Александр Филиппенко - Дифирамб - 2016-01-31
К. Ларина
―
Так, ну что, мы начинаем следующий час. Перед тем как начать программу «Дифирамб» с нашим замечательным гостем Александром Филиппенко (он пока готовится к выступлению), давайте мы с вами подготовимся. Теперь в это время мы будем с вами разыгрывать приглашения на различные культурные мероприятия, в том числе и в первую очередь в театры. Итак, будьте внимательны, прямо сейчас я вам расскажу, какие у нас есть пригласительные билеты и куда. Вы делаете свой выбор и пишете на SMS +7 (985) 970-45-45 свои пожелания.Итак, начинаем с киноклуба «Эльдар». Авторская программа Дмитрия Минчёнока «Кто ты, мистер Шекспир?» — 9 февраля в 7 часов вечера. Это такой творческий вечер — моноспектакль замечательного драматурга, театроведа, журналиста и писателя Дмитрия Минчёнока. «Кто ты, мистер Шекспир?» — это такой импровизированный разговор о драматургии Шекспира, о тех сюжетах, которые он использовал в своих пьесах, комедиях и трагедиях; и, естественно, разговор о самом человеке — был ли этот человек на самом деле, как он выглядел, а сколько их было, этих Шекспиров.
(Смех.)
Вот Саша смеётся, потому что понимает, что это такая проблема, которая до сих пор не решена. Мистификации много вокруг этого.
А. Филиппенко
―
Можно чуть-чуть добавить?
К. Ларина
―
Да, конечно.
А. Филиппенко
―
Говорят, у него библиотеки не было (по описанию после смерти), книг не было!
К. Ларина
―
Мистификация! Мистификасьон! Да-да-да. Так что можете причаститься к такой интересной теме. 9-го числа в 7 часов вечера в киноклубе «Эльдар» — Дмитрий Минчёнок, «Кто ты, мистер Шекспир?». Приходите.Дальше пошли в театры. Давайте пойдём в музыкальный театр — в Московский государственный академический камерный театр имени Бориса Александровича Покровского. «Альтист Данилов» — опера композитора Александра Чайковского 3 февраля, куда мы вас и зовём. Именно в этот день в спектакле будет принимать участие Юрий Башмет. То есть тот самый альтист Данилов, про которого и написана эта гениальная повесть Владимиром Орловым. Да-да-да, он — тот самый альтист Данилов.
А. Филиппенко
―
Тоже мистификация.
К. Ларина
―
Да, тоже мистификасьон. Итак, ещё раз: 3 февраля приглашаем вас в театр им. Покровского на «Альтиста Данилова».Дальше драма пошла. Российский академический молодёжный театр (РАМТ), спектакль «Жизнь одна». Тоже близкие авторы Александру Филиппенко, поскольку в этом спектакле соединены вместе, казалось бы, несоединимые писатели — Шаламов и Кондратьев. То есть тут и «Колымские рассказы» Шаламова, и «лейтенантская проза» Вячеслава Кондратьева. 3 февраля в 19:30 спектакль в РАМТе.
Там же 14 февраля их лучшая работа, по-моему, за последние десятилетия, поскольку спектакль не новый, но по-прежнему настоящий хит театра — это «Берег Утопии».
А. Филиппенко
―
Замечательный!
К. Ларина
―
Вот Александр Георгиевич смотрел наверняка. По пьесам Тома Стоппарда. Это история революционной мысли в России. Все лучшие люди.
А. Филиппенко
―
И лучший спектакль работы души и ума.
К. Ларина
―
Он огромный и при этом совершенно не скучный. Идёт он весь день — начинается в 12 часов и потом заканчивается после 10 часов вечера (с перерывами, конечно). 14 февраля — «Берег Утопии».Московский театр юного зрителя — здесь целая россыпь приглашений. Спектакль «Скрипка Ротшильда» — это Чехов, это Кама Гинкас, это Валерий Баринов в центральной роли. Блестящая работа! 4 февраля.
«Леди Макбет нашего уезда» — это Лесков, это Гинкас, это замечательный Валерий Баринов опять же и прекрасная Лиза Боярская в главной роли.
Там же спектакль «Пингвины» 5 февраля. Это такая философская притча, придуманная замечательным режиссёром Женей Беркович. Здесь участвуют молодые актёры, но ещё и участвует Игорь Ясулович. 5 февраля — «Пингвины», спектакль вечером.
И наконец несколько спектаклей для детей. «Необычайные приключения Тома Гекльберри Финна» — 6-го числа, Театр юного зрителя. «Оловянные кольца», известнейшая сказка Тамары Габбе — 7 февраля.
А. Филиппенко
―
В 1959 году я играл в этом спектакле!
К. Ларина
―
Ужас! Представляете, сколько идёт?(Смех.)
Да-да-да. Это такой «Аленький цветочек». В каждом театре есть свой «Аленький цветочек».
А. Филиппенко
―
И «Двадцать лет спустя» Михаила Светлова.
К. Ларина
―
Это в детском театре?
А. Филиппенко
―
В детском театре. Обязательно!
К. Ларина
―
Здорово!
А. Филиппенко
―
Начинайте юность заново
Очень трогательной, чуть смешной,
Будто в детском театре занавес
Раскрывается предо мной.
К. Ларина
―
Прекрасно! Видите, сколько воспоминаний пробуждается? Мои пригласительные билеты вызывают какой-то восторг у моего гостя.И наконец ещё одно приглашение в ТЮЗ — «Невидимые друзья», бродвейская пьеса, очень трогательная, про взаимоотношения подростка с взрослым миром. 7 февраля.
Выбирайте! Ещё раз номер SMS: +7 (985) 970-45-45. Начинаем программу!
РЕКЛАМА
К. Ларина
―
Александр Филиппенко в нашей студии, ещё раз представлю нашего гостя.
А. Филиппенко
―
Добрый день.
К. Ларина
―
Саша, приветствую вас. Значит, смотрите, уж коль мы начали с афиши, я думаю, будет совершенно логично, если мы про 9 февраля скажем прямо в первых строках нашего разговора. 9-го числа…
А. Филиппенко
―
Сцена «Под крышей» театра Моссовета.
К. Ларина
―
Впервые на этой сцене будете?
А. Филиппенко
―
Да.
К. Ларина
―
Моноспектакль Александра Филиппенко «Один день Ивана Денисовича» будет идти в театре имени Моссовета, это сцена «Под крышей». Все театралы эту «крышу» знают.
А. Филиппенко
―
Да. Я до этого играл в «Практике». И вообще Его Величество Случай играет главную роль в жизни актёра. Я уж не помню год, когда это было… По-моему, в 2006 году Гениева, Царствие ей небесное, позвонила: «Александр, вы не хотели бы принять участие в интересном проекте?» Я говорю: «Да-да». — «Один день Ивана Денисовича». Я говорю: «Конечно. До вечера можно подумать?» — «А что такое?»… В нашей зависимой профессии в свободное независимое время от рассвета до заката: звонок — и ты «сарафанное радио» раскидываешь, что и как. Я позвонил, был жив Давид Боровский, я ему всё это рассказал. Мы были знакомы ещё по Театру на Таганке. Вечером встретились в этом овальном зале, где должно было проходить, там он придумал эту карту ГУЛАГа и всё такое прочее. К сожалению, он уехал в Колумбию. И потом уже были поминки…
К. Ларина
―
И Екатерина Юрьевна тоже ушла.
А. Филиппенко
―
Ушла. Но тогда же на этом вечере была и Наталия Дмитриевна Солженицына. Мы с ней проговорили час. Все вокруг переживали, говорили: «Как? Она же такой строгий редактор! Она две-три минуты — и всех выгоняет!» — а мы мило до сих пор беседуем. И потом вдруг где-то мы встретились с Бояковым, и я говорю: «А не хотели бы пригреть?» — «Да, давай». Молодёжный театр, родители приводили детей. Бояков ушёл, там были некоторые причины…
К. Ларина
―
И он передал другому режиссёру.
А. Филиппенко
―
Нет, пока была пауза.
К. Ларина
―
А почему сейчас оттуда вас? Выгнали, что ли?
А. Филиппенко
―
Ну, неважно.
К. Ларина
―
Нет, скажите! Мы любим скандалы.(Смех.)
А. Филиппенко
―
Нет-нет-нет, разошлись мирно. Просто так и не сошлись характерами. Неважно. Важна интересная фраза Наталии Дмитриевны. Я ей признался месяца через три, что я не играю. «Как так, Александр? Что вы? Вы поймите, ведь Иван Денисович всё по лагерям, по лагерям, бездомный. Найдите ему дом!» Потрясающая фраза!И в дирекции мы договорились провести такое событие, театральное мероприятие. Все были против — Наталия Дмитриевна и Панфилова, наш директор.
К. Ларина
―
Спектакль.
А. Филиппенко
―
Совместно с Домом русского зарубежья и театром Моссовета. И почему 9-го? У меня тут афиша. Обычно была вот такая афиша.
К. Ларина
―
Зек Солженицын.
А. Филиппенко
―
Это постановочная фотография, известная, естественно. А Наталия Дмитриевна…
К. Ларина
―
А это офицер Советской армии Солженицын.
А. Филиппенко
―
И мы играем 9 февраля, потому что 9 февраля 1945 года Солженицын был арестован на фронте. Так вот на афише и стоит. Когда мы сделали проект афиши, думаем — пусть будет. «Один день Ивана Денисовича». И тот, кто знает, что это такое, тот придёт. Даст Бог, будем играть ещё и дальше.
К. Ларина
―
Подождите. Этот ваш спектакль будет в репертуаре?
А. Филиппенко
―
Нет-нет-нет. Это мы обсудим.
К. Ларина
―
Почему нет?
А. Филиппенко
―
Дорогая, это всё потом!
К. Ларина
―
Сцена прикормленная, что называется. На этой сцене работает Сергей Юрьевич Юрский со своими экспериментальными театральными работами. Театр авангардный. И почему там не может быть такого спектакля? Вполне.
А. Филиппенко
―
Всё может быть, даст Бог.
К. Ларина
―
Да?
А. Филиппенко
―
Это будет такое наше событие. Проведём и посмотрим, как будет. Конечно же, когда я столкнулся ещё в Библиотеке иностранной литературы с этим текстом, то по окончанию так на меня дохнуло такой мощью! Заряд в этом тексте! Два часа ведь идёт, без перерыва. Я с листочками, но аккуратно и незаметно, как мне кажется, это происходит.
К. Ларина
―
Вы сказали «по лагерям, по лагерям». Мы тут перечисляли людей, ушедших из жизни, которые имеют отношение к рождению этого проекта. Мы говорили про Боровского, про Екатерину Юрьевну Гениеву. А есть ещё целый фестиваль, в котором вы тоже принимали участие, — «Пилорама» в Перми.
А. Филиппенко
―
Там было потрясающе! Я читал (такая открытая летняя эстрада), и когда я говорил: «А от тех дальних вышек часовому о-хо-хо сколько топать», — и показывал рукой в правую сторону, там стояла реальная вышка. И ощущение у меня было странное. Вот я шёл вдоль забора и думал: как же люди должны на себя брать ответственность, что они другого человека помещают за этот забор, и он не видит и не знает, что там? И в это ограждение, в эту клетку его! То есть это важный момент для этих людей, когда они совершают такой поступок. Их привозили ночью в «воронках», там двойные ворота, часовая рядом. А летом был потом. И когда началось наводнение, то заключённых вывели из бараков и на кучу угля загнали — и они вдруг увидели, какие красоты вокруг!
К. Ларина
―
И смех, и грех…
А. Филиппенко
―
Это смех и грех, вот это всё вместе. Сейчас там поменялось всё. Я не знаю, даст Бог, новое руководство…
К. Ларина
―
Ну, там большая проблема, потому что там вплоть до того, говорят очевидцы, что единственный, уникальный, настоящий музей под открытым небом, что называется, музей сталинского ГУЛАГа превращается, как говорят, в музей ФСИН, по сути.
А. Филиппенко
―
Да.
К. Ларина
―
Вот так вот. Ничего не спасает.
А.Филиппенко: Его Величество Случай играет главную роль в жизни актёра
А. Филиппенко
―
Печально это…
К. Ларина
―
Александр Георгиевич, вот мой вопрос к вам. Вы работаете с таким потрясающим текстом (и это не один текст Солженицына, как я понимаю, с которым вы работаете, выступаете перед людьми). Вы работали с текстами Шаламова тоже. Почему всё-таки знание не даёт гарантии, не делает нас в этом смысле людьми?
А. Филиппенко
―
Дорогая, анализа нет.
К. Ларина
―
Память нам не возвращает, понимаете.
А. Филиппенко
―
Анализа нет. Дают факт, но нет анализа. В этом всё дело. А выдумать проще, чем анализировать. Выдумать можно всё, придумать какую-то историю. И плюс ещё, понимаешь, исходя из моего физтеховского опыта прошлого (поскольку я МФТИ заканчивал в 1967-м), вот слушаешь эту массу идей, которые происходят, и чувствуешь, что они все синтетические, они все неживородящие.
К. Ларина
―
Например?
А. Филиппенко
―
Вот история с «Пермь-36». У нас принимаются законы, постановления, но все они какие-то выдуманные. Захава учил: когда проект затевается, ты чувствуешь там чернозём, что будет зерно и прорастёт из него что-то, или же это поролон, синтетика. И это всё слышно и видно.
К. Ларина
―
Вы были в новом музее ГУЛАГа в Москве?
А. Филиппенко
―
Нет ещё.
К. Ларина
―
Говорят, что там молодой парень…
А. Филиппенко
―
Молодой, да, Романов. Я думаю, что там обязательно я буду проводить. Не только «Один день Ивана Денисовича», а есть ещё ведь «Крохотки» Солженицына, я читаю вместе с ансамблем Алексея Уткина. И это была потрясающая история! Это из серии невероятного, что может быть. В музее Пушкина была выставка, но там в отдельном зале, чуть в стороне: рукописи Солженицына, его бушлат, его фрак, в котором он получал Нобелевскую премию. И рядом в Греческом зале я читал Солженицына.
К. Ларина
―
Уже смешно.(Смех.)
А. Филиппенко
―
Это было замечательно! Дочка моя Саша… Алексей Уткин дал мне запись — прелюдия Шостаковича. И «Крохотки» Солженицына. И вот когда открывался дом-музей недавно… То, о чём я говорю, года три назад было в музее Пушкина. А вот недавно — дом-музей в Кисловодске Солженицына. И в старинном зале филармонии, где Шаляпин пел, мы играли с оркестром этот наш спектакль, эту программу — «Крохотки» и прелюдия Шостаковича. И главное — я всегда просил, чтобы на афише были только фотографии, Солженицын и Шостакович — и всё становится сразу ясно. И замечательная публика пришла. Потом даже на улице ко мне подходили. Можно прочитать?
К. Ларина
―
Конечно. Нужно.
А. Филиппенко
―
Из «Крохотки», «Город на Неве». Это 1962–1963 годы.
Преклонённые ангелы со светильниками окружают византийский купол Исаакия. Три золотых гранёных шпиля перекликаются через Неву и Мойку. Львы, грифоны и сфинксы там и здесь — оберегают сокровища или дремлют. Скачет шестёрка Победы над лукавою аркою Росси. Сотни портиков, тысячи колонн, вздыбленные лошади, упирающиеся быки…
Какое счастье, что здесь ничего уже нельзя построить! — ни кондитерского небоскрёба втиснуть в Невский, ни пятиэтажную коробку сляпать у канала Грибоедова. Ни один архитектор, самый чиновный и бездарный, употребив всё влияние, не получит участка под застройку ближе Чёрной Речки или Охты.
Чуждое нам — и наше самое славное великолепие! Такое наслаждение бродить теперь по этим проспектам! Но стиснув зубы, проклиная, гния в пасмурных болотах, строили русские эту красоту. Косточки наших предков слежались, сплавились, окаменели в дворцы — желтоватые, бурые, шоколадные, зелёные.
Страшно подумать: так и наши нескладные гиблые жизни, все взрывы нашего несогласия, стоны расстрелянных и слезы жён — всё это тоже забудется начисто? Всё это тоже даст такую законченную вечную красоту?..
Пауза.
«Шарик»
Во дворе у нас один мальчик держит пёсика Шарика на цепи, — кутёнком его посадил, с детства.
Понёс я ему однажды куриные кости, ещё тёплые, пахучие, а тут как раз мальчик спустил беднягу побегать по двору. Снег во дворе пушистый, обильный. Шарик мечется прыжками, как заяц, то на задние ноги, то на передние, из угла в угол двора, из угла в угол, и морда в снегу.
Подбежал ко мне, лохматый, меня опрыгал, кости понюхал — и прочь опять, брюхом по снегу!
Не надо мне, мол, ваших костей, — дайте только свободу!..
К. Ларина
―
Вот так вот! Кстати, автор-то не самый лёгкий на свете.
А. Филиппенко
―
Очень!
К. Ларина
―
По языку это достаточно тяжёлый случай.
А. Филиппенко
―
А новые слова — «опрыгал». Или я читал — «дождь-косохлёст».
К. Ларина
―
Это надо полюбить.
А. Филиппенко
―
Полюбить надо, и в это вгрызаться, и входить в это дело. Когда я делал инсценировку по «Случаю на станции Кочетовка» для «Культуры», мы переписывались. И он всё время: «Зачем? Есть пьесы. Ну, ладно. Сокращайте, но не дописывайте».(Смех.)
Всегда перед началом у меня вот такая фотография, ещё старая его, я это из физтеха храню. Вот книгу он мне подписал, Наталия Дмитриевна мне передала на спектакле: «Александру Георгиевичу Филиппенко. Попутного ветра. 25 мая 2006 года». Уже десять лет!
К. Ларина
―
А он когда впервые вас услышал? Лично он. Помните этот момент? Страшно?
А. Филиппенко
―
Тайна. Не знаю. У Наталии Дмитриевны надо спросить, как и что.
К. Ларина
―
Вы видели Солженицына в зале, когда стояли на сцене?
А. Филиппенко
―
Нет, нет! Он уже был болен.
К. Ларина
―
Нет? Ни разу?
А. Филиппенко
―
Нет, нет.
К. Ларина
―
Вообще никогда?
А. Филиппенко
―
Есть у меня одна тайна. Когда в 1973 году казалось мне… Он же ходил к Юрию Петровичу Любимову?
К. Ларина
―
Да.
А. Филиппенко
―
И мы с ним ехали в одной маршрутке. Эту морщину на лбу у него нельзя забыть. Тогда с «Современником» он вёл переговоры, ну и с Юрием Петровичем, а я до 1975-го работал…
К. Ларина
―
Ну, в вашем исполнении он сам ни разу не слышал, вживую?
А. Филиппенко
―
Нет. Ну, даст Бог, там… Каждый раз, когда я выкладываю эти фотографии, я думаю, что там, наверху, они все собрались и слушают меня.
К. Ларина
―
У вас, конечно, есть такой любимый набор авторов, в вашем репертуаре вашего театра личного, театра Филиппенко. Конечно, центральное место на афише — Солженицын. А всё-таки, на ваш взгляд, сегодня какой автор лучшего всего? Из ваших афиш.
А. Филиппенко
―
Да всё попадает, всё: и Гоголь, и Зощенко, и Аверченко. Ну, тогда надо сейчас прочитать?
К. Ларина
―
Давайте после новостей. Просто мы подготовимся как раз.
А. Филиппенко
―
А сколько у нас? Минутка, да?
К. Ларина
―
Нет, через пять мы вернёмся в студию, тогда прочтёте.
А. Филиппенко
―
Вот сейчас как раз, это коротенькое. Аркадий Аверченко, «Эволюция русской книги»:
1916 год
— О, у вас на этой неделе не много. Отложите мне «Шиповник» и «Землю». «Любовь в природе» Бельше? Чьё издание? Сытинское? Нет, я бы хотел саблинское. Только ради бога не «Сфинкса» — у них перевод довольно неряшлив. А это что? Голике и Вильборг? Нашли что роскошно издавать. «Евгения Онегина» каждый наизусть знает. И потом формат широкий: лёжа читать не удобно!
Бом!
Этап второй (1920 год)
— Барышня, барышня! Я отложил по каталогу вашей библиотеки 72 названия — и ни одного нет. Как быть?
— Возьмите из той пачки, что на столе. Это все книги, что остались.
— Да, я уже отложил. «А вот и она — вновь живая струна», «Макарка Душегуб» и сборник речей лорда Дизраэли.
— Ну и выбирайте любую.
— А «Памятники Олонецкой губернии» — интересная?
— Интересная, интересная. Не задерживайте очереди.
Бом!
Этап третий
— Слышали новость?!!
— Ивиковы за комодом книжку нашли! С 1917 года завалялась!..
— А как называется книжка?
— Как книжка?! 480 страниц! К ним записались Пустышкины, Россомахины, Партачёвы и Бильдяевы.
— Побегу и я.
— Не опоздайте. Говорят, Ивиковы собираются разрезать книжечку на 10 маленьких по 48 страниц и продать.
— Как? Без начала, без конца?
— Подумаешь — китайские церемонии.
Бом!
Этап четвёртый
«Известный чтец наизусть стихов Пушкина ходит по семейным вечерам — читает всю «Полтаву» и всего «Евгения Онегина». Цены по соглашению»…
К. Ларина
―
Александр Филиппенко. Новости. Потом продолжим.
А.Филиппенко: Они все тянут нас назад — все эти фильмы о прошлом и так далее
НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу «Дифирамб». Мы сегодня вместе с Александром Филиппенко делаем пробежку по историческим текстам, которые имеют непосредственное отношение к сегодняшнему дню. И мы завершили предыдущую часть на зарисовке Аверченко про эволюцию… Как называется?
А. Филиппенко
―
«Эволюция (я делаю специально паузу) русской книги», чтобы никто не путал.
Этап пятый
— Простите! Вы хоть и владелец мелочной лавки, но, может, снизойдёте и поймёте вопль души старого русского интеллигента?
— А что?
— Вам ведь ваша вывеска на ночь, когда вы лавку закрываете, не нужна? Дайте почитать на сон грядущий — не могу заснуть без чтения. А там — и мыло, и сметана — обо всём таком написано. Прочту — верну.
— Да все вы так говорите! У меня на прошлой неделе взяли почитать доску от ящика с бисквитами Жоржа Бормана, да и зачитали. А там буквы и картинки разные… У меня тоже, знаете ли, сын растёт!..
Бум! Бум! Бум!
Этап шестой
— Откуда бредёте, Павел Николаевич?
— Да за городом был, прогуливался… На виселицы глядел; поставлены у заставы.
— Тоже мне интерес: на виселицы глядеть!
— Не скажите. Я всё больше для чтения: одна виселица на букву I похожа, другая — на букву Г. Почитал, почитал — и пошёл.
Всё-таки чтение — пища для ума.
(Смех.)
К. Ларина
―
Браво! Просто потрясающе!
А. Филиппенко
―
Ну, что делать? Приходят люди после Зощенко или после Гоголя: «Ой, двести лет прошло, а ничего не изменилось. Как быть?» Но хоть мы и смеёмся, но поднимаемся над этой проблемой. Слава Богу, что из ста человек один, два, три, пять вернутся и займутся анализом.
К. Ларина
―
Я ещё хотела вам задать вопрос: вы принимали участие в тотальном проекте «Чехов жив», да?
А. Филиппенко
―
Да.
К. Ларина
―
Как у вас вообще ощущения от таких историй? Насколько они жизнеспособны и вписываются в сегодняшний день? Я напомню просто слушателям. Все читают Чехова, все читают Толстого.
А. Филиппенко
―
(Вздыхает.)
Почему я так вздыхаю? Потому как началось вообще это всё в Испании, как я слышал, там они Сервантеса читали. Вот от первой до последней строки читать. То же самое было у меня, наверное, лет десять назад, если не больше, — на Подоле в Киеве «Белую гвардию» читали, где мне тоже Давид Боровский что-то чуть-чуть подсказал, я там одну главу читал. И вот решили… Ну, «мероприятие» не хочется сказать.
К. Ларина
―
Национальный проект!
А. Филиппенко
―
Литературный национальный проект. Он очень важный и нужный. И по Толстому он тоже был.
К. Ларина
―
В Толстом вы не принимали участия?
А. Филиппенко
―
Я принимал участие, тоже было.
К. Ларина
―
И что читали?
А. Филиппенко
―
Можно рассказать?
К. Ларина
―
Конечно.
А. Филиппенко
―
Это потрясающе! Давали разные варианты, и там можно было выбрать. «Много французского — нет, нет, нет». И вдруг приходит мне: князя Андрея везут после взрыва в санитарные палатки. Я беру, читаю, читаю, читаю… Ну что такое? Почему так Лев Николаевич подробно описывает: вороньё летает, каркает, запах крови, носильщики несут этих, фельдшеры кричат «отойдите», кто-то ругается, кто-то стонет. Подробное описание! Тут же лошади кушают овёс. Какой-то с перебитой ногой без глаза рассказывает, когда он был в атаке три дня назад: «Как резервы подошли, мы им дали!» И князя Андрея пронесли поближе, а он смотрел на это как бы с отстранением. Какое это теперь имеет значение, все эти разговоры, когда ты здесь, и всё вроде, как говорится, нормально. Вот сейчас цени этот момент! И ему вспомнился вдруг этот железный мячик, который крутился перед ним, эта бомба. И потом он вспомнил, почему так жалко было расставаться с жизнью. И последнее предложение (с новой строки): «Видно, было что-то в этой жизни, чего Андрей не понимал и не понимает». И такая пауза… И сколько там уровней идёт! Вот к этому я всё время призываю.
К. Ларина
―
А вы Толстого не очень часто читаете, да? Не ваш автор?
А. Филиппенко
―
Почему?
К. Ларина
―
Как Качалов читал: «Катюша бежала, бежала».(Смех.)
А. Филиппенко
―
Смешная история у нас тоже была, когда я сдавал свои программы ещё тому Москонцерту. Тогда нельзя было переживать на сцене, вот надо было именно читать: «Катюша бежала, бежала!» И это надо, чтобы у тебя эмоции вызывало. По Закушняку я нейтрально должен был читать. Сдавал я программу (это Марк Розовский придумал) «Рождение человека». Там был Зощенко, Платонов и рассказ «Горького», когда он помогал бабе рожать на берегу моря: «Я перекусываю пуповину, а ребёнок орёт благим матом»… И тут, значит, критик встал: «И когда это актёр с Таганки, — а это было в начале 70-х, — стал тут перед нами рожать?» А стенографистки пишут: «А нам было интересно».(Смех.)
Но потом разрешили…
К. Ларина
―
Разрешили рожать.
А. Филиппенко
―
Нет-нет. По Станиславскому, «здесь и сейчас». И у Калягина было, ему не разрешали программу, он Рабле сдавал в своё время. «Это вы в театр идите со своим Станиславским».
К. Ларина
―
А, точно! У него была программа чтецкая «Гаргантюа и Пантагрюэль».
А. Филиппенко
―
Это было очень давно. А теперь всё разрешили. Теперь, пожалуйста, рожайте прямо на сцене. И правильно, что Кирилл Серебренников говорит о том, что нам в XXI веке жить надо, нам надо вот это всё. Я хочу здесь жить, а у нас все эти возвращения.Вот к вопросу об идеях, которые возникают, поролоновых и синтетических. Они все тянут нас назад — все эти фильмы о прошлом и так далее. В своей программе «Демарш энтузиастов» я вспоминаю то далёкое советское прошедшее время и всегда спрашиваю: «Что было самое главное для шестидесятников?» Все говорят: «Полёт Гагарина». Я говорю: «Нет! Доклад Хрущёва о развенчании культа личности Сталина — 1956 год». Февраль 1956-го — вот он!
К. Ларина
―
Да, уже юбилей.
А. Филиппенко
―
Юбилей. А потом 1957 год — фестиваль, когда мы увидели, что мир-то цветной и разнообразный, когда иностранцы не все злодеи и спекулянты.Почему парткомы так не любили джаз? Из-за импровизации. Потому что в импровизацию нельзя встрять, импровизацию нельзя контролировать. Но импровизация — личная ответственность, личная ответственность каждого. И воспитание личной ответственности — это и есть условие сохранения нации. «Мы столько хлеба, мяса, молока!» — «А лично ты что можешь?» — как у Райкина была миниатюра. «Лично ты что можешь?» — «Э! Мы столько хлеба!.. Я? Я могу пиво зубами открывать». Вот не остаться бы с пивом, об этом речь. Анализ нужен. Анализ, разговор.
Но самое интересное… Две, может быть, даже три вещи, Ксения, хотел бы сказать. Когда буквально перезвонили твои помощницы… Вот Его Величество Случай. Приглашают на передачу. Ну что такое передача? Можно говорить, говорить, всё это хорошо. А потом бывает вдруг звонок: «Александр Георгиевич, от разговоров к делу не перейдёте?» И буквально я повесил трубку (с «Эха Москвы» звонили), и вдруг из филармонии, из Ростова: «Мы составляем следующий абонемент. Слышали, в Тольятти в консерватории у вас была программа «Гоголь и Шнитке». Примете?»
К. Ларина
―
Ничего себе.
А. Филиппенко
―
И надо было к вечеру ответить. Я говорю: «Да». 22 января семнадцатого года.
К. Ларина
―
Ростов-на-Дону?
А. Филиппенко
―
Да.
К. Ларина
―
То есть люди хотят.
А. Филиппенко
―
Хотят.
А.Филиппенко:Образное мышление в поэзии как никогда развито
К. Ларина
―
Потрясающе!
А. Филиппенко
―
Но больше хотят стихов. Стихи, стихи, стихи… Образное мышление в поэзии как никогда развито, понимаешь.
К. Ларина
―
Это успокаивает всё-таки, даёт надежду, скажем так.
А. Филиппенко
―
Вот именно! Попытка утешения есть. Левитанский (кстати, тоже юбилей — 20 лет, как его нет с нами) разнервничался после выступления, вышел в коридор, сел на диванчик… Боже мой.
К. Ларина
―
Кстати, вспоминаю, там причина-то была очень серьёзная. Это была чеченская война.
А. Филиппенко
―
Да. И он выступал активно против.
Завидую, кто быстро пишет
и в благости своей не слышит,
что рядом кто-нибудь не спит,
как за стеною кто-то ходит
всю ночь
и места не находит.
Завидую, кто крепко спит,
без сновидений,
и не слышит,
что рядом кто-то трудно дышит,
как не проходит в горле ком,
как валидол под языком
сосулькой мартовскою тает,
а все дыханья не хватает.
Завидую, кто крепко спит,
не видит снов,
и быстро пишет,
и ничего вокруг не слышит,
не видит ничего кругом,
а если видит,
если слышит,
то пишет всё же о другом,
не думая,
а что же значит,
что за стеною кто-то плачет.
Как я завидую ему,
его таланту и уму,
его перу,
его бумаге, чернильнице,
карандашу!
А я так медленно пишу,
как ношу тяжкую ношу,
как землю чёрную пашу,
как в окна зимние дышу —
дышу…
и вдруг
оттаивает круг.
Вот к вопросу о надежде. Сразу вот это показалось. Ухо отвыкло от стихов. Дайте нам послушать, почитать!
К. Ларина
―
Хотела ещё задать вопрос, поскольку у нас в прошедшем году очень популярный вдруг неожиданно опять… очередной виток популярности переживал Сергей Довлатов. У вас есть ответ на вопрос: в чём секрет этой вечной жизни? Казалось бы, это автор, который… Он сам понимал, что он и половины того, что мог бы, не сделал. Вот всё, что он оставил нам… Для вас что это такое, что за странный феномен?
А. Филиппенко
―
Это для меня не странный феномен, просто исключительный, потрясающий…
К. Ларина
―
Там же вопрос интонации, как мне кажется, невероятно важен, именно в его прозе, в его текстах.
А. Филиппенко
―
Он ни против красных, ни против белых. Он и то, и то показывает — вот эту многогранность разворота этих людей.
К. Ларина
―
Я просто рассказываю для тех, кто слушает нас по радио, что Александр Филиппенко всегда приходит не один, а с целой толпой прозаиков и поэтов. Они у него теснятся в руках, и он сейчас ищет.
А. Филиппенко
―
Был Довлатов. Это надо же… Нет, остался! Остался Довлатов. Ведь сейчас и Лена Довлатова, и Катя были. Алексей Герман-младший затевает фильм. С огромным успехом я читаю в программе «Смех отцов» его «Заповедник». Сейчас по памяти я расскажу замечательную историю. Это у Гениса воспоминания — похороны Довлатова:«Во время похорон Довлатов, когда надо было нести гроб к могиле, разразился неимоверный дождь, такая оперная ситуация! Промокло всё — одежда, деньги в карманах. Я нёс гроб Довлатова, — Генис описывает, — и чуть не поскользнулся и не упал в могилу раньше Сергея. И когда мы опустили гроб, дождь прекратился. В плохих кино так только бывает». И дальше замечательная фраза: «Меня 25 лет не оставляет мысль, что Сергей умер безобразно рано, он умер на пороге своей славы».
И надо сказать, что его не печатали на Родине, и только в 1989 году… Я участвовал в презентации номера (десятого, по-моему) «Звезды», где было про зону много, рассказ «Представление» я читал. И до сих пор он у меня в репертуаре.
К. Ларина
―
Кто не прочитан ещё вами? Кого бы вы хотели прочитать, но ещё не прочитан вслух?
А. Филиппенко
―
Сейчас или вообще?
К. Ларина
―
Вообще.
А. Филиппенко
―
Я был на юбилее журнала «Знание — сила» и купил, конечно, Стругацких, «Улитку на склоне». Ты знаешь, я с удовольствием бы когда-нибудь к тебе пришёл и почитал здесь. Аудиокнигу хочу сделать. И Юрия Коваля, детскую программу — обязательно! Вот просят: дети, дети, дети, дети, дети…
К. Ларина
―
Давайте что-нибудь прочтём.
А. Филиппенко
―
Олег Григорьев, детское…
К. Ларина
―
О, Олег Григорьев — замечательный поэт!
А. Филиппенко
―
Продавец маков
Продавал раков.
Тут подошёл
Любитель маков
И возмутился,
Увидев раков:
— Вы, кажется,
Продавали маки,
А у вас тут
Сплошные раки.
— Ну и что же? —
Сказал продавец. —
Не всё ли равно,
Наконец!
Варёный рак
Красен, как мак.
По-моему, так.
А по-вашему, как?
— Да, это так, —
Сказал любитель маков. —
И хоть я не любитель раков,
Но коль сегодня маков нет,
То дайте раков мне букет.
В запертом зале
Вздрогнуло что-то,
Будто ударил
Кто-то кого-то.
Дрожащий папа
Дрожащей рукой
Дрожащую маму
Повёл за собой.
Дрожащую дверь
Открыл в тёмный зал,
Там кот дрожащий
На лавке дрожал.
Дрожащие стёкла
В окнах дрожали,
Дрожащие капли
По стёклам бежали.
Сидела на раме
Дрожащая мышь.
Сказал папа маме:
«Ну что ты дрожишь?
Ты просто трусиха.
Здесь нет никого,
Спокойно и тихо.
Дрожать-то чего?»
Так папа сказал…
Но, выйдя из зала,
И папа дрожал,
И мама дрожала.
(Смех.)
Вот следующие стихи… Программа ещё будет всё-таки о любви, где будут разные… Ухо отвыкло от стихов! Дайте нам утешения, дайте свет в конце тоннеля!
К. Ларина
―
Не зря. Возвращается всё.
А. Филиппенко
―
Всё, всё, всё.
К. Ларина
―
Наверное, будет новый виток, как в ваши любимые 60-е, когда ломились все люди в Политехнический, когда на улице читали стихи. Чёрт его знает! Правда, я не знаю, насколько сегодня современная поэзия массово всеохватна? Боюсь, что нет.
А. Филиппенко
―
Мы можем взять оттуда:
Тишины хочу, тишины…
Нервы, что ли, обожжены?
Чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины….
Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее — неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.
Кожа тоже ведь человек,
с ощущениями, голосами.
Для неё музыкально касанье,
как для слуха — поёт соловей.
Как живётся вам там, болтуны?
Горлопаны, не наорались?
Тишины…
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый.
И по едкому запаху дыма
Мы поймём, что идут чабаны.
Значит, вечер. Вскипает приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.
Вот это я читал в 1971 году на Таганке.
К. Ларина
―
Это Вознесенский, да?
А. Филиппенко
―
Да, ранний Вознесенский.
К. Ларина
―
А из Евтушенко есть?
А. Филиппенко
―
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в праздной суете
разнообразные не те.
И он с другими ходит где-то…
Вот! Ещё! Дорогая, спасибо тебе! Есенин! Я сейчас вот это читаю:
Есенин, милый, изменилась Русь…
А.Филиппенко:У нас принимаются законы, постановления, но все они какие-то выдуманные
К. Ларина
―
Это Евтушенко?
А. Филиппенко
―
Да.
Есенин, милый, изменилась Русь,
Но сетовать, по-моему, напрасно
И говорить, что к лучшему — боюсь,
Ну а сказать, что к худшему — опасно.
Какие стройки, спутники в стране,
Но потеряли мы в пути неровном
И 20 миллионов на войне
И миллионы на войне с народом.
Забыть об этом, память отрубив,
Но где топор, что память враз отрубит?
Никто, как русские, так не спасал других.
Никто, как русские, так сам себя не губит,
Но наш корабль плывёт. Когда мелка вода,
Мы посуху вперёд Россию тащим.
Что сволочей хватает — не беда.
Нет гениев. Вот это очень тяжко.
(Это 1962 год!)
Ещё мне жаль, что нет тебя
И твоего соперника — горлана.
Я вам двоим, конечно, не судья,
Хотя ушли вы оба слишком рано.
И именно во время этих строчек, во время прямой трансляции в эфир телевизионное начальство спохватилось и выключило звук и свет (это известная история). И он громко продолжил дальше уже в Политехническом:
Когда румяный комсомольский вождь
На нас, поэтов, кулаком грохочет,
И хочет наши души мять, как воск,
И вылепить своё подобье хочет,
Его слова, Есенин, не страшны,
Но тяжко быть от этого весёлым,
И мне не хочется, поверь, задрав штаны
Бежать во след за этим комсомолом.
К. Ларина
―
Сегодня ещё тексты не спрашивают перед началом программы, не просят предоставить список произведений?
А. Филиппенко
―
Нет. Не надо, не надо! Не будет вспоминать. Всякое бывало, дорогая. Иногда я был в программках, а потом вычёркивали…
К. Ларина
―
Нарушали?
А. Филиппенко
―
Нет, нет. Это было тогда строго. И зачем? Ну, классика… Скрывались за Гоголем.
К. Ларина
―
Прятались, да?
А. Филиппенко
―
Прятались за Гоголем. И помню, однажды всё-таки зашли ко мне: «Подождите, вы что, статью из «Огонька» читаете?» Это было в разгар перестройки. А там речь князя идёт в конце о коррупции — ну, один в один!
К. Ларина
―
Второй том, да?
А. Филиппенко
―
Второй том. И на этом кончается. Вот сейчас что-то Николай Васильевич скажет нам — и ремарка: «И на этом рукопись поэмы «Мёртвые души» обрывается». Ой!..
К. Ларина
―
Последние минуты пошли, Саша. Давайте выберем что-нибудь для финала. Напомним, что 9 февраля — «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, Филиппенко дебютирует на сцене «Под крышей» в театре Моссовета (это ближайшее выступление). Если что-то ещё есть сообщить и куда-то пригласить, давайте пригласим.
А. Филиппенко
―
Ну, это в Питере.
К. Ларина
―
Очень спрашивают.
А. Филиппенко
―
У Финляндского вокзала мой любимый зал, там будет у меня. Выступление в Доме музыки будет в апреле.
К. Ларина
―
В Москве?
А. Филиппенко
―
Да. Это всё «Смех отцов». Когда на этих колоннах зала Чайковского (вот у меня было три сольных вечера) было метровыми буквами «Зощенко, Платонов, Довлатов», знаешь, какое счастье у меня было на душе! Думали ли они когда-нибудь, что на главном филармоническом здании России будут метровыми буквами их имена, при их трудной судьбе. И Довлатов был рядом с Платоновым, которого он обожал. Бродский говорил: «Платонов — это вершина, с которой некуда шагать».А хочу в конце про любовь. У нас есть чуть-чуть времени?
К. Ларина
―
Давайте.
А. Филиппенко
―
Для женщин, для вас. Кроме стихов будет ещё и проза маленькая. Будет и Жванецкий, а из Зощенко будет эпиграф:
Один буржуазный экономист или, кажется, химик высказал оригинальную мысль, будто не только личная жизнь, но и всё, что мы ни делаем, мы делаем для женщин. И, стало быть, борьба, слава, богатство, почести, обмен квартиры и покупка пальто и так далее и тому подобное — всё это делается ради женщин.
А у Жванецкого:
Он ей очень нравился. Она позвонила ему и сказала, что у неё есть два билета в театр. Билеты сейчас дорогие. Он пошёл с ней.
У театра она сказала, что пошутила, и что нет у неё никаких билетов. Он честно сказал: «Вас сейчас оставить или проводить куда?» Она сказала: «Оставьте сейчас».
И он ушёл. А билеты у неё, конечно, были.
(Смех.)
Я умираю просто! Вот женский характер!
К. Ларина
―
Конец! Всё! Сашенька, спасибо большое! Александр Филиппенко в нашей студии — всегда восторг и фейерверк. Спасибо большое! И до встречи!
А. Филиппенко
―
До встречи! Спасибо!