Писатели и интеллектуалы Франции и России: прогулки по архивам 20-го века - Вероника Жобер - Непрошедшее время - 2013-02-17

Приезд Андре Жида в Москву в 1936 году

1.Андре Жид среди пионеров во время встречи на Белорусском вокзале

2.Выступление Андре Жида в день похорон Горького на трибуне мавзолея

3.А.Жид и Н.К.Крупская на похоронах М.Горького

4.Письмо А.Аросева И.Сталину ( с пометами и резолюцией Сталина «В мой личный архив»

5. Цветаева с сыном на Колониальной выставке в Париже.

6. Президиум Международного конгресса писателей в защиту культуры У.Фрэнк (США), И.Г.Эренбург (СССР). А.Барбюс (Франция) и П.Низан (Франция). Париж, 1935.

7. Мы и они. Книга О.Савича и И.Эренбурга. Париж, 1930

8. Открытка, выпущенная в СССР, 1932

9. И.Эренбург и Б.Пастернак. Международный конгресс писателей в защиту культуры. Париж, июнь 1935

10.И.Эренбург и Андре Мальро плывут на пароходе из Гавра в Ленинград на Первый съезд писателей СССР, 1934

(фото из каталога выставки 7-10 из частного архива, СПб)

М.ПЕШКОВА: Собиралась в Париж не за шляпкой. Ноябрь стоял на дворе, и о готовящейся выставке «Писатели и интеллектуалы Франции и России. Прогулки по архивам 20-го века» знала давно, а поездка, как это часто бывает, сорвалась. Друзья и знакомые, выражая восторги по поводу увиденного многообразия представленных на ней материалов, ходили на экспозицию по несколько раз – с чадами, домочадцами, внимательно и вдумчиво. Про толстенный и великолепно изданный каталог говорили отдельно как о произведении полиграфического искусства. Восторгам не было конца. «Не переживай, - успокаивали меня, - выставка будет и в Москве». Мне же хотелось хотя бы мысленно пройти по той, по парижской, вернее, услышать о ней рассказ, именно поэтому я и обратилась к ее куратору – какое казенное слово – вряд ли подойдет оно к Веронике Петровне Жобер, историку-русисту, заслуженному профессору университета Париж-Сорбонна, взявшей на себя труд собрать воедино экспонаты, заговорившие о контактах писателей и интеллектуалов наших стран.

В.ЖОБЕР: Это выставка, которая посвящена очень противоречивой и сложной истории франко-советских отношений на протяжении всего Советского Союза, начиная с 17-го года по 91-й год. За этот период, конечно, были разные этапы, разные моменты, но в общей сложности писатели, интеллектуалы Франции и России продолжали общаться, сотрудничать, и были какие-то взаимные связи очень интересные. В 30-е годы это, в частности, заключалось в том, что культурная дипломатия Сталина всячески пыталась привлечь известных и знатных писателей-французов на свою сторону в идеологическом плане, и поэтому организовывались поездки, которые (неразб.) и «Интурист» организовали от начала до конца, и благодаря этим поездка многие писатели были просто в восторге от Советского Союза.

М.ПЕШКОВА: Кто из писателей тогда посетил Россию? Как это отразилось в вашей выставке?

В.ЖОБЕР: Очень много разных имен. Ну, конечно, Анри Барбюс – один из самых важных, потому что он был видным крупным коммунистом, который участвовало очень близко во всех начинаниях франко-советских, в частности в организации разных съездов. Был 1-й писательский съезд в России, в Москве в 34-м году. Конечно, Барбюс на нем присутствовал. Он, в общем-то, как будто бы был представителем Франции. Ромен Роллан приехал в 35-м году и был даже принят Сталиным. Были очень многие другие – Поль Низан, Жан Шарло. И, конечно, особая фигура – это Андре Жид, который приехал впервые в 36-м году, попал на похороны Максима Горького и даже выступил с речью на трибуне Мавзолея, а потом, вернувшись в Париж, он сразу взялся за сочинение своих путевых заметок, которые называются «Возвращение из СССР» (“Retour de l’URSS”). Эта первая книжка, вышедшая в 36-м году, произвела фурор в том смысле, что на него все набросились, он был предан полному остракизму, его проклинали все левые силы и интеллигенция французская. А в Советском Союзе, естественно, был издан запрет на все его произведения. И, несмотря на то, что, например, в 33-м году массовым тиражом какие-то миллионы открыток были распечатаны Министерством связи СССР, там на открытке была фотография Андре Жида и его какая-то цитата, и было объяснение, кто такой Жид, что он сторонник СССР и наш друг и так далее, и, насколько я помню, было издано даже собрание сочинений Андре Жида, тоже миллионными тиражами, что для французов было, конечно, очень приятно и лестно, потому что у нас таких тиражей вообще не было. А тут, значит, был наложен запрет на все то, что он написал. И он стал персоной нон-грата абсолютно. Это был первый такой…

М.ПЕШКОВА: Что же касается остальных французских писателей, которые побывали в России и сделали свои умозаключения, их ничто не коснулось или, наоборот, их умозаключения были столь лестны Сталину и столь его восхваляли, что даже не возникло никаких вопросов по этому поводу?

В.ЖОБЕР: Нет, возникали вопросы. У них были сложные, смешанные какие-то чувства, где-то, вероятно, в глубине души они чувствовали и понимали, что тут что-то не так и что все это сорганизовано и что это потемкинские деревни опять. Для тех, кто абсолютно не знал русского языка, естественно, их было гораздо легче одурманить и вообще им показывать только то, что хотели им показать. Для тех, кто знал русский язык или имел какого-нибудь проводника, который мог им помочь, как раз у Жида был юный друг, который хорошо знал русский язык и который его немножко просвещал в этом отношении, и благодаря ему он, вероятно, лучше понял всю суть системы. Потом, Жид был все-таки по своему воспитанию, по своему происхождению человеком, во-первых, другого поколения, он самый старый из этих писателей, он из буржуазной такой, образованной семьи, у него за плечами гораздо более солидное воспитание, которое ему мешало восторгаться так наивно, не вдумываясь в суть дела. И из-за этого, конечно, он, вероятно, и сумел так быстро спохватиться и написать правду об этом. Но надо добавить все-таки, что его первая книга отнюдь не такая страшно критическая. Ему пришлось, после этого он очень был рассержен тем, что этот его опус был принят в штыки, и он сразу написал вторую книгу, которая называется “Retouches a mon Retour de l'U.R.S.S.”, это значит «Поправки к моему первому труду», и там он еще гораздо злее все объясняет, показывает и опирается на какие-то выдержки из советской прессы, где он доказывает, что то, что он сказал, это абсолютная правда, потому что даже в советских газетах иногда об этом пишут, есть какие-то, в частности, статистические данные, которые доказывают, что тут не все ладно.

М.ПЕШКОВА: Я знаю, что часть выставки, которая проходила в Париже, сопровождал еще и симпозиум, посвященный российско-французским отношениям. Что это было за научное событие?

В.ЖОБЕР: Это был завершающий день этап официального открытия, это проходило в прекрасном здании, которое называется “Fondation Singer-Polignac”, прекрасный особняк в XVI квартале в Париже, где очень часто как раз проводят такие симпозиумы. Он у нас был очень таким, умеренным и довольно немногочисленным, но я пригласила на этот симпозиум людей уже преклонного поколения, но у которых очень большой опыт русской истории, русской культуры и которые лично как-то были свидетелями каких-то значительных фактов русской истории в 20-м веке. Это, например, профессор Жак Като, который был учеником Пьера Паскаля, очень известного французского слависта, который был большевиком в самом начале и возглавлял здесь секцию французских коммунистов в 17-18гг. Это Жорж Нива, которого, конечно, все здесь знают и который очень тонкий и серьезный исследователь русской литературы и культуры, историк из Парижского университета Софи Кюре, которая как раз первая стала исследовать все эти архивы вогсовские и интуристовские, которые хранятся в ГАРФе, и она издала в прошлом году книгу на французском языке – это разные документы, которые показывают всю эту внутреннюю кухню, я бы сказала, того, как приглашали всех этих писателей, как пеклись об их здоровье, об их питании, об их жилищных условиях и так далее. Я должна сказать, что вот как раз эта книжка мне послужила каким-то толчком к моей идее, к концепции. В общем, мне показалось, что это какое-то ядро, вокруг которого надо все это построить. И так оно и получилось. Потом был Борис Фрезинский, который говорил про культурную дипломатию Сталина по отношению к французским писателям в 30-е годы. Был Мишель Окутюрье, который был лично знаком с Пастернаком, с ним общался очень. Я боюсь, что я кого-то забыла. Ну, в общем, очень интересный день получился, и я бы сказала, он послужил таким красивым чехлом для нашей выставки.

М.ПЕШКОВА: Вы слушаете профессора университета Париж-Сорбонна, исследователя истории и культуры России, куратора выставки «Писатели и интеллектуалы Франции и России. Прогулки по архивам 20-го века» Веронику Жобер о выставке, состоявшейся в Париже. Я знаю, что вы сопровождали нашего премьера во время открытия выставки в Париже, и вся пресса писала «комиссар выставки госпожа Жобер». Какие вопросы вам задавал наш премьер?

В.ЖОБЕР: Да. Премьер не задавал никаких вопросов. Но, к моему большому удивлению, он гораздо внимательнее осмотрел выставку, чем я предполагала, думала или ожидала. На самом деле, это в последнюю минуту решилось. В самом начале никакого официального открытия не должно было быть, но вдруг какие-то люди поняли, что это хороший повод. Раз есть в ноябре эта обычная франко-российская межправительственная встреча и будут премьеры и так далее, почему не приурочить открытие выставки именно к визиту Медведева? Открыли выставку именно ради него, было торжественное открытия, был наш премьер Эро и Дмитрий Медведев. И меня как куратора выставки попросили провести экскурсию. Но, естественно, как вы сами догадываетесь, у таких важных персон отведено очень мало минут. Ну, конечно, один экспонат там очень понравился, насколько я знаю, мне говорили, что Дмитрий Медведев даже на Твиттере своем об этом сказал. Это ружье Наполеона Бонапарта. Это я сумела выпросить этот экспонат, хотя это не архивный документ, но мне показалось, что как раз для такой выставки важно иметь тоже какие-то предметы, чтобы отвлечь внимание только от писанины, которую надо читать и это немножко утомительно, а тут что-то особое. А история этого ружья очень интересная. Это, на самом деле, охотничье ружье Бонапарта, которое было взято советской армией в феврале 45-го года в Восточной Пруссии в каком-то дворце, замке какого-то там немецкого аристократа, и как только советская армия вторглась в этот замок, там были разные, я думаю, ценные вещи, естественно, они обнаружили это ружье, сразу поняли, что это раритет и вообще представляет большую ценность и что это французское ружье Бонапарта. А вся советская армия, солдаты, офицеры обожали Илью Эренбурга, который был корреспондентом «Красной Звезды» и писал для армии в те годы. И они решили в порыве такой вот благожелательности и благодарности ему, зная, что он франкофил, франкофон, всю жизнь почти прожил во Франции, они взяли это как трофей и послали в Москву ему в подарок. Эренбург очень обрадовался, потому что как раз в те месяцы, в то время он впал в опалу, его уже лишили возможности писать, и, в общем-то, он был не в духе и в удрученном настроении, и это как-то подняло его настроение – знак внимания и любви от солдат советской армии. Это было в 45-м году. А в 1966 году у нас во Франции президент генерал де Голль, его министр культуры Андре Мальро, и тут Эренбург, который был очень дружен с Андре Мальро, они дружили в 30-е годы, правда, в 39-м году, когда был пакт Молотова-Риббентропа, Мальро порвал с Советским Союзом и со всеми своими советскими друзьями, но Мальро и Эренбург снова возобновили отношения именно в середине 60-х годов, и тогда Илья Эренбург и решил сделать такой жест – вернуть этот трофей, ценную вещь французскому государству посредством министра культуры. И сейчас это ружье находится постоянно на показе в очень красивом музее в Париже – в Музее охоты. И это ружье мне удалось, во-первых, найти, раздобыть и получить разрешение его показать. И это, на самом деле, очень всех удивляло и радовало. Это был такой, довольно забавный экспонат, необычный.

М.ПЕШКОВА: К каким экспонатам, что называется, припадали зрители в Париже, на чем останавливали свой взор? Действительно, смотреть такую выставку, где представлены книги, печатные материалы, фотографии, не так-то легко, глаз очень быстро устает, а ведь были такие экспонаты, наверное, где люди стояли подолгу, читали, вчитывались?

В.ЖОБЕР: Да, в общей сложности я даже удивлена, насколько люди все это внимательно смотрели и читали. Обычно я много раз слышала от разных людей, что они вернулись туда второй раз, и кто-то там в общей сложности простоял четыре часа, они все внимательно там осмотрелись, вчитывались, конечно. Один из самых впечатляющих экспонатов – это 22 страницы отчета перевода Александром Аросевым встречи Сталина с Роменом Ролланом. Поскольку это перевод на французский, для нас это вообще был подарок, потому что мы просто представили все эти 22 страницы вместе взятые и все могли читать. Это очень увлекающее чтение, и была возможность для посетителей проникнуть в суть дела и многое там, я думаю, понять. А там рядом висела знаменитая фотография – Аросев, Сталин, Ромен Роллан и Мария Павловна Кудашева. Потом еще письмо Аросева Сталину о том, какое впечатление он произвел на Ромена Роллана, очень такое, лестное, хвалебное. На этом документе красным карандашом от руки самого Сталина написано: «В мой архив». Вот все это вместе взятое, например, на одной стене было. Это, по-моему, очень как-то привлекло внимание посетителей. Но были все-таки тоже, я бы сказала, более такие, визуальные вещи. Были вот все эти пригласительные билеты, афиши, рисунки, иллюстрации очень даже известных художников, как Ларионов, Гончарова, Аненков, Пикассо и так далее, которые украшали под конец 20-х, в самом начале 30-х разные буклеты, приглашающие на благотворительные балы, которые устраивало Общество помощи нуждающимся русским писателям и ученым. И поскольку среди людей, организующих это, было немало очень даровитых художников, писателей, поэтов, они делали абсолютно потрясающие вещи, и это все сохранилось у нас. Кое-что сохранилось у нас, многое лежит в РАГАВИ, мы как раз оттуда тоже доставали. Так что все это тоже немножко как-то меняло точку зрения. Тут уже не архивные материалы, в которые надо вчитываться и понимать суть, а просто радуешься картине или красивому рисунку или какой-то очень хорошо оформленной афише и так далее.

М.ПЕШКОВА: Листая ваш каталог, его французский вариант, увидела летящий почерк, почерк, похожий на журавлей, как писала Ариадна Сергеевна Эфрон Пастернаку. Письмо Пастернака. Что это за письмо? Как оно к вам попало? О чем оно?

В.ЖОБЕР: Тут у нас несколько писем, написанных Пастернаком двум французам. Во-первых, мадам Жаклин де Пруайар, которая в 57-м году как раз вывезла из Переделкино машинопись «Доктора Живаго», и вот эту машинопись мы как раз тоже выставили на выставке. Пастернак ей регулярно писал на великолепном французском языке своим очень красивым ровным и аккуратным почерком. И мы выставили там два письма, обращенных к ней, и еще целый ряд, по-моему, чуть ли не девять открыток, тоже вплотную исписанных его рукой от начала до конца, там не остается ни миллиметра свободного поля. Это один адресат. Второй адресат Пастернака – это Мишель Окутюрье, и там тоже была фотография Пастернака с посвящением Мишелю Окутюрье. Мишель Окутюрье стал профессором русского языка, он знаменитый переводчик Мандельштама, Пастернака и прочих поэтов. Он сам был поэтом, когда был молодым. И одно из его стихотворений очень понравилось как раз Пастернаку, и там об этом сказано.

М.ПЕШКОВА: А есть ли материалы на вашей выставке, посвященные Марине Цветаевой и ее семье?

В.ЖОБЕР: Да, конечно. Во-первых, там одна фотография – там она с сыном Муром в 30-е годы в Париже на знаменитой колониальной выставке, которая проходила в Париже в то время. А потом есть письма, которые она писала как раз в этот Фонд помощи русским писателям и ученым с просьбой предоставить ей ссуду денежную. Это тоже особый раздел вот этой выставки. Потому что мы нашли абсолютно потрясающее количество писем, исписанных разными очень, на самом деле, известными деятелями культуры в эмиграции, которые в один или в другой момент нуждались в помощи, они оставались вообще без средств, и они тогда обращались в это общество, в эту ассоциацию. И вот там как раз два письма Марины Цветаевой. В одном письме она объясняет факт обращения за помощью тем, что у мужа болезнь, туберкулез и он без работы и без средств, и значит, ей нужны деньги. И ей дадут 200 франков. И помимо этих писем у нас в этом архиве сохранилась чековая книжка с отрывными талончиками, на которых написано, кому сколько выдавали, и они подписывались, что получили столько-то. И вот помимо Цветаевой, например, есть прекрасные письма Ремизова, его абсолютно потрясающим этим каллиграфическим почерком, тоже обращения за помощью. Борис Зайцев, Иван Бунин. В общем, очень многие. У нас там тоже нашелся список в алфавитном порядке всех людей, которые обращались за помощью, их что-то там 50 человек, и среди них есть очень известные люди. У нас был абсолютно огромный зал, пустое помещение, и молодой сценограф, художник, архитектор построил такие огромные стены и сделал такую экспозицию с каким-то замыслом художественным собственным. Мы в Париже показывали оригинальные архивные документы из русских архивов, и мы очень благодарны вот этим архивным институтам, что они дали нам возможность, разрешение все это получить заблаговременно и все это устроить. Это все-таки довольно хлопотное дело. Российская сторона, поскольку у них времени были впритык, не вывезли никаких оригинальных документов из Франции, оригинальные документы у них только русские, а остальное – это копии какие-то. И потом, на российской выставке есть новые отделы очень интересные, фильмы у них совсем другие, у них фильмы все озвученные, скорее 60-х годов. Потом, Анатоль Франс – у них выставлена одна из книг Анатоля Франса, «Остров пингвинов», с карикатурами, которые были в этом издании на русском языке очень интересные. Этого у нас не было. На русской выставке тоже гораздо более подробно и богато освещена жизнь диссидентов, потому что там какие-то документы, касающиеся Алика Гинзбурга, Синявского, Даниэля, и это новые архивные документы из общества «Мемориал», которых у нас не было. Ну, в общем-то, отличается, но по сути это все-таки продолжение-повторение, но есть новые аспекты и ракурсы какие-то тоже особые.

М.ПЕШКОВА: Заслуженный профессор университета Париж-Сорбонна, специалист по русской истории и культуре о выставке, названной «Писатели и интеллектуалы Франции и России. Прогулки по архивам 20-го века», ныне имеющей свое продолжение в выставочных залах Федерального архива на Большой Пироговской, 17. Некоторые фото из парижского и московского каталогов помещены на сайте. Выставка открыта по 3-е марта. Звукорежиссер – Наталья Квасова. Я – Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».