года Евгений Пригожин провёл независимое репрезентативное социологическое исследование. Гражданам России был задан вопрос: что они будут делать, если кучка уголовников на танках решит повесить Путина на фонаре? 99% граждан бросились обновлять ленту, желая первыми узнать, за какую именно часть тела повесят Путина на фонаре. Ещё один процент из числа преданных силовиков, пропагандистов, верных пехотинцев и прочих эффективных менеджеров просто затаились от греха подальше. Помните, плавали по Волге на теплоходе.
Режимы типа нашего годами внушают людям, что те бессильны, навязывают пассивность. От граждан не ждут никакой поддержки, от них ждут молчаливого принятия любого положения вещей, спущенного сверху. Ещё вчера любое дурное слово о замминистра обороны было бы расценено по меньшей мере как дискредитация, а скорее, как распространение фейков о Вооружённых силах России. А сегодня оказывается, что он казнокрад и изменник – и ни у кого это не вызвало никакого внутреннего возмущения, дескать, ну как же так вышло, что такой нехороший человек столько лет по правую руку о Шойгу сидел? Все, начиная от самого главного оппозиционера и заканчивая самым лояльным директором школы, радостно рисующим выборы, знают: российское начальство тащит всё, что не приколочено. Все знают, что на Путине и его окружении клейма негде ставить. Все принимают произошедшее как есть. Это даже коррупционным скандалом не назовёшь, ведь никто ни с кем не скандалит. Никого не смущает, что человек с генеральской звездой стоит в тюремном аквариуме. Даже в сталинском СССР, чтобы свалить чиновника такого ранга, пропаганда должна была попотеть и в красках описать, как он готовил покушение ан товарища Сталина. У нас же всё, само собой разумеется, все они одним миром мазаны. В случае с Путиным будет так же. Новость о том, что Путина нет, причём неважно, как именно нет, умер, посажен, работает с документами на даче – такая новость будет с одинаковым безразличием принята всеми гражданами безотносительно их политических взглядов – ну, кроме тех, кто искренне порадуется. Я даже не скажу, что кто-то выйдет с одиночным пикетом в защиту Путина, если его вдруг посадят или он куда-то пропадёт. Нет, даже просто публично сказанных о Путине добрых слов будет столько же, сколько о посаженном сейчас замминистра. В этом сила нашей политической культуры. Лидеры в ней растворяются без следа. Причём, чем дольше они сидели, чем больше сил вложили в пропаганду и строительство собственного культа личности, тем выше вероятность, что в эпоху сразу после них ими детей будут пугать.
Возможно, мы недооцениваем, насколько это соображение толкает наших стариков-разбойников творить всякое душегубство. Они же своими глазами видели, в какое небытие падают бывшие вожди и генсеки, как быстро их памятники сносят, а тела вынимают из Мавзолея. Возможно, им кажется, что, хоть и кровавый, но какой-то несмываемый след на земле они таким образом оставят. Но нет, весь виртуальный мир, который они так увлечённо строили, канет в лету вместе с ними. Что останется – так это ассоциации. Все эти опостылевшие разговоры о геополитике, все эти опостылевшие байки. Все эти претензии к соседям и обиды на них, вся эта ксенофобия очень быстро будут плотно ассоциированы именно с Путиным и его временем. Очень неплохо, что Путин так вцепился в традиционные ценности, что присные его через слово упоминают ЛГБТ и необходимость борьбы с этим жутким международным движением. Ведь, спустя один цикл, возникает жёсткая ассоциация между государственной гомофобией и смертоубийствами. Тогда, дескать, тоже говорили о борьбе со всякими пропагандами, а потом мобилизацию объявили и войну смертоубийственную устроили. Именно эта механика нашей политической культуры делает любые реформы, в общем-то, не таким сложным занятием. Всё, что будет отрицать Путина, что будет идти поперёк проводимой им политики будет восприниматься обществом на ура. Примирение с развитым миром, отмена репрессивных законов, амнистия, приватизация, сокращение государственного давления, дерегуляция, реформа конституции, ликвидация должности президента в её нынешнем виде. Всё перечисленное будет легко сделать и легко убедить людей это поддержать. Знаете, почему легко? Потому что люди будут против Путина. С точки зрения общества это будет единственное и достаточное качество таких реформ.
Когда бессменный глава Москвы Лужков таки сменился на Собянина, последний сразу у многих вызвал надежду и симпатию, не потому что симпатию вызывал Собянин сам по себе, а потому что Собянин был не Лужковым. И что Собянин делает, не лужковское. Теперь этого было просто достаточно. Именно поэтому проекты конституционной реформы и любые рассуждения в духе «что мы будем делать в первые сто дней после Путина» – не просто интеллектуальные упражнения, они имеют вполне практический смысл. Ведь именно после Путина, исчезнет он раньше или позже, откроется такое окно возможностей, которого, пожалуй, не было в момент распада СССР. Всё-таки СССР слишком долго существовал и слишком глубоко пустил корни. Не так просто проводить рыночные реформы в стране, которая о рынке читала только в «Незнайке на Луне». Люди, которые не могут поверить, что коробок спичек в двух разных магазинах может стоить по-разному. Путинизм нигде не укоренился, это режим временщиков, которые чувствуют себя временщиками. Лозунг «Давайте просто перестанем хернёй страдать» – очень удачный, потому что все ещё помнят, какого это, не страдать хернёй.
Окно возможностей, которое откроется в момент, когда Путина почему-то не станет, будет очень узким. Вполне вероятно, что оно на самом деле будет измеряться той сотней дней, о которых идёт речь сейчас в дискуссиях. Но это будут сто дней, за которые Россию действительно можно будет изменить, причём так, как она не менялась за все многострадальные девяностые, о которых сейчас идёт столько дискуссий. В этот процесс нам с вами хорошо бы будет вмешаться. Чем больше нас к этому времени будет, чем мы будем больше едины и организованны, чем меньше будем отвлекаться на внутренние разборки – тем будет лучше. До завтра!