Война и поэзия - Алексей Симонов - Цена Победы - 2011-12-10

В.ДЫМАРСКИЙ: Добрый день, я приветствую аудиторию радиостанции «Эхо Москвы», телеканала RTVi, тех, кто смотрит Сетевизор. Это программа «Цена победы», мы в прямом эфире, сегодня мой гость, я сразу представлю, Алексей Симонов, руководитель Фонда защиты гласности. Но сегодня мы не про гласность будем говорить. Мы оттолкнемся скорее от самой фамилии сегодняшнего гостя Алексея Симонова. Я думаю, что уже все догадались. Будем читать стихи, будем вспоминать поэтов военной поры. Мне осталось только, для того, чтобы начать нашу программу, напомнить вам номер для ваших смсок, это +7985-970-45-45, и аккаунт vyzvon на Твиттере, это тоже канал связи с нашей студии. Итак, война и поэзия. Наверно, если спросить какого-нибудь человека западного, кто-нибудь вообще скажет, что это два слова совершенно несовместимых. С другой стороны, мы все очень хорошо знаем, будем перечислять все эти имена, фамилии, что война – это всплеск какого-то потрясающего поэтического творчества. Это только у нас могло быть? Я начал даже говорить о некой российской особости.

А.СИМОНОВ: Наверно, только у нас, потому что все-таки отечественной эту войну, равно как и предыдущую войну, назвали только в России. И назвали, очевидно, не случайно, потому что она была народная война. Это война не войск, а народа. Народ, он, по большому счету, конечно, пробуждает в своих людях какое-то желание осмыслить то, что с ним происходит, в частности, крупные вещи, смысловые вещи, философские вещи. Это все побуждает поэзию к рождению. Так что я думаю, что это, на самом деле, очень русское явление. Хотя должен тебе сказать, что у меня нет ощущения, что в войну был такой всплеск поэзии. В войну была популярность определенных стихов, всплеск поэзии пришел позже.

В.ДЫМАРСКИЙ: Согласен. Поколение, безусловно, фронтовиков.

А.СИМОНОВ: Тут сомнений никаких нету, это блестящее, фантастическое по талантливости поколение. Если учесть, какое количество их загинуло, погибло в Великую Отечественную, то количество оставшихся просто потрясает воображение. Десяток первоклассных поэтов, составивших честь русской поэзии.

В.ДЫМАРСКИЙ: К сожалению, готовясь к этому эфиру, я искал статистику, что называется, но ее не нашел. Где-то я встречал такую цифру, что из 900 с чем-то писателей, которые были на войне, там имеется в виду, и писатели, и поэты, больше 400 не вернулись с войны, фактически, половина не вернулась.

А.СИМОНОВ: Вот из (неразб.) не вернулся Коган, не вернулся Кульчицкий, не вернулся Отрада, он, по-моему, не был (неразб.). Зато вернулся Слуцкий, вернулся Самойлов.

В.ДЫМАРСКИЙ: Потом, Гудзенко, он, хоть и умер в 1953 году, но умер фактически от ран, которые получил в годы войны.

А.СИМОНОВ: «Мы не от старости умрем, от старых ран умрем», это он сам сказал.

В.ДЫМАРСКИЙ: И еще одна вещь, которая, может быть, удивительна, если так начать анализировать этот период и эту поэзию. Безусловно, было много стихов чисто патриотических, «ура-стихов», они были нам нужны в годы войны. Но самой ценной, на мой взгляд, с точки зрения эстетики и настоящей поэзии, оказалась лирика, военная лирика. Вот это удивительная вещь.

А.СИМОНОВ: На самом деле, наверно, это правильно, потому что чувство тоски, отъединенности от дома, разрыва с близкими, и желание его преодолеть – это все такие естественные чувства на войне, что лирика, которая ровно этим занята, осмыслением этого в самих себе… ведь самое знаменитое отцовское стихотворение, которое сделало его знаменитым, и которое стало самым знаменитым стихотворением в российской поэзии на долгие годы, оно ведь сильно тем, что написано одному человеку, и это сделало его таким невероятно популярным.

В.ДЫМАРСКИЙ: Понятно, что мы говорим о стихотворении «Жди меня». Хотя, если говорить о Симонове, то там было много еще замечательных военных стихов, и «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины», вот это я очень хорошо помню, «Привез майор мальчишку на лафете».

А.СИМОНОВ: Между прочим, «Майор привез мальчишку на лафете» было написано одновременно со «Жди меня», 27-28 июля 1941 года. Отец только что вернулся после первой поездки на фронт. Поездка была чудовищная, он неоднократно мог быть убит, окружен, взят в плен. Все «Живые и мертвые» родились из этого месяца, проведенного на войне. И получилось, что он не доехал до своей редакции, он был распределен в армейскую газету, которая…

В.ДЫМАРСКИЙ: (неразб.)

А.СИМОНОВ: Нет, он еще в это время не был, как раз ровно в это самое время он, временно взятый в «Известия», переходил к Роттенбергу, который его встретил в Москве и спросил – где ты? Сказал – даю тебе два дня отдыха, после чего выходи на работу в «Красную звезду». И он вышел в «Красную звезду» и потом всю войну проходил в погонах «Красной звезды». Это было написано…

В.ДЫМАРСКИЙ: На даче у Кассиля, да?

А.СИМОНОВ: Почему только у Кассиля, я не знаю, как это получилось, но это есть в его дневниках, это есть в воспоминаниях Бориса Ласкина, моего дядьки, о Симонове, есть эта история. Вот там написалось три стихотворения, третьего сейчас не помню, но одно из них «Майор привез мальчишку на лафете», второе «Жди меня», и третье, по-моему «Не сердитесь; к лучшему…», если мне память не изменяет, но я в данном случае поручиться не возьмусь.

В.ДЫМАРСКИЙ: В любом случае, я могу признаться в одной вещи нашей аудитории – идея сегодняшней программы родилась из нашего частного с Алексеем разговора, из которого я узнал, что в январе 2012 года исполняется 70 лет, а в январе 1942 года, 14 января, если я не ошибаюсь, в «Правде» впервые было опубликовано стихотворение «Жди меня». Таким образом, мы приближаемся к 70-летию самого известного стихотворения о войне.

А.СИМОНОВ: Несколько дней тому назад канал «Культура» взял у меня интервью, готовясь к информационному событию, к 70-летию стихотворения «Жди меня».

В.ДЫМАРСКИЙ: У нас так естественным образом получилось, что мы, конечно, отталкиваемся от Симонова, хотя я думаю, что мы поговорим и о других поэтах. Такой интересный биографический момент, тоже связанный с поэзией, это то, что третья и последняя жена Константина Михайловича Симонова была вдовой, на мой взгляд, потрясающего совершенно поэта фронтового Семена Гудзенко. Там есть гудзенковские строки, которые, может быть, мы все знаем и помним, но я не знаю, все ли помнят, кто автор. Во-первых, знаменитое «Когда на смерть идут, поют…»

А.СИМОНОВ: Давай прочтем.

В.ДЫМАРСКИЙ: Давай ты прочти.

А.СИМОНОВ: Когда на смерть идут – поют, а перед этим можно плакать. Ведь самый страшный час в бою - час ожидания атаки. Снег минами изрыт вокруг и почернел от пыли минной. Разрыв - и умирает друг. И, значит, смерть проходит мимо. Сейчас настанет мой черед, За мной одним идет охота. Будь проклят 41-ый год и вмерзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв - и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо. Но мы уже не в силах ждать. И нас ведет через траншеи окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи. Бой был коротким. А потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую.

В.ДЫМАРСКИЙ: Последние две строчки – это просто… О Гудзенко, чтобы не забыть, еще одно стихотворение у него хочу напомнить: «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели…»

А.СИМОНОВ: «Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты». Знаешь, что меня поразило? Я, собираясь ехать сюда, на всякий случай, все-таки уже за 70, не все помню, решил найти какую-нибудь книжечку Гудзенко с его популярными стихами и взять с собой. И первая книжечка, которая взялась у меня с полки, книжечка Гудзенко 1953 года, из библиотеки «Огонька».

В.ДЫМАРСКИЙ: Давай ее покажем, или она тебе нужна для…

А.СИМОНОВ: Да нет, ради бога, как говорится, вот она, такая вот книжечка. Здесь есть одна деталь, которая сопровождала фронтовую поэзию, к сожалению, по всегдашнему, повсеместному. «Сейчас настанет мой черед, за мной одним идет охота…», а дальше идет текст «Ракеты просит небосвод и вросшая в снега пехота». То есть, «Будь проклят 41-ый год» редактурой выкинуто, цензурой убрано. И это не первая публикация. Когда победил истинный текст, неизвестно, мы с тобой этого не знаем. А между тем, это одна из сильнейших строк, на самом деле, в стихотворении. И это есть у каждого из фронтовых поэтов. Есть и у Симонова. Хочешь? Рассказываю.

В.ДЫМАРСКИЙ: Хочу.

А.СИМОНОВ: В 1942 году написано стихотворение «Бинокль». «Словно смотришь в бинокль перевернутый, все, что сзади, сознаньем уменьшено. На вокзале, метелью подернутом, еще плачет далекая женщина Снежный ком, обращенный в горошину, Ее горе отсюда невидимо; Как и всем нам, войною непрошено Мне жестокое зрение выдано. Слишком много друзей не докличется Повидавшее смерть поколение, И обратно не все увеличится В нашем горем испытанном зрении. Мы, пройдя через смерть и страдания, Снова к прошлому взглядом приблизимся, Но на этом грядущем свидании До былой слепоты не унизимся». И дальше возникла пауза. Он прочел то, что у него написалось, и испугался, сам искренне испугался, и дописал к этому стихотворению три строфы, которые снижали исторический пафос осмысления времени на лирический пафос общения с вот этой самой далекой женщиной, с которой вся эта история началась. До 1956 года это стихотворение печаталось не в размере 6 строф, как оно сейчас есть, и как я его прочел, а в размере 9 строф, то есть, с тремя дополнительными строфами. Вот тебе и все. И только, когда стало, вдруг спохватился и убрал эти три лишних строфы в стихотворении.

В.ДЫМАРСКИЙ: Если уж говорить о вмешательстве цензуры в поэзию, то один из самых известных случаев – это исаковское «Враги сожгли родную хату».

А.СИМОНОВ: Это великое стихотворение и великая песня, какая-то неземная пронзительность совершенно. Это стихотворение было просто запрещено, песня была запрещена, с огромным трудом Марк Бернес вытащил ее уже сильно после войны, в середине 50-х годов.

В.ДЫМАРСКИЙ: Уже после 20 съезда. Еще вот такой вопрос, возвращаясь к «Жди меня». Помимо стихотворения, великого, безусловно, был фильм «Жди меня» с Серовой в главной роли, и была пьеса «Жди меня». Это уже что, по мотивам стихотворения?

А.СИМОНОВ: По сути дела, да.

В.ДЫМАРСКИЙ: Извини меня за эти слова, это в какой-то степени использование, что ли, вот этого…

А.СИМОНОВ: Использование удачно найденного бренда, да. Дело у том, что, не берусь за это отца судить, потому что у него очень мало времени было на написание этого дела. У него было, если мне память не изменяет, 46 поездок на фронт за 4 года войны, на все фронты, которые только были, он побывал везде. Судя по дневникам и по воспоминаниям очевидцев, добираясь до фронта, он обязательно добирался до передка, поэтому это были не просто поверхностные поездки в фронтовые штабы. Писать, по сути дела, было некогда, ведь поэзия не рождалась среди боев. Все равно поэзия, как и всякое постороннее войне занятие, рождалась в паузах. Если ты помнишь, у отца в его солдатских мемуарах есть такое рассуждение, что, если бы война продолжалась непрерывно, если бы не было помывки, бани, жратвы, наконец, если бы не было пауз, можно было сойти с ума, и люди сходили бы с ума, и некоторые сходили.

В.ДЫМАРСКИЙ: Больше того, я тебе добавлю, если бы не было ранений. Для меня это было потрясением, так получилось, я не буду долго рассказывать, когда умирал Окуджава, он лежал в больнице парижской, и он говорил, вспоминая о войне, это удивительная вещь… парижская больница – это не самое плохое место, я имею в виду, из больниц, хотя в больнице ничего приятного нет, она была цивилизованная, аккуратная… он говорил – как же здесь ужасно, и как же я во время войны хотел попасть в госпиталь, как мы все хотели попасть в госпиталь, это была передышка. Я думаю, что стихотворения – это, в какой-то степени, тоже передышки такие в этом напряге.

А.СИМОНОВ: Я думаю, это абсолютно правильная точка зрения.

В.ДЫМАРСКИЙ: Я сейчас буду пользоваться служебным положением, задам нашей аудитории один очень простой вопрос для того, чтобы выявить пять победителей, которые первыми пришлют смску на номер +7-985-970-45-45 или на аккаунт vyzvon в Твиттере. Служебным положением я пользуюсь по той простой причине, что вышел первый том из готовящихся четырех… томом это даже трудно назвать, книга, в общем…. Короче говоря, первая книга «Осторожно, история», авторы Владимир Рыжков и Виталий Дымарский, книга только-только вышла, мы ее презентовали на Нон-фикшн, на выставке в ЦДХ, на ярмарке, в смысле, правильней было бы сказать. В связи с военной поэзией такой очень простой вопрос, особенно для людей нашего, может быть, более молодого поколения, молодежь, может быть, и не знает. Короче говоря, вопрос такой, еще раз повторю, пять первых получают вот эту книгу: знаменитая песня есть «Бригантина», кто автор этой песни? Подсказка, что это фронтовой поэт. Вы отвечаете, а мы с Алексеем продолжаем…

А.СИМОНОВ: Я могу не отвечать на этот вопрос?

В.ДЫМАРСКИЙ: Можешь не отвечать.

А.СИМОНОВ: Но ты обещаешь мне экземпляр книги.

В.ДЫМАРСКИЙ: Я тебе просто как гонорар за сегодняшнюю нашу беседу. Еще одно наблюдение за фронтовой поэзией, я наткнулся на один интересный факт. Была такая задумка, вполне, по-моему, разумная и правильная – издать отдельным томом все сводки Совинформбюро за годы войны. Это не сделали по той простой причине, что вдруг поняли, сколько там лакун. Не сообщали о взятии Киева. Эта картина войны, как выясняется…

А.СИМОНОВ: Это картина пропаганды о войне.

В.ДЫМАРСКИЙ: Картину войны не давали даже сводки Совинформбюро, насколько они были отредактированы. Есть такой подход, я видел, что поэзия в какой-то степени своей правдой о войне заменяла вот эту официальную пропаганду. В связи с этим мы обязательно вспомним «Василия Теркина». Вот просто из «Теркина» пять строчек на эту тему: «А всего иного пуще не прожить наверняка без чего – без правды сущей, правды, прямо в душу бьющей, да была б она погуще, как бы ни была горька».

А.СИМОНОВ: «По дороге прифронтовой, запоясан, как в строю, шел солдат в шинели новой, догонял свой полк стрелковый, роту первую свою. Шел легко и даже браво По причине по такой, Что махал своею правой, Как и левою рукой. Отлежался. Да к тому же Щелкал по лесу мороз, Защемлял в пути все туже, Подгонял, под мышки нес. Вдруг - сигнал за поворотом, Дверцу выбросил шофер, Тормозит: - Садись, пехота, Щеки снегом бы натер. Далеко ль? - На фронт обратно. Руку вылечил. - Понятно. Не герой? - Покамест нет. - Доставай тогда кисет».

В.ДЫМАРСКИЙ: Ты согласишься, что «Василий Теркин» – это тоже, безусловно, военная классика.

А.СИМОНОВ: Безусловно, даже сомнений никаких не вызывает.

В.ДЫМАРСКИЙ: Даже эмигрант Иван Васильевич Бунин восхищался «Теркиным», сидя у себя в Париже.

А.СИМОНОВ: Почему ты при этом, определяя Бунина, начинаешь со слова «эмигрант»? Бунин, во-первых, поэт, что, вообще говоря, могло ему помешать…

В.ДЫМАРСКИЙ: В том смысле, что «Василий Теркин» туда дошел, понимаешь? Я в этом смысле, только поэтому эмигранта вспомнил. Но интересно другое, что ведь «Василий Теркин», для меня это неожиданность, я только прочитал, что это герой Твардовского, придуманный им до войны, в 1939 году, как сатирический персонаж для каких-то текущих стихотворных экзерсисов. В 1941 он о нем вспомнил и уже ввел его как… там же подзаголовок «Книга про бойца»… уже ввел его в поэзию, как бойца, как такого народного героя, из сатирического персонажа он сделал в конечном итоге народного героя. «Василий Теркин» он писал все годы войны, с 1941 по 1945.

А.СИМОНОВ: И, между прочим, это отдельная солдатская история войны, без точной географии, но с точной историей.

В.ДЫМАРСКИЙ: «Жди меня» - это любовь, это лирика, отношение к собственному дому, к женам, к женщинам, которые нас ждут. А это фронтовая война, можно сказать, что это Астафьев…

А.СИМОНОВ: «Кому память, кому слава, кому черная вода, ни приметы, ни следа». Это все «Теркин».

В.ДЫМАРСКИЙ: Вы отвечаете на вопрос, кто автор «Бригантины», мы прерываемся на несколько минут, после которых продолжим нашу программу.

НОВОСТИ В.ДЫМАРСКИЙ: Еще раз приветствуем нашу аудиторию, радийную, телевизионную, тех, кто смотрит Сетевизор. Программа «Цена победы», я ее ведущий Виталий Дымарский. Напоминаю, что в гостях у нас сегодня Алексей Симонов, председатель Фонда защиты гласности. Сегодня он в роли чтеца стихов и вспоминателя военной поэзии. Я задал вопрос, пообещав пять книг под названием «Осторожно, история», кто же автор «Бригантины». Оказалось, что все не так просто, как казалось. Во всяком случае, правильно ответили во всех смыслах, не только назвав фамилию, фамилию, конечно, называли больше, но и свой номер телефона, по которому их можно разыскать, чтобы вручить этот ценный приз, оказалось всего четверо. Это Виктор, чей номер заканчивается на 8557, Сергей, чей номер заканчивается на 3080, Марина 7936 и некто Лярюс, 1342, видимо, автор энциклопедии.

А.СИМОНОВ: Обнародуй хоть, что они правильно сказали. Или ты будешь ждать пятого?

В.ДЫМАРСКИЙ: Нет, не буду. Павел Коган, безусловно, в 24 года он погиб в 1942 году, во время войны.

А.СИМОНОВ: «Я с детства не любил овал…»

В.ДЫМАРСКИЙ: «…я с детства угол рисовал», это из стихотворения «Гроза», его последние две строчки, этими двумя строчками он вошел, я думаю, в энциклопедию русской поэзии. Я хочу прочитать, что нам пришло, здесь замечательные вещи нам приходят. Конечно, митинг сегодня все затмил собой… ну вот. «В 1952 году меня не приняли в комсомол из-за того, что обнаружили у меня стихотворение «Мы называем женщину женой». Учительница литературы сказала, что Симонов не мог написать такие стихи о советской женщине». Несколько строчек можешь прочитать?

А.СИМОНОВ: «Мы называем женщину женой за то, что так другие не назвали». Это о случайных связях стихотворение, о благотворности случайных связей. Учительница была абсолютно права, она это точно раскусила. Просто фокус заключается в том, что учительница думала о Симонове не по войне, а Симонов думал о женщине по войне.

В.ДЫМАРСКИЙ: Кстати, сейчас нам прислала Алла, но чуть-чуть вы опоздали, она написала «Это Коган». Алла не принята в комсомол. Здесь нам приходят еще сообщения, кто в каких городах задержан, по сегодняшнему митингу, но это мы оставим нашей информационной службе. Дмитрий Мезенцев некто спрашивает: «Как можно было оставаться правдивым летописцем войны и не стать врагом режима?»

А.СИМОНОВ: Интересный вопрос, на самом деле, очень интересный вопрос. Как можно было вообще выжить в этом режиме, ненавидя результаты его деятельности и одновременно пользуясь всеми возможностями, которые этот режим предоставлял? А так жила вся страна, и как же она не стала врагом этого режима? В качестве летописца Симонов получил столько зуботычин и намордников, что вообще трудно себе представить. Это правда, я с вами абсолютно согласен, очень трудно себе представить, чтобы человек, с одной стороны, обласканный премиями и почетом, с другой стороны… ну, что сказать? Скажем так – первая попытка напечатать его дневники 1941 года продолжалась два с половиной года и ничем не кончилась, их так и не напечатали. Он вынужден был изменить какие-то вещи, которые были напечатаны тоже через полтора года после того, как были написаны, и стали двухтомником «Разные дни войны». Поэтому я не берусь ответить, это надо у них спрашивать, как это можно было сделать. Более того, я вам скажу, большинство стихов отца утверждало и укрепляло этот самый режим, потому что он был за победу, а как вы хотели? А как можно было быть не за победу в этой войне?

В.ДЫМАРСКИЙ: Если говорить о войне, то безусловно, но после войны, это судьба не только Симонова, приходилось идти на компромиссы. Потому что, с одной стороны, Симонов, если уж мы о Симонове сегодня так много говорим, Симонов сделал очень много хорошего и полезного, пробивая спектакли, фильмы, писателей, очень много, я это точно совершенно знаю, что он в этом смысле заслужил очень добрую память. Но, с другой стороны, это тоже надо признать, он подписывал письмо против Солженицына. Это были те компромиссы, на которые приходилось ему, в его понимании той жизни, идти для того, чтобы за это иметь возможность делать что-то более доброе и хорошее людям.

А.СИМОНОВ: Давайте, как говорится, вернемся к поэзии, потому что, на самом деле, это такая сложная штука, про которую надо разговаривать отдельно. Одно из любимых стихотворений отца о войне чужих было стихотворение «Писаря», стихотворение Слуцкого. Звучит оно так: «Дело, что было Вначале,- сделано рядовым, Но Слово, что было Вначале,- его писаря писали, Легким листком оперсводки скользнувши по передовым, Оно спускалось в архивы, вставало там на причале. Архивы Красной Армии, хранимые как святыня, Пласты и пласты документов, подобные угля пластам! Как в угле скоплено солнце, в них наше сияние стынет, Собрано, пронумеровано и в папки сложено там. Четыре Украинских фронта, Три Белорусских фронта, Три Прибалтийских фронта, Все остальные фронты Повзводно, Побатарейно, Побатальонно, Поротно - Все получат памятники особенной красоты. А камни для этих статуй тесали кто? Писаря. Бензиновые коптилки неярким светом светили. На листики из блокнотов, где, попросту говоря, Закладывались основы литературного стиля. Полкилометра от смерти - таков был глубокий тыл, В котором работал писарь. Это ему не мешало. Он, согласно инструкций, в точных словах воплотил Все, что, согласно инструкций, ему воплотить надлежало. Если ефрейтор Сидоров был ранен в честном бою, Если никто не видел тот подвиг его благородный, Лист из блокнота выдрав, фантазию шпоря свою, Писарь писал ему подвиг длиною в лист блокнотный. Если десятиклассница кричала на эшафоте, Если крестьяне вспомнили два слова: "Победа придет!"- Писарь писал ей речи, писал монолог, в расчете На то, что он сам бы крикнул, взошедши на эшафот. Они обо всем написали слогом простым и живым, Они нас всех прославили, а мы писарей не славим. Исправим же этот промах, ошибку эту исправим И низким земным поклоном писаря поблагодарим!» Я думаю, что ощущение своего участия в этой войне в качестве писаря он тоже не исключал.

В.ДЫМАРСКИЙ: Надо еще вот сказать о чем, мне кажется, - об отдельном куске вот этой военной поэзии, это ленинградская поэзия. Начиная с Ольги Берггольц, строчки которой, по-моему, знает вся страна «Никто не забыт, ничто не забыто», которые высечены на Пискаревском кладбище. Такие асы советской… русской, я бы в данном случае сказал, поэзии, потому что к советской поэзии ту же Ахматову трудно причислить, к чисто советской, я имею в виду. Ахматова писала такие потрясающие стихи тогда, стихотворение «Мужество».

А.СИМОНОВ: «Мы знаем, что ныне лежит на весах и что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, и мужество нас не покинет».

В.ДЫМАРСКИЙ: «Мы детям клянемся, клянемся могилам, что нас покориться никто не заставит», это тоже Ахматова. Это целый отдельный тоже пласт военной поэзии. Есть еще, вот мы говорили в самом начале о том, что есть такая большая группа наших отечественных поэтов, которые прошли войну, но стихи начали писать, стали известны как поэты, после войны, хотя и военной своей тематикой. В первую очередь можно назвать Окуджаву того же.

А.СИМОНОВ: Окуджава, Самойлов, Слуцкий…

В.ДЫМАРСКИЙ: Друнина после войны писала? У Друниной очень много…

А.СИМОНОВ: Это все, в основном, послевоенные. Вообще, надо сказать, что тут сошлись два момента. Один – это… они были так стукнуты войной, что придти в себя не сразу удавалось. В это же самое время, если вы помните, я боюсь, что наши с вами слушатели этого помнить не могут, а это огорчительно, ведь на самом деле, антипобедная риторика, как ни странно, существовала в этой стране, презрение к людям, одержавшим победу, оно существовало в нашей стране. Знаешь ли ты, например, что 70 процентов людей, служивших в разведке, оказались в лагерях после войны? Потому что они привыкли быть свободными людьми, как ни странно, война делала их свободными. А послевоенная Москва или послевоенная Россия пыталась их снова ставить в строй, заставить выполнять все, что от них потребует партия и правительство. И это трагедия целого поколения. Поэтому поэзия очнулась позже. Поэтому, скажем, Слуцкий первые три года, снимая углы по Москве в разных местах, мучился головными болями главным образом от ран, полученных на фронте. Поэтому поэзия… потом, ее трудно было начать писать. Ну, как сказать? Первая книжка Самойлова «Ближние страны» вышла в 1959 году, по-моему. Там напечатаны куски из поэмы «Ближние страны», названо по поэме. Там есть кусок о том, как мы стоим перед Варшавой, а немцы уничтожают Варшаву и варшавское восстание. Хочешь, прочту кусочек?

В.ДЫМАРСКИЙ: Прочти.

А.СИМОНОВ: «С любопытством немым озирая часть двора и обломки сарая, клен без кроны и дом без угла, битый камень, осколки стекла, запустенье, безлюдье, и вдруг неожиданно внятно и четко прокричали команду, и вдруг даже воздух напрягся вокруг. (неразб.), прямая наводка, ружья вбиты в плечо и в ладонь, щеки к жестким прикладам прижались, «дойчланд, дойчланд, огонь!, (неразб.), дойчланд, дойчланд, огонь и огонь!» Каждый нерв напряжен до предела, тишина прорвалась, как нарыв. (неразб.), разрыв, разрыв. Штукатурка скрипит на зубах, на бинты не хватает рубах, артиллерия взмокла, «атак!». Оживают обломки сарая, клен без кроны и дом без угла, пули градом, обломки стекла и опять тишина гробовая. Жить не хочется, хочется пить, сердце замерло, оцепенело, (неразб.). Артиллерия смолкла, ползут, как зеленые змеи, ползут».

В.ДЫМАРСКИЙ: Спасибо, Леша. Здесь вот наша слушательница и зритель Ирина пишет: «Восторг, как А.К.(видимо, Алексей Константинович) читает стихи». Давай еще немножко поотвечаем на вопросы, почитаем, что нам пишут. Мы тоже не все знаем, здесь такой вопрос: «Скажите, пожалуйста, кто автор строк: «Сидит за столиком комэска, сидит и смотрит на портрет»? Нигде не могу найти, запало с детства». Не знаешь, да? Значит, ищите.

А.СИМОНОВ: Комэска? Это командир эскадрильи, очевидно. Вы знаете, какая штука – ведь определенное количество стихов писалось непосредственно в газету, что называется, по случаям каких-то подвигов и так далее. Вот из этих стихотворений самое популярное, в нашем роду это «Сын артиллериста». Но таких стихотворений, как «Сын артиллериста», было несколько десятков, на самом деле, просто отец их потом уже не печатал, они были, что называется, они выполнили свою роль стихотворного очерка и вполне не заслуживали того, чтобы включать их в поэзию. А вот это стихотворение вдруг стало легендарным и даже было включено, как известно, во всякие хрестоматии, в моем поколении как раз в хрестоматию входило именно это стихотворение.

В.ДЫМАРСКИЙ: Так, В.М.Львов: «Еще ребенком я запомнил такие строки из песни, которую пел мой отец: «Ты не бейся в смертельной агонии, не зови ты на помощь друзей, дай-ка лучше согрею ладони я над горячею кровью твоей. Ты не плачь, не стони, ты не маленький, ты не ранен, ты просто убит, я сниму с тебя теплые валенки, мне еще воевать предстоит».

А.СИМОНОВ: «Наступать предстоит» в оригинале.

В.ДЫМАРСКИЙ: «Я был тогда еще дошкольником (пишет человек), но эти строки привели меня в ужас».

А.СИМОНОВ: Это правда. Это стихи о войне, написанные после войны, это стихи, состязающиеся в правде осмысления войны с такими людьми, как Астафьев, если можно в этом состязаться. Очень интересная штука, я поделюсь одной историей. Я смотрел сравнительно недавно, год тому назад, впервые увидел картину про Астафьева, которая называлась «Веселый солдат», и там Астафьев отвечает на вопрос «что самое страшное на войне для вас?» Я знаю другую историю, где на этот же самый вопрос отвечал мой отец. И вдруг выяснилось, что и Астафьев, и Симонов, прошедшие очень разную войну, отвечали на этот вопрос абсолютно одинаково и очень страшно. Они говорили, что самым страшным на войне для них обоих было лицо, расплющенное в грязи, по которому шли машины, а оно сохраняло облик человеческого лица. Вот такую чудовищную и страшную изобразительную правду о войне никто, слава богу, не решился воспроизвести. Но это как раз сродни этому стихотворению. Это правда, так оно и есть.

В.ДЫМАРСКИЙ: Очень любят у нас вспоминать, какой-то философ, по-моему, сказал иностранный, что после Освенцима нельзя писать стихи. Это известная очень фраза. Можно, и до, и после, и во время, если это настоящие стихи, если они в тебе вызывают какие-то чувства и реакции на то, что происходит вокруг.

А.СИМОНОВ: Огромное количество людей просили отца читать стихи, как только он оказывался, как только возникала на фронте пауза. Уже поскольку было известно, что он поэт, то просили читать стихи. И, кстати говоря, «Жди меня» в устном варианте уже было известно на Северном флоте, в Мурманске…

В.ДЫМАРСКИЙ: Он ездил и читал?

А.СИМОНОВ: Он не специально ездил, он читал, когда ездил. Более того, есть рукописный вариант «Жди меня», списанный им специально кому-то из майоров, с которыми он пересекался на северном фронте.

В.ДЫМАРСКИЙ: Здесь нам пишут: «Забыли Алексея Охименко с его гениальным «Батальонным разведчиком». Это «Я был батальонный разведчик…»?

А.СИМОНОВ: Конечно.

В.ДЫМАРСКИЙ: Кстати говоря, война ведь и в такие, полублатные песни тоже вошла. Есть еще один момент, мы его уже в какой-то степени затронули, это отдельная, может быть, тема, это песни, поэзия, переложенная на музыку. Совершеннейший феномен, если уж говорить о стихах о войне, это человек, который не застал войну, которого в последние недели мы часто вспоминаем, это Владимир Высоцкий.

А.СИМОНОВ: Я бы сказал, эти актерские песни свойственны не только Володе, но и Александру Галичу.

В.ДЫМАРСКИЙ: Но Галич постарше, все-таки. Я не знаю, он застал войну?

А.СИМОНОВ: Конечно, застал, он участвовал в этом самом, «Город на заре», это же была военная постановка.

В.ДЫМАРСКИЙ: Согласен, да. Так что, он застал войну. Высоцкий, в том-то и дело, что не застал, и, как говорили тогда еще ветераны, что он пишет так, как будто человек только вышел из боя. «Только он не вернулся из боя», если уж там вспоминать его. Так… «Про Суворова хорошая поэма». Ну, у нас много хороших поэм.

А.СИМОНОВ: Хорошая поэма, но про другую войну.

В.ДЫМАРСКИЙ: Про других командиров, да. Так, «Комэска» мы прочитали…

А.СИМОНОВ: «За дверью ждали господа, полковники и генералы, его счастливая звезда их под знамена собирала. Дерфельден, и Багратион, И Трубников… Но даже эти Молчали, присмирев, как дети, И ждали, что им скажет он. Казалось, недалеко сдача. Кругом обрывы, облака. Ни пуль, ни ядер. Старика В горах покинула удача. Войска едва бредут, устав, Фельдмаршал стар, а горы круты Но это все до той минуты, Как он явился. Увидав Его упрямо сжатый рот, Его херсонский плащ в заплатах, Его летящую вперед Походку старого солдата, И волосы его седые, И яростные, как гроза, По-стариковски молодые Двадцатилетние глаза, Все поняли: скорей без крова Старик в чужой земле умрет, Чем сменит на другое слово Свое любимое – вперед!»

В.ДЫМАРСКИЙ: Я, честно скажу, хотел, чтобы наша сегодняшняя программа закончилась стихотворением «Жди меня», которое ты бы прочел, но у нас уже на это нет времени. Поэтому я думаю, что люди сами прочтут это стихотворение. Здесь нам пишут: «Здравствуйте! Забыли «Открытое письмо женщине из города Вичуга», это пишет нам Леонид. Леонид, мы забыли очень многих. Сергей Наровчатов, Михаил Луконин, Львов, Кульчицкий, кстати говоря. «Самое страшное в мире – это быть успокоенным», это просто его лозунг. Посмотрите, это потрясающая поэзия, потрясающие поэты, есть вам, о чем подумать после этих стихов, получить и эстетическое удовольствие, и пищу для ума. Это была программа «Цена победы», до встречи через неделю.