Борис Васильев, Анна Скляревская, Алексей Костанян - Книжное казино - 2001-08-12

А.ВЕНЕДИКТОВ: В одном из интервью Бориса Львовича я прочитал, что писателем его сделала жена, у нас здесь на всякий случай человек, который сделал его писателем, Зоя Альбертовна. Она далеко от микрофона, я просто поздороваюсь так. Книгу Бориса Васильева представляет издательство "Вагриус", у нас главный редактор издательства "Вагриус" Алексей Костанян, у нас Анна Скляревская, сотрудник издательства "Вагриус", и Майя Пешкова, которая пригласила гостей. Мне кажется, что определенным событием является как раз выход книг Бориса Васильева, к сожалению, Борис Львович, видимо, таков писательский труд, но выходят они нечасто. Вы их почему-то не печете как пирожки. Почему Вы их не печете как пирожки?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Книжка должна, как груша, созреть у тебя в душе, потому что как кислую грушу есть невозможно. Это не яблоко, это именно груша. И сидевшая на дереве груша тоже невкусная, потому что она гнилая. В момент зрелости нужно приступать к осуществлению своего замысла, и поэтому долгое время я хожу, как говорил Маяковский, размозолив от воображения. Я ее сочиняю, даже не ее я сочиняю то, о чем я буду писать.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Последняя книга, которая, может быть, не стала столь известной, как ваши военные книги записки прапрадеда, "Картежник и бретер, игрок и дуэлянт". Чем Вы объясняете, что она не очень широко стала известна?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Вероятно, тем, что люди сейчас не очень интересуются историей. Я-то полагаю, что это болезненное явление, что человек должен знать свою историю. Это единичный роман, который надо читать, если вы не любите читать, то вы хоть этот роман прочитайте, который написал народ для вас.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Каждый пишет, как он слышит

Б.ВАСИЛЬЕВ: Совершенно точно. И поэтому меня это не удивляет. Меня больше расстраивает, чем удивляет.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Когда Вы писали свои знаменитые книги о войне, все знали, что Вы в 17 лет ушли добровольцем на фронт, практически Вы писали свою автобиографию в том или ином виде, как любой писатель. Когда Вы пишете о 18 веке а что ты там, Васильев, придумал

Б.ВАСИЛЬЕВ: Понимаете, это не совсем "придумал". Дело все в том, что я пишу только об исторических людях. Действительно, по линии матери мои предки почему-то были заметны, я могу сказать. Начиная с героя войны 1812 года, это генерал-лейтенант Илья Иванович Алексеев, это прямой мой пра-пра-пра Он в Георгиевском зале Кремля, он герой 1812 года, в Эрмитаже его портрет работы Доу висит в Галерее героев 12 года. Я не знаю, какие раньше у меня были предки, я не ковырялся в собственной истории, для меня это было малоинтересно, а действительно, в 19 веке так случилось, что они один за другим стали почему-то очень заметными. Был очень заметен его сын, Сашка, поручик Алексеев, заметен, правда, не столько в истории, сколько своим скандальным поведением. Он был дуэлянт и картежник очень большой

А.ВЕНЕДИКТОВ: Это про него "Картежник и бретер, игрок и дуэлянт"?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Совершенно точно. И я о нем все время боялся написать. Он друг Пушкина и земляк его. Пушкин жил в землянке у поручика Алексеева, это известно по истории, тот был тоже сослан за очередную дуэль. Он был очень неспокойный парень, бретер абсолютный. Я очень боялся - до той поры, пока мне не приснилось название. Раз в жизни мне приснилось название, я не знал, какой он, не мог понять, какой он был. А мне приснилось название "Картежник и бретер, игрок и дуэлянт". И я вскочил и тут же записал.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Песенка, ритм слышится.

Б.ВАСИЛЬЕВ: И характер в этом. Он такой был лихой парень, который был сослан на Кавказ рядовым, а через полгода вернулся опять поручиком с Георгиевским крестом, такой был любопытный человек.

М.ПЕШКОВА: Ваша последняя книга сейчас находится в типографии, ровно через 2 недели она будет представлена на суд читателя на Международную московскую книжную ярмарку. О чем эта книга?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я думаю, что на этот вопрос лучше бы ответить присутствующему здесь Алексею Львовичу, потому что я сам не очень точно понимаю, о чем эта книга.

А.КОСТАНЯН: Мне задана серьезная задача, автор не может ответить, предоставляет издателю. Для меня эта книга в определенной мере рубежная, если можно так выразиться. Мы с Борисом Львовичем давно находимся, я так предполагаю, в плодотворном творческом сотрудничестве, и я выпускаю не первую его книгу. Но именно за последние несколько лет мы выпустили несколько его книг, включая его пятитомник, но это были исторические романы. Они были, безусловно, интересны. Действительно, особенно первый роман "Утоли моя печали" - он большим успехом у читающей публики пользовался, но мне все время было досадно, что мнение такого человека, как Борис Львович, о нашей современности является достоянием газет в основном, публицистики. Интервью много на радио, на телевидении, в газетах, в журналах, но это все публицистика, это все, с моей точки зрения, если не на злобу дня, то, во всяком случае, достаточно фрагментарно. И вот этот роман, который сейчас мы приняли к изданию, он действительно выйдет к выставке, которая называется "Глухомань" вот это, я считаю, достаточно концентрированное мнение выдающегося нашего писателя о последних 15 годах нашей суровой действительности.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Но это же не мемуары.

А.КОСТАНЯН: Это не мемуары ни в коем случае, это именно художественное осмысление этих 15 лет перестройки, демократизации и того, к чему мы пришли.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Как это роман о сегодняшнем дне?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я тоже сам не понимаю. Так получилось

А.КОСТАНЯН: Это я плохо объяснил?

А.ВЕНЕДИКТОВ: Нет, ты правильно объяснил, но я не понимаю, как это может быть.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Вся беда в том, наверно, что когда я писал "Глухомань", я писал ее очень долго, дольше, чем другие книги, отрывался. Потому что писать о сегодняшнем дне нельзя, он должен в вас перегореть.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Я поэтому и не понимаю. Я понимаю писать мемуары

Б.ВАСИЛЬЕВ: Он должен появиться внезапно из того, что вы сделали, должен возникнуть из ощущения сегодняшнего дня. Если это удалось сделать слава богу

А.ВЕНЕДИКТОВ: А это значит, время закончилось какое-то, раз Вы решили это написать, это значит, где-то Вы ставите точку. Время же продолжается.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Это скорее не время закончилось - закончилось мое восприятие, понимание. Я почувствовал, что я начал кое-что соображать, куда мы провалились, какие мы сегодня, как это все оказалось вдруг. И я попытался это дело сделать. Хорошо ли, плохо ли не мне судить, а читателю.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Хочется сказать почитаем.

А.КАСТАНЯН: Стоит того.

Б.ВАСИЛЬЕВ: На сегодняшний день должно возникнуть оттуда, ощущение читателя от сегодняшнего дня.

А.ВЕНЕДИКТОВ: В свое время, Вы помните, год 87-й-88-й, когда публицистика выросла в отдельный жанр, достигала уровня, наверно, середины 19 века, когда шла публицистика, потом исчезла, в 90-е годы очень редко, правильно Леша говорит - статьи отдельные, фрагментарные совершенно. И вдруг она не возвращается или возвращается в виде романа. Почему? Если я правильно его понял, конечно, может быть, я неправильно понял.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я, может быть, тоже неправильно понял, тогда прошу прощения. Я начал с публицистики идти к этому роману, в общем. Потому что публицистика это сегодня, это то, что лежит перед тобой, чем ты взволнован, что тебя тревожит, что ты ненавидишь, что ты любишь, уже здесь я могу что-то защищать, какую-то свою позицию. Без позиции садиться писать статью нельзя, как нельзя садиться писать вообще писателю, не определив, кого ты любишь, кого ты ненавидишь. Это ничего не получится, это будет сюжетик. А жанр публицистики начался еще при Горбачеве, я написал впервые в своей жизни большую публицистическую работу, которая называлась "Люби Россию в непогоду". Это был еще 89-й год.

М.ПЕШКОВА: Это была газета "Известия".

Б.ВАСИЛЬЕВ: Это была газета "Известия" в трех номерах. Это была моя пока проба в публицистике, до этого я ей не занимался совершенно, где я должен был выразить, я чувствовал грань какую-то - завтра мы ее перейдем. Это было внутреннее ощущение завтра мы перейдем какую-то грань. И перешли.

А.ВЕНЕДИКТОВ: А Вы сейчас, выпуская роман "Глухомань" это тоже ощущение грани?

Б.ВАСИЛЬЕВ: К сожалению, это ощущение падения, а когда падают, грани нет, есть только дно.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Вы как-то очень пессимистично. Но, с другой стороны, ведь дальше дна не упадешь.

А.КОСТАНЯН: И от дна можно оттолкнуться, на самом деле.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Или поползти.

А.КОСТАНЯН: Или, как говорят, еще могут снизу постучать.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Это вообще название нового романа "Могут снизу постучать". А что вошло в пятитомник?

А.КОСТАНЯН: В пятитомник вошли 4 романа Бориса Львовича, это его историческая тетралогия, закольцованная не одним персонажем, а целым рядом персонажей, составляющих единый род. Первая часть это то, о чем мы уже говорили "Картежник и бретер, игрок и дуэлянт", которая потом переходит в роман "Были и небыли", очень известный роман, потом идет "Утоли моя печали" и "Дом, который построил дед". Это история без преувеличения, история нашей страны на протяжении столетий.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Я еще обратил внимание, в одной из рецензий то, что я пропустил слово "Ходынка". Это что? Это где?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Ходынка в Москве.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Это я понимаю. Борис Васильев и Ходынка - это что?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я не понял.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Вы не писали о Ходынке?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я писал о Ходынке целый роман.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Что это за роман?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Это "Утоли моя печали".

А.ВЕНЕДИКТОВ: Удивительно, как образ Ходынки в последнее время вообще стал притягивать именно как большой образ русских писателей.

-

А.ВЕНЕДИКТОВ: Я в некоем недоумении, потому что очень много желающих получить ваш пятитомник, причем из разных городов. А как мы будем выбирать? Потому что выбрать город Пермь а почему Пермь? А давайте, может быть, мы выберем по имени, Вы скажете какое-нибудь имя, Вы же не видите экран, тут разные имена. А мы человеку с этим именем отдадим пятитомник, а если их будет несколько тому, кто первый захотел.

Б.ВАСИЛЬЕВ: То есть вы хотите на меня возложить те неприятности, которые сами получите?

А.ВЕНЕДИКТОВ: Я их все равно получу.

А.КОСТАНЯН: По городу выбирать сложно. Мы же не можем сказать - Воркута, потому что мы там сидели.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Смоленск.

А.ВЕНЕДИКТОВ: А Смоленска нет здесь, мы не вещаем в Смоленске. Не по городу, а по имени. Мы не вещаем в Смоленске, поэтому они нас не слышат. Назовите просто человеческое имя, а я по этому имени уже

Б.ВАСИЛЬЕВ: В Екатеринбурге я когда-то испытывал танки.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Значит, пятитомник уйдет в Екатеринбург. Но там тоже не один звонок

Б.ВАСИЛЬЕВ: Дальше по ромашке уже.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Я хочу спросить, а этот пятитомник сейчас продается в Москве или он уже раскуплен? Каким он тиражом вышел?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Тираж у него был достаточно серьезный, 10 тысяч экземпляров.

А.ВЕНЕДИКТОВ: В прошлом году завершился выпуск?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Да, завершился выпуск в прошлом году, поэтому я сейчас не могу сказать, есть ли он еще не прилавках.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Мы Майю попросим узнать в крупных магазинах, есть ли пятитомник, и мы завтра или послезавтра в информационных выпусках об этом скажем. А этот мы отправим в Екатеринбург. Сейчас хочу сказать, уже несколько человек будет. У нас есть 2 отдельные книги Бориса Львовича, одна из них - "Утоли моя печали", другая "Картежник и бретер, игрок и дуэлянт", у нас по 6 экземпляров. Вы выбираете одну из них и тоже присылаете это название, свой телефон и свое имя. Тут еще Виталий из Новосибирска: "Хочу с автографом". Я понимаю Вас. Вы в Новосибирске давно не были?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я вообще не был в Новосибирске. Сожалею об этом.

М.ПЕШКОВА: Я хотела спросить по поводу сценических постановок. "Офицеры 55-й год", Ваша пьеса, потом 17 сценических обработок для "Зорей", и у Юрия Петровича Любимова на Таганке был блистательный спектакль. Обращались ли к вам еще режиссеры, актеры, сценаристы? То есть я хочу спросить по теме театр, кино и Борис Васильев.

Б.ВАСИЛЬЕВ: В последнее время? Самая последняя работа в кино, это были уже времена наши, но немножко раньше, ко мне обратились по поводу экранизации романа "В списках не значился", который когда-то в свое время хотел ставить еще Быков Леонид, но, к сожалению, он разбился на машине. Он хотел его поставить, но у него не получилось 2 серии, он сделал одну серию. Это неплохо, но это не то, что могло быть. Потому что сами понимаете, это мясорубка, которая произошла в сжатые полтора часа это немножко теряются образы, с моей точки зрения. Больше ко мне никто не обращался.

М.ПЕШКОВА: А телевидение не просит ли - напишите для нас сценарий?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Нет, чего не было, того не было.

М.ПЕШКОВА: Что сейчас на столе, над чем Вы работаете?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я заканчиваю исторический роман о Древней Руси, о княгине Ольге, который называется "Ольга, королева русов". Я должен в августе его закончить и дать почитать Алексею Львовичу.

М.ПЕШКОВА: Насколько я знаю, Вы достаточно замкнуто живете, Вы человек, простите за это слово, непубличный. Я, к сожалению, не встречаю Вас ни на презентациях, ни на каких-то шумных тусовках. Вы человек, любящий письменный стол?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я человек, который очень не любит суеты.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Но вообще жизнь суета сама по себе, жизнь это суета.

Б.ВАСИЛЬЕВ: А там у меня нет суеты, я живу в лесу, у меня дом, рядом один только домик стоит, больше никого решительно нет.

М.ПЕШКОВА: И собака.

Б.ВАСИЛЬЕВ: И там и там две собаки, которые лают и развлекают нас. И кошечка. И больше ничего не надо, я гуляю по утрам и вечерам.

М.ПЕШКОВА: А как же нам удается писать такой глубокий исторический роман, не приезжая в Москву, в библиотеки, в архивы

Б.ВАСИЛЬЕВ: В архивах ничего нет, потому что о том времени ничего не осталось. Почему я за него и схватился свободно можно фантазировать, документов нет, поймать нельзя. Это во-первых, но не самое главное. А самое главное то, что у меня основные исторические книги, я очень люблю историю, у меня библиотека моя, которая находится у меня в доме загородном, в общем, вся историческая. Если мне что-нибудь надо, я просто встаю, протягиваю руку, вынимаю то, что мне в данном случае требуется.

М.ПЕШКОВА: А охота к перемене мест? Не тянуло ли Вас посмотреть все эти места, о которых Вы пишите?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Это места достаточно мне известные. Это Центральная Россия, которую я хорошо очень знаю. Мы достаточно ее исходили и изъездили вместе с моей супругой, мы ее знаем. Другое дело, что я не знаю Сибири. Я избегаю писать о тех местах, которых я не знаю, просто избегаю и стараюсь о них не писать. И "Глухомань" тоже в центре России.

А.ВЕНЕДИКТОВ: У меня вопрос к Алексею. Известно, я посмотрел сейчас пятитомник, но военные повести и романы Вы не переиздали. Вы считаете, что интерес пропал? А "Завтра была война"?

А.КОСТАНЯН: Я абсолютно не считаю, что пропал интерес. Но, во-первых, все-таки вспомним о том, что все эти замечательные повести и романы издавались миллионными тиражами. А для этого пятитомника все-таки была задумка собрать романы в один цикл.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Я бы на месте Бориса Львовича все-таки взял бы Вас за горло, чтобы те романы тоже вошли. Или Вы не брали?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я не очень умею брать за горло.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Ну почему? Вот рядом горло подержаться. Леша как к издателю тебе вопрос. Считаешь ли ты, что романы о Великой Отечественной войне сейчас не пользуются спросом, просто интерес переместился? Хотя 60-летие начала войны, очень много узнаем нового про это. Я должен сказать, может быть, я ошибаюсь, у меня был Митрополит Кирилл Смоленский, и он назвал какое-то безумное число советских солдат, погибших там, под Смоленском. Я вообще никогда не знал этой цифры, после него тоже не нашел. Полтора миллиона, миллион, 700 тысяч порядок такой. То есть мы узнаем, и люди интересуются уже историей, но не военными романами.

А.КОСТАНЯН: Здесь тогда надо начинать разговор с того, что интерес к чтению как к времяпрепровождению вообще сильно упал.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Да ладно. Я захожу в книжный магазин, и я там не могу протиснуться к прилавкам - там такое количество народа, особенно в субботу и в воскресенье, те, которые работают

А.КОСТАНЯН: Очень может быть, тем не менее, сейчас все показывает, что чтение стало далеко не первым средством и развлечения, и познания, и, если хотите, времяпрепровождения. Что же касается Великой Отечественной войны я считаю, что тема эта неисчерпаемая, далеко в литературе не закрытая

А.ВЕНЕДИКТОВ: Слушайте Борис Львович, это Вам.

А.КОСТАНЯН: Это не только Борису Львовичу. Я считаю, что у нас была и есть замечательная литература об этом периоде, и я, кстати, не могу сказать, что она не переиздается. Так или иначе, все эти книги усилиями различных издательств на прилавках присутствуют. И я полагаю, что у этих произведений еще будет долгая судьба. В том числе, безусловно, у произведений Бориса Львовича.

А.ВЕНЕДИКТОВ: А что Вы за последнее время читали о Великой Отечественной войне? Для себя? На что обратили внимание, я бы так сказал.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Даже для себя. Я должен со стыдом признаться - за последнее время я ничего не читал о войне. Решительно ничего, как будто ее не было.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Потому что не находили или потому что Вы не хотели?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Нет, вероятно, потому что я жил в изоляции. Кроме всего прочего, у меня есть одно правило, к сожалению, я не могу рекомендовать всем, но для меня оно железное. Когда я над чем-то работаю углубленно, бывает такой процесс в работе, когда нельзя отвлекаться, я ничего не читаю, кроме истории. Я очень боюсь волей-неволей попасть под обаяние автора. Я человек очень увлекающийся и для меня это будет очень опасно, потому что мотивы чужие могут проникнуть ко мне, как вирусы. Это невозможно делать. Поэтому я не читаю. Я читаю только Диккенса.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Почему Диккенса?

Б.ВАСИЛЬЕВ: А потому что я всегда его читаю. Когда я читаю Диккенса - это единственный писатель, который вызывает у меня желание немедленно сесть за стол и писать.

А.ВЕНЕДИКТОВ: То есть такое отвращение, что хочется бросить книгу и написать другое?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Нет, такая любовь. И такая признательность, и такая четкая доброта к людям и ненависть к людям. Он умел любить и умел ненавидеть, и он учит вас любить и ненавидеть, самые главные науки в жизни, других нет.

А.ВЕНЕДИКТОВ: У нас, по-моему, Диккенс в последний раз издавался этот тридцатитомник чудовищный

Б.ВАСИЛЬЕВ: Вот он у меня и есть, я его и перечитываю.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Я не осилил, честно говоря Борис Васильев известен моему поколению, "Завтра была война", прежде всего для меня, например, я почему-то ставлю это гораздо для себя ближе, чем все остальное, и то, что Вы стали писать книги От Окуджавы никуда не деться, "исторический роман сочинял я понемногу" Как Вам кажется, это естественный переход, это не смена темы?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я написал о войне Великой Отечественной 4 книги. Эти 4 книги, с моей точки зрения, исчерпали все для меня вопросы, связанные с Великой Отечественной войной, для меня лично, все то, что меня трогало. Могу вам сказать только еще одно. В последнее время я стал подумывать, задумываться. Потому что однажды у меня кто-то брал интервью, чуть ли не Андрей Караулов, и он меня спросил как, по-вашему, как мы выиграли войну? Я сказал - чудом. Он всплеснул руками и сказал вы третий, кто это отвечает. Гранин и Астафьев отвечали так же. Я сказал - так фронтовики знают, как мы выиграли. Только чудом мы выиграли эту войну. Вот почему упал к ней интерес потому что поколение сменилось. Это поколение уже не выносит. Это мы понимали это чудо и его вынесли, а они его уже не выносят. Мне так кажется, но мы действительно выиграли войну чудом.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Так, может быть, и об этом продолжать писать.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Мне захотелось рассказать об этом чуде, как оно случилось, это чудо, как оно произошло, в чем оно заключается материально это чудо для нас. Почему остановился Гудериан, почему становился Клейст почему они остановились? А потому что орднунг был превыше всего. У них же танки выходили. Им нужно было во что бы то ни стало встать на техосмотр в 30 км от Москвы. Что, обалдели, что ли? В Москве батальон народного ополчения. Войдите в Москву и ради бога, устраивайте там что хотите. Но уже все, они остановились. И в это время все подошли, Панфиловская дивизия подошла и сибирские полки. И все кончилось. Вот орднунг немцев подвел. Все заключается в немецкой пунктуальности и педантичности. Сказано будем делать, не рассуждая. Они хорошие вояки, и они не любят рисковать. То, что мы любим, они не любят.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Пишите!

М.ПЕШКОВА: Но война еще и изнутри. Война это Ваш отец, который был офицер, который потом вышагивал свою боль в госпитале в Подольске, для того, чтобы никто не видел, как он мучается и как страдает. Его болезнь это тоже некий осколок войны.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Он на последней войне был ранен очень легко в плечо и лежал, это у него были остатки от Первой мировой. Он имел удовольствие вдохнуть газов немецких и по этому поводу умер от рака легких в результате. Мучался и умер.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Вопрос Борису Львовичу, но я его переадресую от Софьи. "У меня есть первые четыре тома произведения в синей обложке. Пятитомник это часть последующего издания или это самостоятельное издание? Спасибо за Ваши книги". У человека есть 4 тома в синей обложке. Был ли еще какой-то пятитомник?

Б.ВАСИЛЬЕВ: В синей обложке я больше ничего не издавал.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Софья, у Вас просто нет пятого тома.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Я думаю, что это предыдущее.

А.КОСТАНЯН: Это Смоленск хотел выпустить в свое время 9 томов своего земляка, но у них хватило пороху только на 4.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Так что, Софья, Вы посмотрите. Петр из Москвы: "А у нас в кабинете русского языка лежит Ваш пятитомник". Саша, видимо, Ваш знакомый, потому что вопрос формулируется так: "Борис, все-таки ответь на мой вопрос: наш опыт имеет какое-то значение для будущего или нет? Пятитомник твой стоит у меня на полке. Саша". Так вот, не имеет значения, предположим, это Ваш сверстник.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Допустим, это человек, с которым я учился в Академии.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Имеет ли опыт для будущего?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Военный нет. Человеческий - да, имеет, бесспорно.

А.ВЕНЕДИКТОВ: А вообще может человеческий опыт иметь какое-то значение для будущего поколения, которое сменилось и живет в другое время совсем? В чем опыт?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Это вопрос, который меня очень тревожит, должен вам сказать. Потому что если следующее поколение не нуждается в опыте предыдущего поколения, нация, с моей точки зрения, обречена на умирание. Это не должно быть сверху, это не должно быть указанием. Это должна быть потребность. Так вымерли римляне и стали итальянцы вместо них. Народ никуда не денется нация умрет. А нация как живой организм организована, живут и рождаются, умирают, привет. Остаются только народы. Народы бессмертны, а нация смертна.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Я имел в виду немножко другое, может быть, я неправильно трактую то, что спрашивает Саша. Я имел в виду то, что не опыт поколение поколение, а опыт человек-человек.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Опыт человек-человек может быть востребован. Навязывать свой опыт неприлично, во-первых, и всегда вызывает досаду. Такой опыт очень трудно передать. Если он спрашивает - пожалуйста, я могу с ним поделиться.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Вопрос с пейджера: "Как вы относитесь к тому, что за последние 10-12 лет пересмотрен опыт Великой Отечественной войны?" Я так думаю, имеется в виду то, что Сталин хотел войны, что во власовской армии было более миллиона советских солдат. Как Вы относитесь к власовцам? Не к Власову -генералу, а к тому, что называется власовцы? Вы не хотели бы о трагедии этих людей или не трагедии об этих людях?

Б.ВАСИЛЬЕВ: История известная, написанная и заученная о войне это мифологическая история, это неправда, на 99% это неправда, уверяю вас. Война была другой, совсем другой. И о ней написать смогут только в следующем поколении, сейчас мы не сможем о ней написать правду, всю правду, беспощадную правду. Вот Виктор Астафьев пытается писать, так его пенсии за это лишают.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Я вам возражу. Потому что когда сюда приходят историки, в эту студию, начинают говорить то, другое, им немедленно приходят звонки а вы воевали? А Вы воевали? Я имею в виду на другой стороне. Фронтовики могут об этом сказать так, чтобы им поверили. А следующее поколение мы уже делим шкуру убитого медведя.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Фронтовик ничего не видит и не знает, кроме собственного окопа, где он прятался. Он ничего не может видеть, потому что все генералы - они все умерли уже, они были старше нас. Фронтовики это мой возраст, 24-й, 25-й, 23-й годы. Что они видели кроме своих окопов? Ничего. Из окопа не видна война. Нужно выйти из окопа этого, вылезти из него и увидеть всю панораму этой войны.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Не согласился. Потому что "Зори здесь тихие" больше сказали о войне, чем тома мемуаров для последующих поколений. Мне неинтересно, что первая колонна шла туда, а вторая шла туда. Если бы она шла наоборот, что бы от этого изменилось? "А зори здесь тихие" - невоенные люди на войне, женщины на войне это отдельно.

Б.ВАСИЛЬЕВ: В принципе, "Зори здесь тихие" это повесть о стоимости войны, о стоимости победы. Он один остался, и то потому что он опытный. Все остальные погибли. Один к пяти стоимость победы.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Я задам вам два очень коротких вопроса, потому что наших слушателей интересует, естественно, и современность тоже. Вопрос от Дмитрия: "Как Вы относитесь к переименованию Волгограда в Сталинград?"

Б.ВАСИЛЬЕВ: Плохо.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Почему?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Потому что не надо воскрешать имена Сталина даже в таких святых соотношениях, как Сталинград. Это не то имя, которое следует помнить и видеть, читать на вывесках, в энциклопедиях, в справочниках подрастающему поколению. Он должен исчезнуть из нашей жизни и памяти навсегда.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Но из истории же он не исчезнет.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Из истории он не исчезнет, пусть интересуются историки.

А.ВЕНЕДИКТОВ: И последний вопрос из Нижнего Новгорода Слава спрашивает: "Думаете ли Вы писать книгу о чеченской войне?"

Б.ВАСИЛЬЕВ: Это очень страшная и больная тема. Думаю ли я писать? Признаться, думаю. Не то что думаю где-то она шевелится внутри, это не значит думаю. Но это очень бесчеловечная война и война, которая приведет к тем результатам, на которые мы даже не рассчитываем. Она приведет к распаду России. Вот я так это рассматриваю. Кавказ отпадет, и это будет началом распада России, потому что регионы занимают все больше и больше места. В Москве скоро перестанут подчиняться или будут себе вытаскивать новые льготы. Вот ведь что случится, как только Кавказ рухнет. А он ведь скоро рухнет. Это одна сторона вопроса, но еще есть ведь вторая сторона. Ничто так не растлевает армию, как участие в партизанской войне. В Чечне началась партизанская война, в которой участвует весь народ. Отныне воюем с народом, а не с террористами, перестаньте вешать нам на уши лапшу. Сейчас идет война с народом партизанская, в ней нельзя победить, можно только уничтожить этот народ. Но эта война с народом растлевает армию. Начался распад нашей армии, он начался в Чечне, там сидят самые страшные раковые вирусы для всей нашей армии. Если эту войну продолжать, армия погибнет и мы останемся вообще без ничего.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Может быть, про это тоже писать?

Б.ВАСИЛЬЕВ: Да надо бы, конечно.

А.ВЕНЕДИКТОВ: Тут мне приходят гневные сообщения почему мы так редко зовете Бориса Васильева. Я хотел бы взять с Вас слово, что вы будете чаще приезжать.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Спасибо.

А.ВЕНЕДИКТОВ: А с Костаняна что нам взять? Издавайте книги Бориса Васильева. Уже столько народа желает, я тебе потом покажу, пусть тебе будет стыдно.

А.КОСТАНЯН: А мне не стыдно. Потому что за последние 3 года я издал в общей сложности сейчас 8-ю книгу Бориса Львовича. Сейчас будем упоминавшийся уже роман о княгине Ольге смотреть, а дальше я просто планирую, что Борис Львович должен и даже обязан мемуары написать.

А.ВЕНЕДИКТОВ: в прямом эфире при огромном числе свидетелей.

Б.ВАСИЛЬЕВ: Когда человеку предлагает писать мемуары, значит, писатель уже выдохся. Мемуары пишут все кому не лень, а романы может писать только писатель.

А.КОСТАНЯН: Во-первых, мемуары мемуарам рознь, а писатель - естественно это у него не отнимешь, а у Бориса Львовича - тем более. Его романы ведь о войне, как правильно было замечено, во многом автобиографичны. Поэтому я лично считаю, что уровень мемуаров Бориса Васильева будет уровень хорошего романа.