Говорим по-русски. Радио-альманах - 2012-11-11

М. – Слова могут быть живыми и мертвыми. В этом была уверена в свое время блистательный литератор и переводчик Нора Галь. Бездушные канцелярские словечки она всегда относила к безнадежно мертвым. И призывала всех: берегись канцелярита! Впрочем, иностранные слова, которые используются не к месту, неумело, казались ей ничуть не лучше.

О. – Знаешь, мне кажется, именно сейчас самое время прислушаться к советам знаменитой переводчицы. А то ведь и опоздать можно.

М. – Молодой отец строго выговаривает четырехлетней дочке за то, что она выбежала во двор без спросу: «Пожалуйста, можешь гулять, но поставь в известность меня или маму». Или еще: бегут двое мальчишек в кино. На бегу один спрашивает: «А билеты я тебе вручил?». И другой пыхтя отвечает: «Вручил, вручил». Эти подслушанные разговоры Нора Галь приводит в своей книге «Слово мертвое и живое». Напоминает, что вот это и есть самая распространенная, злокачественная болезнь нашей речи. Диагноз поставил еще Корней Чуковский – но воз и ныне там.

О. – Чем больше длинных, казенных слов, косвенных падежей, придаточных предложений, тем солиднее. Сколько бумаги понапрасну занимают лишние, мертвые слова, сокрушается Нора Галь. Сколько драгоценных радио- и телеминут уходит на них впустую! Все эти «продолжает работу международная встреча, посвященная…», «процесс развития движения за укрепление сотрудничества…». Бр-р!

М. – Так что же это такое, канцелярит? – задается вопросом переводчица. И отвечает: у него есть точные приметы, общие и для переводной и для отечественной литературы.

О. – Это – вытеснение глагола - то есть движения, действия, - причастием, деепричастием, существительным (особенно отглагольным!), а значит, застойность, неподвижность.

М. – Это – нагромождение существительных в косвенных падежах, чаще всего длинные цепи существительных в одном и том же падеже – родительном, так что уже вообще нельзя понять, что к чему относится и о чем вообще речь.

О. – Это – вытеснение активных оборотов пассивными, почти всегда более тяжелыми, громоздкими. Это – тяжелый, путаный строй фразы, невразумительность. Несчетные придаточные предложения.

М. – Это – серость, однообразие, стертость, штамп. Убогий, скудный словарь. Короче говоря, канцелярит – это мертвечина. «По сведениям, поступавшим из разных источников» - если это не сообщение ТАСС, если это говорит живой человек, почему бы ему не сказать иначе: как я понял по рассказам, как рассказывали мне разные люди…

О. – Но ведь это так просто звучит! И несолидно… Так же, как без иностранных слов.

М. – А если все-таки без них? – спросим мы следом за Норой Галь.

О. – Влюбленные повздорили. Юноша старается понять, как это случилось. Думает он об этом так: «Мы совершили ошибку, и вот ее неизбежный результат». А дело-то происходит в середине 18 века, и герой романа – хоть и грамотный, но простодушный юнец, притом недавно из деревни. Отчего же он так странно выражается, - задает вопрос переводчица?

М. – Да оттого, что у автора-англичанина есть слово «result». И переводчик, возможно, рассудил: зачем это слово переводить, существует же оно и в русском обиходе. А может, и не рассудил, просто механически перенес этот самый «результат» в русский текст. Слово же ни ко времени, когда развертывается действие романа, ни к обстоятельствам, ни к характеру героя никак не подходит. Правдоподобнее было бы так, например: «и вот что из этого вышло».

О. – А вот другая книга, где тоже идет рассказ от первого лица, то есть требует особенно естественной интонации. Да и герой-рассказчик совсем мальчишка, ему всего 14 лет, и эпоха – 16-ый век… Однако в переводе он изъясняется то как современный архитектор, то как музыкальный критик. «Планировка города» - там, где можно хотя бы «расположение улиц». Или – «я хорошо помнил модуляции ее голоса».

О. - Можно было бы просто – «как звучал ее голос».

М. – Или в романе о жизни венгерской деревни, притом деревни не современной, а 17 века, герой выражается так: «Перед лицом компетентных судей… я изложу оправдывающие меня моменты». Читаешь такое, пишет Нора Галь, и уже не веришь ни авторам, ни героям.

О. – А ведь переводчику непозволительно забывать простую истину: слова, которые в европейских языках существуют в житейском, повседневном обиходе, у нас получают иную, официальную окраску, звучат «иностранно», «переводно», неестественно. Бездумно перенесенные в русский текст, они делают его сухим и казенным, искажают облик ни в чем не повинного автора.

М. – И вот скромные домашние хозяйки, трехлетние карапузы, неграмотные индейцы, дворяне, бюргеры, бедняки, легкомысленные девчонки – все без разбору, во все века и эпохи, при любом повороте судьбы говорят одним и тем же языком: «Передо мной встает проблема», «Это был мой последний шанс», «В этот роковой момент». «Он ощутил глубокую депрессию…» В подлиннике-то depression, но по-русски все-таки «уныние», а еще лучше просто «он совсем пал духом».

О. – Однако вернемся к ненавистному канцеляриту. Есть у него и еще одна опасность, еще одна оборотная сторона: каждый его алгебраический значок, как выражается Нора Галь, каждая «реакция», «ситуация» вытесняет из обихода с полдюжины исконных русских слов. Они пылятся бесполезным грузом в литературных запасниках, понемногу забываются.

М. - Да и отнюдь не редкие слова мы начинаем путать, искажать. Например, у одного писателя герой ошеломлен чьим-то «откровением» - в то время как тут нужна «откровенность». И это самое «откровение» вместо «откровенности» все нахальней входит в язык.

О. – А как странно исказилось слово «усугубить», Некогда оно означало – «удвоить», позже еще и «усилить», «увеличить» (заботу, внимание и т.д.) Но ведь стали в конце концов писать «усугубить положение, ситуацию». Теперь «положение усугубляется тем, что…» - уже воспринимается нормально.

М. – Примерно так же вошло в язык безграмотное поначалу «переживать» в значении «волноваться, огорчаться». Словечко было когда-то одной из примет пошлой, мещанской речи (могло звучать в пародии Аркадия Райкина – «Ах, я так переживаю!»). А потом началась цепная реакция. С этим «переживать» скрепя сердце примирился даже Чуковский. Но есть искажения, с которыми мириться не стоит.

О. – Путают «степенность» со «степенством», «ревнивый» и «ревностный», «обязательность» и «обязательства», даже «ведомости» и «ведомство». Или вот газетный заголовок: «Пленящие узоры»! Откуда это? Нет такого слова в русском языке! Автор перепутал, а редактор проглядел – и получился уродец, помесь «пленяющих» и «пленительных».

М. – А «проникающее» и «проникновенное»? Из газеты: «Свободное, проникающее, идущее от сердца исполнение». Уж если «проникающее», так надо хотя бы «до глубины души». Но пишущий явно имел в виду «проникновенное».

О. – А всё потому, что язык наш всё более ограничивается рамками «современно-общепонятного», рамками «фактов» и «ситуаций», «моментов» и «компенсаций».

М. – Нет уж, пусть язык, как река, остается полноводным, привольным и чистым.

О. – Мы – Марина Королёва, Ольга Северская и звукорежиссер….. – присоединяемся к этому призыву переводчицы Норы Галь. И до встречи!