Памяти Людмилы Гурченко - Андрей Житинкин, Александр Шпагин - Дифирамб - 2015-11-15
К. Ларина
―
Вы уже наверняка узнали этот голос. Это Людмила Гурченко. 12 ноября был её день рождения. Мы отмечали широко её 80-летие. Её с нами уже нет. И, вы знаете, чем больше проходит времени после её смерти, тем больше, тем сильнее ощущаю какую-то свою личную потерю. Мне ужасно не хватает этого человека. И не знаю, согласятся мои гости или нет, что сегодня строится потихонечку новая мифология вокруг Людмилы Марковны Гурченко с этими концертами в её честь, трибьютами, с этими посмертными сериалами, передачами, возрождениями из пепла её дочки, выставками, фотографиями из гроба – это всё, конечно, уникальный какой-то случай.Давайте я представлю наших гостей. Мы думали, как программу сделать памятью Людмилы Марковны. Можно позвать несколько звёзд, партнёров по сцене. Как мне кажется, ближний круг у неё был такой очень избирательный. Тут трудно угадать. Но потом всё-таки я решила сделать так. Пусть будет театр и пусть будет кино. И в нашей студии сегодня театральный режиссёр, народный артист России Андрей Житинкин. Андрюш, приветствую.
А. Житинкин
―
Добрый день.
К. Ларина
―
И историк кино, кинокритик Александр Шпагин. Саш, приветствую, здрасте.
А. Шпагин
―
Здравствуй.
К. Ларина
―
Давайте мы начнём наш разговор. Тем более всё-таки давайте вспомним, что Людмила Марковна после «Карнавальной ночи» всё равно была артисткой театра. Она в «Современнике» проработала какое-то количество лет. Потом к театру постоянно возвращалась. И, мне кажется, это большая ложь про неё, что театр она не любила, плохо себя в нём чувствовала. Это зависит, что называется. Поэтому давайте с этой страницы её биографии начнём. Андрей в 1995 году, по-моему, спектакль поставил очень роскошный.
А. Житинкин
―
Спектакль в Театре Сатиры «Поле битвы после победы принадлежит мародёрам» - вот такое длинное название пьесы нашего замечательного Эдварда Радзинского. И это как некое продолжение спортивных сцен. И сделана была такая современная версия, кстати, специально для такого экзотического дуэта, который я сочинил, потому что они на сцене никогда вместе не играли – Ширвиндт и Гурченко. Если вы помните «Бег трусцой», партийная номенклатура и так далее, очень циничная пьеса, где-то такой парафраз немножко, я бы даже сказал, Олби «Кто боится Вирджинии Вулф?» - молодая пара и как бы возрастная.Но должен вам сказать, что сыграли они его такое количество раз, что я уже даже, конечно, не вспомню. Он шёл 12 лет. То есть то, что вы говорите, что Люся не любила театр или кто-то пытался это встроить в сознание, это неправда. Она театр обожала. Другое дело, замечательно, что вспомнили «Современик», сейчас расскажу очень маленькую новеллу, и вы поймёте, насколько это всё было непросто.
Потому что она, наверное, не была в коллективе какой-то шестерёнкой и так далее, и так далее. Она та кошка, которая гуляла сама по себе. И когда она ушла из «Современника», потом были сложные периоды, вы помните, не было картин и так далее, она пришла показываться в Театр сатиры как актриса. Я сейчас сделаю одну маленькую такую мистическую новеллу, потому что когда мы начали репетировать этот спектакль «Поле битвы после победы принадлежит мародёрам», там, где была малая сцена, где играл Миронов, «Вишнёвый сад» и так далее, на первой же репетиции мы вышли в этот зал, и вдруг падает зеркало и разбивается.
Я как режиссёр-постановщик абсолютно в шоке, потому что для меня это ужасная примета. Я поворачиваюсь к Людмиле Марковне, а она хохочет, говорит: Андрей, это зеркало меня вспомнило. Я говорю: в каком смысле, Люся? – Не волнуйся, примета сработает наоборот. Вот, почему потом играли 12 лет. Я гримировалась и стояла у этого зеркала, когда у неё не было картин, она пришла показываться как актриса после «Карнавальной ночи», после всего, звезда, в Театр сатиры, сидел весь иконостас во главе с Плучеком, все женщины-примы тогда, и ни одной реакции. Люся пела, играла на баянчике. И потом знаете, как она сделала? Она очень точно показала: я пою и на полуфразе говорю «ну что, я пошла?». Потому что никто, сидели замечательные мужчины, не могли помочь – ни Андрей Миронов, ни Ширвиндт, потому что это был, конечно, заговор. И эти женщины, эти примы того времени как бы её прогоняли, и Люся под стук собственных каблучков спустилась с этой сцены вниз, уехала и больше дверь Сатиры не открывала никогда, до того как мы не стали репетировать. И вот она опять у этого зеркала, зеркало разбивается.
К. Ларина
―
Лопнула.
А. Житинкин
―
Лопнула, а у Люси была ведь бешеная энергетика. И она смеётся. Она сняла это напряжение. Потому что я то очень волновался. Потом, как только уж, давайте завершим новеллу красиво, как только состоялась премьера, цветы, там ещё играла и Алёна Яковлева, и Державин в небольшой роли, Ширвиндт с Люсей, потрясающий дуэт. Плучек официально при нас всех, обнимая Люсю, говорит: я делаю вам предложение, срочно к нам в театр. Он был уже очень старенький. Она сказала: нет, вот теперь я говорю нет, и я ни за что не приду и не буду работать в коллективе. Лучше я буду входить красиво, её будут встречать машина на служебный вход, цветы, поклонники, а вот числиться не хочу. Плучек был озадачен, честно говоря. Она взяла реванш. И спектакль шёл уже, и Плучека потом не было. Шёл 12 лет.
К. Ларина
―
Тут надо добавить, что Андрей поставил ещё два спектакля после этого с Людмилой Марковной. Я видела «Бюро счастья» - мюзикл, которым она очень дорожила.
А. Житинкин
―
Я скажу, почему.
К. Ларина
―
Потом вернёмся к этому. И спектакль…
А. Житинкин
―
«Случайное счастье милиционера Пешкина», это парафраз гоголевского «Ревизора», современный анекдот с тухмановской музыкой.
К. Ларина
―
Саш, ваша Гурченко.
А. Шпагин
―
Во-первых, сразу я хочу чуть-чуть поспорить с Андреем, потому что он озвучил этот очень известный миф, что у неё не было ролей в 1960-е годы. На самом деле, конечно, роли были, и роли были каждый год. Но она этот миф запустила, что она не снималась. И все поверили.
К. Ларина
―
По фильмографии видно, что…
А. Шпагин
―
Конечно. Нет, почему? Роли хорошие, большие. Другое дело, что они были не очень удачны. И она ещё не оперилась. Дух искал форму. Это она себя искала. И ведь, самое главное, уже тогда были роли в очень серьёзных картинах – «Балтийское небо», «Рабочий посёлок». Более того, этот код её судьбы, с одной стороны – карнавал, радость, веселье, ирония, игра, и тут же – всерьёз, драма, совершенно что-то иное, был задан в первый же год её появления на экране. Потому что она снялась в трёх картинах: «Карнавальная ночь», а рядом чёрно-белая картина «Дорога правды» по сценарию Герасимова. Это такая первая попытка в цветном, радостном, счастливом, солнечном и наивном кинематографе 1950-х годов. И что-то такое чуть-чуть предшестидесятничекое. Ничего не вышло. Но это уже что-то было новое. И рядом цветная морально-этическая, однозначная, соцреалистическая, но всё-таки драма – «Сердце бьётся вновь».И, конечно, «Человек родился». Там играла Бган, но дублировала она. И это очень хорошая работа, гораздо лучше по драматизму по состоянию и по глубине, нежели роли вот в этих двух картинах – «Дорога правды» и «Сердце бьётся вновь». Более того, «Человек родился» - это такая же визитная карточка нового кино. Это 1955 год, это ещё до XX съезда. Как и «Карнавальная ночь». Потому что «Карнавальная ночь», конечно, была первая картина с прищуром, с подколкой, потому что здесь было издевательство над властью. Здесь впервые власть была не права. И, разумеется, в неправильном Огурцове все угадывали что-то большее. Пока ещё подсознательно. Угадывать будут по-настоящему в 1970-е годы, когда она и станет суперзвездой вот этого семидесятнического карнавала.
Миронов с одной стороны, а с другой стороны она. И она будет королевой, конечно, именно этого карнавала. Потому что в 1970-е кинематограф и вообще мир двойного сознания, лукавой игры, мюзиклов с очень серьёзным прищуром. И здесь она царит абсолютно, конечно. И вот дух искал форму в 1960-е и абсолютно её нашёл, идеально. Поэтому и возник некий миф великой актрисы. Великой, наверное, я бы её не назвал. И я бы даже так сказал, что Ролану Быкову сказала Вера Бах, что у тебя таланта на четверых, а ты его тратишь на десятерых. Здесь примерно то же самое. Её разносило во все стороны. Но и мир эту её игру, эту её позицию принимал. И очень часто приглашал, может быть, даже на те драматические роли, где, может быть, было и не обязательно. Тем не менее, это было, эта феерия, эта игра продолжалась. А мои любимые роли, это последнее, что я сейчас скажу в этом своём несколько затянувшемся монологе, мои любимые роли – там, где она играет актрис, которые ещё к тому же существуют в некой маске.
Две любимые роли у меня: это Юлия Джули в фильме «Тень». Идеально, идеально. После этого Неёлова играет вообще мимо, она просто не подходит. А вот это идеально. И самая любимая роль – «Белые одежды». Парализованная актриса, у которой молодой любовник, которая очень порядочная, и при этом она вынуждена предавать, потому что её любовник её стукач и предатель, и она ничего не может сделать. И в характере этой женщины, этой героини есть и характере самой Гурченко: она тоже была очень порядочным человеком. Она была очень надёжной, она была верным другом. И при этом она всегда была такой актрисой-актрисой, которая не всегда могла выйти из своей маски. Именно поэтому очень часто и в жизни вдруг ни с того, ни с сего, и в интервью её вдруг бросало в слёзы, например, в какую-то странную истерику. То есть лёгкий раскардаш внутри какой-то был. И в «Белых одеждах» этот глубинный внутренний раскардаш был превращён в нечто большее, в очень сложный, почти достоевский характер.
К. Ларина
―
Очень точно Саша определяет. И я соглашусь. Не будем оценивать масштаб её дарования. Но то, что она актриса, она по сути своей актрисой, прежде всего актриса, а всё остальное – потом. И, кстати, в этом, как мне кажется, в этом её и слава была главная, и залог её успеха – это то, что она всё время была на первых ролях везде, всегда. Я имею в виду не буквально, что она в главной роли, а это человек, который будоражит, к которому всё время приковано внимание зрителя. Её и обожали, и не любили – полный набор. Но она была невероятно азартной актрисой. Меня тоже в ней это поражало. Саша говорит, что ей хотелось и того, и того, и того. Мне кажется, это невероятно важное профессиональное качество. Она не боялась провалов. Назовите такую актрису, которая не боялась быть некрасивой, не боялась быть нелепой, смешной. Это просто поразительно. И были проходные, безусловно. Но каждый раз, когда она рисковала, бросалась, «Любовь и голуби» - какая актёрская наглость, как она там играет, это же на грани фола, как на китайцев наигрывает, но оторваться невозможно.
А. Житинкин
―
Я, кстати, даже скажу, если говорить о человеческом аспекте, когда вы говорите, что вдруг прорывались слёзы или что-то, вы не представляете, сколько там внутри было всего. Это просто реактор. И это выскакивало, потому что, вы понимаете, я как режиссёр могу свидетельствовать: просто у великих актрис бывают огромные душевные раны. Я говорю сейчас не о личном. Я говорю о том, когда ей кажется, что она может очень многое. И момент невостребованности её лично. Вы говорите, что там были картины. Но параллельно с этим всё равно это были не знаковые, когда каждый год она что-то делала, потому что она параллельно всю страну объездила с концертами. И, поверьте, там действительно происходила вольтова дуга. То есть она выбрасывала энергию. А когда её заваливали цветами и зал стоял, она получала эту энергию. И она могла дальше существовать, и так далее, и так далее.А всегда такая востребованность не у всех бывает. И я могу сказать, что Люся стопроцентно готова. Приведу один пример. Дело в том, что когда мы репетировали, она приезжала раньше всех. И сидела: чалма, всё готово, никого нет – она одна под дверью. Хорошая репетиция. Потому что там один артист опаздывает, другой. Я думаю: надо что-то делать. Я говорю: Александр Анатольевич, давайте, может, вы хотя бы на 10 мин раньше будете приезжать. Она стал приезжать на 10 мин раньше. Так она ещё раньше стала приезжать. И самая ужасная катастрофа, я уж теперь открою тайну: она так рано выучила текст. Как съёмка – мотор, надо сниматься и так далее. А все актёры ничего не помнят ничего. И она затрачивается, плачет. Я говорю: Люсь, давайте в полноги. Но сказать ей «вполноги» - это всё наоборот. И она с истерикой и так далее, и так далее, со слезами. Ширвиндт её стал бояться, потому что же будет тогда на премьере, если она уже столько выдаёт и так далее, и так далее. Но дальше я вам скажу, что шли годы. Я очень люблю появляться на своих спектаклях, знаете, где-нибудь в середине второго акта, в темноте никто не видит. Она единственная, кто стопроцентно держал рисунок.
И однажды, когда один актёр, не буду называть фамилию, должен был срочно уехать сниматься. Тогда была «Стрела» в Ленинград. И решил очень быстренько, выбрасывая куски текста, сыграть наш спектакль и успеть на «Стрелу». Вы бы видели, что было с Люсей. Она сказала: так, так, так, стоп, не поняла, а вот повтори мне это. И всё. Актёр, конечно, опоздал. Она вернула весь текст.
К. Ларина
―
Она почувствовала.
А. Житинкин
―
Вот она перфекционистка была невероятная. Даже в том, забыл актёр реплику, она всё возвращала. Она держала.
К. Ларина
―
Мне кажется, с ней было очень интересно репетировать.
А. Житинкин
―
Очень интересно репетировать. И я потом её уже останавливал, потому что я говорю, что реактор внутри. Потому что она могла действительно так включаться. Ведь на плёнке остаётся сразу: мотор – всё. Осталось… один раз можно было. Какие-то режиссёры просят второй дубль, третий. Гениальные актёры играют с одного-двух дублей. А в театре это же совершенно другая история. И я поэтому её старался даже в чём-то успокоить. А если говорить о нервной её внутренней жизни и о том, какая она была, достаточно было сесть с ней за руль. Я однажды вышел, сказал: Люся, я не могу с вами, когда она сидела за рулём. Или мы куда-нибудь сейчас сами попадём. Она разговаривала со всеми, она не могла дождаться зелёного на светофоре. Она уже рванула. Я говорю: Люсь, я выйду, пройду тут как-нибудь по обочине, парком, а вы уж давайте сами. Потому что она в этом была вся. В этом смысле, когда уже сочиняется действительно миф, про неё говорят много всякой ерунды, я могу сказать только одно: кроме искусства, для неё в этой жизни ничего не было важным. И даже когда она… рассказывают, что её любимые сцены на диване, на тахте. Она, свернувшись калачиком. Когда она, поджав ножки, как воробушек, я её иногда так называл, в уголке диванчика или тахты, прикрыв глаза, полулёжа, все думают: наверное, дремлет, устал – ничего подобного. Она в этот момент прокручивала текст, она продолжала репетировать. Она просто прикрывала глаза, чтоб никто не приставал с вопросами и так далее. То есть она между дублями, между репетициями всё равно продолжала репетировать. Я уж не говорю о том, что, как выдающаяся невероятная актриса с нервной энергетикой, она очень неважно всегда спала, что-то ей могло присниться. Она тут же мне звонила или рассказывала, потому что это надо было обязательно куда-то встроить и так далее. То есть она и ночью работала. А для меня как для режиссёра, знаете, сон – это ведь подсознание. Её сны мне очень дороги. Она об этом, кстати, никогда не пишет. Кое-что мы встроили даже в наш спектакль.
К. Ларина
―
Кстати, хочу сказать, тоже ещё один миф распространённый по поводу того, что она такая богемная женщина, в компании любила выпить – абсолютная фигня. Она настолько человек, погружённый в себя. Я тоже это помню. Для меня мука пойти на какую-нибудь там презентацию, премию или ещё что-то. Она могла пойти только ради того, чтобы выйти на сцену.
А. Житинкин
―
Совершенно верно.
К. Ларина
―
Сказать слова, которые… для неё всегда была импровизация абсолютно законченным литературным произведением. Что бы она ни говорила – возражала, получала, выступала в качестве поздравления юбиляру – всегда это был обязательно номер. А то, что касается выпивания, тусовки, разговора за столом, если это не близкие люди, если это где-то там – это муки адовы. И, конечно, никогда не курила, не пила, хотя всё время кажется – как она всё прошла?
А. Житинкин
―
Здесь будет и слушателям интересно. Потому что один тоже из мифов, что Люся на диетах… Да после спектакля самое любимое, знаете, в ресторан, огромный стейк с кровью, огромный, картошка. То есть никаких… И потом ещё пирожные. То есть никаких запретов. Потому что вся энергия, всё сжигалось.
К. Ларина
―
Продолжим наш разговор после новостей. Сегодня мы вспоминаем Людмилу Гурченко вместе с режиссёром Андреем Житинкиным и историком кино, киноведом Александром Шпагиным. Сейчас новости.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу. Сегодня мы вспоминаем Людмилу Гурченко. И, конечно же, я подобрала несколько музыкальных композиций. Сейчас мы слушаем «Прощай, Садовое кольцо» на стихи Шпаликова. И в конце ещё одна песня прозвучит. Чуть-чуть давайте послушаем песню, очень люблю, потом продолжим.ЛЮДМИЛА ГУРЧЕНКО «ПРОЩАЙ, САДОВОЕ КОЛЬЦО»
Напомню, это песня на стихи Геннадия Шпаликова, музыка Сергея Никитина. Людмила Гурченко – наша сегодняшняя героиня. Мы вспоминаем её. И как Саша Шпагин говорил, что она была, безусловно, порядочным человеком, и это отмечают все, кто её вспоминает, и при жизни ей это говорили. что Люся – лучший товарищ. И, безусловно, блестящая артистка, всегда на виду, это мы поговорили. Но она никогда не была государственной артисткой, что называется такая государственная с орденом и на трибуне. Как это получилось? Почему так получилось в советское время?
А. Шпагин
―
По всей видимости, она ни в коем случае не могла быть государственной артисткой, потому что она именно была дитя карнавала, что называется. А карнавал была главной религией интеллигенции, религией противления общему идеологическому пространству и единственной, кстати, религией спасения в атеистическом обществе, в обществе, где люди всё-таки ничего толком про Бога не знали, и это не было внутри духовного социума. А это было действительно великое спасение – культура и игра. И я говорю, что она действительно становится королевой этого карнавала, внутренне тайного, а внешне явного и прекрасного мира, подлинного искусства. Конечно, власть…
К. Ларина
―
Но они её использовали именно в этом ключе. Она была им нужна как карнавал. Обратите внимание, если мы говорим про её телевизионную деятельность, что все эти бенефисы – это блестяще, и «Волшебный фонарь», где она блистала у Евгения Гинзбурга, все программы на телевидении она делала с ним. Когда их показывали советскому народу? На религиозные праздники, на Пасху. Конечно. Чтоб народ в церковь не совался, не ходил по крестным ходам. Пусть сидит и смотрит бенефис Гурченко.
А. Житинкин
―
А если говорить, просто забавная тоже деталь, о том, как она относилась к признанию государства и так далее, на той ещё первой квартире в Трёхпрудном предыдущей…
К. Ларина
―
Она, по-моему, осталась…
А. Житинкин
―
Нет, сейчас уже другая немножко. Просто чуть ближе сюда к Козихинскому. Нет, она всё время любила только один район московский. Так вот, я упал в обморок, когда мы репетировали. И я иногда появлялся там и так далее. И меня потрясло, что я однажды, это такая странная подробность, нас слушатели простят. Когда я зашёл в туалет, я онемел и ничего не смог сделать, что мне надо было, потому что все стеночки – это грамоты, звания, всё висело, народная СССР, то есть это было её отношение. Я говорю: Люся, это ж невозможно. Вы специально сделали, чтобы ваши гости не могли ничего… Потому что начинаешь рассматривать, как музей. И люди проводили там достаточно продолжительное время. Потому что пока я не прочитал все эти звания… Я потом, кстати, нельзя сказать, что я просто так пошутил, но когда мы играли «Поле битвы после победы принадлежит мародёрам» в Театре сатиры, поскольку я так назвал для себя, сказал, что давайте попрощаемся с советской эпохой, потому что всё-таки эта пьеса Радзинского об этом, начинается новое время. Нам тогда так казалось всем. Я говорю: вы знаете, давайте напечатаем в программке все звания. Люся говорит: да у меня их просто – и программы не хватит. Я говорю: давайте. И народная СССР, и народная РСФСР, лауреат государственной премии, премия Ленинского комсомола, почётный член бригады завода имени Лихачёва. Мы напечатали все её бригадные и так далее, и действительно народ открывал программку и падал в обморок, потому что, в общем-то, тогда…И больше ничего не было в этой стране. То есть ни денег, как у западных звёзд, ни такого безумного признания и приёма в каком-нибудь Белом доме. Я сейчас о другом говорю. Она иронично к этому относилась. Самоирония – великое её оружие. Она иронично относилась. Ей очень нравилась одна моя фраза, особенно когда мы летали на гастроли. Я говорю: Люсь, можно просто фломастером написать «Гурченко» без всяких званий – и народ придёт. И это самое главное. Потому что что такое народный артист? Этого нет ни в каких других странах. Но тут что важно? Что народная любовь… не заставишь, даже есть все звания, в конце вскакивать, аплодировать стоя. Они кого любят, того любят. Даже если этот человек может ошибаться или делать какие-то… Но есть такое понятие – любят по-настоящему. Потому что я уж не говорю, что Люсе только ни дарили.
А. Шпагин
―
Я бы здесь чуть-чуть возразил бы. Потому что если сейчас написать фломастером «Стас Михайлов», народ тоже повалит. Но дело в том, что Гурченко была кумиром и народа, и интеллигенции. Она вообще всех. Как Миронов. Много таких было тогда. И Евстигнеев. Более того, она была негласным лидером искусства страны, она воплощала этот дух искусства. И поэтому когда вдруг ни с того ни с сего… я прочёл, что она упала, сломала шейку бедра, и вдруг ба-бах, это сообщение, что Гурченко умерла, я приятелям разослал сразу мыл, и все написали «офигеть, умереть не встать». Именно такое ощущение… «а как это может быть?». Это вечный дух, который всегда с нами. Она не может умереть.
А. Житинкин
―
Но я вам могу сказать, что не только народ. Вы знаете, что они могли относиться где-то прохладно. Но её обожали и Политбюро, и так далее. Потому что она мне сама рассказывала, что когда у Андропова бывали плохи дела, он лежал в клинике, он смотрел «Вокзал для двоих», он ставил картины с нею. Ему надо было как-то переключить себя и так далее. Он тогда был генеральный секретарь. Он ставил и не скрывал, что он её любит, например, просто, и всё. Хотя никак внешне это не выражалось: ни на квартирах, ни на машинах – никак.
А. Шпагин
―
Андропов был относительно культурный человек. Не уверен, что Политбюро её очень уж сильно любило. Но это, условно говоря, не Мордюкова и не Валерия Заклонная – вот были любимые артистки.
А. Житинкин
―
Не скажите. Им очень нравился такой западный ход. Я уж не говорю о том, что, вы знаете, Люся сама всё очень впитывала. Она обожала Шерли Маклейн… Она была на знаменитом концерте в Театре эстрады, когда приезжала Марлен Дитрих в этом роскошном платье нескольких килограммов и так далее. И, кстати, сейчас, может быть, плавный к мюзиклам, потому что она мне сказала: как же поздно это всё ко мне пришло, потому что…
К. Ларина
―
Это её абсолютно.
А. Житинкин
―
Да, её жанр и стихия. Когда мы сделали первый, мы его назвали «Первый московский мюзикл», это правда. Это был первый московский мюзикл «Бюро счастья», я имею в виду не заёмный, не западный, это к вопросу о том, что она всё впитывала, но всё равно ей хотелось всё своё. Потрясающий оркестр огромный, симфоджаз, дирижёр Кримец, 50 человек, балет Гены Таранды, 30 человек. То есть всё живое. Тогда это был шок, потому что все пели живьём – и Коля Фоменко…
К. Ларина
―
Вот эти микрофончики я тоже первый раз увидела.
А. Житинкин
―
Да, и Алёна Свиридова, актёр Саша Михайлов.
К. Ларина
―
Фоменко был.
А. Житинкин
―
Коля Фоменко. И, вы знаете, она была очень щедрым человеком. Иногда все думают, что у него нет никаких амбиций и дистанции. Она абсолютно откровенно раскрывала все секретики и учила Гену Таранду петь, потому что он блестящий танцор, но он никогда не пел. А Колю Фоменко учила танцевать, потому что он очень хорошо поёт, но он никогда так профессионально…
А. Шпагин
―
До этого выучила Лиепу петь.
А. Житинкин
―
Поэтому она была человеком очень щедрым и азартным. И я даже думаю, что это какая-то такая некая метафора. Ведь когда она придумала эту историю по Агате Кристи для мюзикла, она взяла в основу… какая-то новелла «Женщина средних лет», что-то такое, я говорю: Люся, ну что это за название для… давайте назовём «Бюро счастья», потому что там есть бюро странное и мистическое. Шефа бюро как раз и играл Коля Фоменко. И все зрители будут покупать билеты, «Бюро счастья», представляете? У них будет ощущение, что они узнают рецепт счастья. Люся говорит: да замечательно. Она, кстати, всегда просчитывала, и как выглядит, и действительно, что даже появлялась на 5 минут и просчитывала формулу успеха. Потому что, я уж теперь открою секрет, был жуткий… потому что 1998 год, вдруг дефолт, и все спонсоры, которые работали на мюзикл, вдруг все растворились. И спасибо правительству Москвы, и спасибо нашему этому слогану «Первый московский мюзикл», потому что там ещё тема московская – про одинокую москвичку, которая живёт… то, что Люсе, кстати, было близко. И не могу не сказать: все сольники, особенно в последнее время, она начинала знаете, с чего? Она пела «Московские окна». То есть она так любила Москву, так любила свои Патриаршие.
А. Шпагин
―
А заканчивала «Дорогими моими москвичами».
А. Житинкин
―
Совершенно верно. Вот это её визитная карточка.
К. Ларина
―
Если говорить о поступках Людмилы Гурченко, мне кажется, мы про многие вещи просто не знаем, потому что она никогда сама себя не пиарила, не рассказывала, что тут я так поступила, а тут эдак. Мы знаем этот факт про КГБ, который у неё в книжке зафиксирован, что ей предлагали быть стукачом в 1957 году на фестивале, и она отказалась. И этим как раз объясняется если не малокартинье, что опровергает и Александр, и фильмография, то некое насторожённое к ней отношение. Боялись с ней связываться. И мне кажется, что все эти мифы и сплетни про эти левые концерты, то, что тогда было после «Карнавальной ночи», позором её покрыли.
А. Шпагин
―
Вот это была чёткая месть.
К. Ларина
―
Это как в фильме Валеры Тодоровского «Оттепель», если вы помните этот фильм, где про оператора Хрусталёва КГБ инициировало статью про то, что он косил от армии во время войны и прочее, и прочее. Что надо было сделать тогда? Уничтожить репутацию человека. Но мой вопрос вот в чём. Ведь наверняка её как такую звезду могли бы использовать и в качестве подписанта каких-нибудь писем. Таких историй не было в её жизни, Саш?
А. Шпагин
―
Статья против неё называлась «Халтура вместо пошлости».
К. Ларина
―
Не было таких ситуаций, когда к ней приходили, говорили: Людмила Марковна, надо тут подписать. Коллективные письма же в советское время особенно были популярны.
А. Шпагин
―
Нет, не было никогда. Потому что мы уже сказали, что она была партейной, что называется, она была вне. Более того, к ней бы никто и не пришёл. Потому что эти люди карнавала, люди подлинного искусства – они были в этой прекрасной нише. И им эту нишу разрешили. Им её в 1970-е годы совершенно спокойно дали, она существовала. И, условно говоря, к Марку Захарову никто бы никогда не пришёл, потому что это просто было никому не нужно. Нашлись бы и без него. Так же и здесь. В 1930-е ещё как бы пришли, и именно к ним. Потому что нужно было полное подчинение, особенно для людей стрёмных, для людей странных, которые вроде не наши, вроде другие, нет, их тоже нужно было бы поставить вряд. 1970-е уже, конечно, совсем другие. Масса лакун разрешено для другого сознания.
А. Житинкин
―
Я думаю, что действительно боялись, потому что Люся могла в лоб сказать правду вдруг.
К. Ларина
―
Это как бы и хорошо, и ужасно.
А. Житинкин
―
И ужасно. Но я хочу сказать совершенно не о политике. Она действительно в каких-то своих проявлениях была невероятно откровенна, потому что если она, например, скучала на репетиции, к счастью, это не у меня было, я, например, был свидетелем, она начинала откровенно зевать. А режиссёр сидит и в обмороке, он начинает её грузить, потому что ему не нравится. Она говорит: я не понимаю. И всё. Потому что он абсолютно, как ей кажется, не туда уходит. А ей скучно. И всё.
А. Шпагин
―
В этом она актриса. Потому что она не может тратить время на ерунду. Она обожала любых талантливых людей. Не обязательно даже в кино и так далее.
К. Ларина
―
Это особое качество. Хорошо, что Андрей вспомнил. Это уникальный талант – восхищаться чужим талантом. Я ни у кого такого не видела из творческих людей. Обычно люди как-то всё о себе да о себе. Если она в кого-то влюблялась, она могла часами про это говорить. Она могла найти номер телефона незнакомого человека и сказать: вы гений, я восхищаюсь вами.
А. Житинкин
―
Как она Аверина вытащила.
А. Шпагин
―
Я в санатории с ней отдыхал.
А. Житинкин
―
Она говорит: ой-ой-ой, что-то у Коли не очень много во втором акте. Это я сейчас про мюзикл «Бюро счастья». И она отдаёт свою партию ему. Я говорю: Люся, вы же обкрадываете образ. И потом ваша линия должна завершиться так-то и так-то. Она говорит: нет, у него мало. Всё. Потому что она была влюблена в Колю. Она говорила: Коля Фоменко гениальный. И так далее. Она если влюблялась, я имею в виду, в человека искусства, то по-настоящему.
К. Ларина
―
А вы как расстались с ней? Она же и расставалась иногда со страстью. Вы когда закончили работать над спектаклей про революционера Пешкина, а потом встречались? Остались друзьями?
А. Житинкин
―
Мы оставались друзьями. И я даже вам могу сказать одну странную вещь, потому что когда она попала в больницу после падения, какой-то паники не было. Потому что вы же знаете, сколько раз… Она же мне рассказывала, что она без конца ломала одну и ту же ногу.
К. Ларина
―
Да, ещё когда на фильме «Мама».
А. Житинкин
―
Ей просто раздробили. И ведь операция была удачная. Другое дело, что потом уже всё было другое. Даже в этот момент мы с ней придумали замечательную историю по Теннесси Уильямсу «Римская весна миссис Стоун».
К. Ларина
―
Это её автор, кстати.
А. Житинкин
―
Да, где такая звезда. И она говорит: ой, как я хочу это сыграть. Она взяла эту пьесу. И вот вам здрасте. То есть до последнего мы общались. И она хотела играть. И, как ни странно, это действительно её автор. Она бы перешла в какое-то ещё новое качество. Неслучайно же Уильямс называет…
А. Шпагин
―
И Олби её автор, которого Андрей уже упоминал, и Уильямс безусловно. А я скажу один очень интересный факт. Ведь она может запросто войти в Книгу рекордов Гиннесса, потому что это самый старый дебютант в истории мирового кинематографа. Она дебютировала как режиссёр в 75 лет. Позже дебютантов не было.
К. Ларина
―
За этот фильм она, бедная, конечно, получила сполна от критиков, я помню, за «Пёстрые сумерки».
А. Шпагин
―
Вообще никакой критики не было. Просто тихо прошёл, не был взят ни на один фестиваль. Причём, это абсолютно не позорная картина.
К. Ларина
―
Это вообще был душевный порыв. Она очень хотела помочь человека. Потому что речь идёт о слепом мальчике, музыканте. И реально был парнишка, которого она практически спасла, что называется.
А. Житинкин
―
Знаете, ещё чем уникальна эта картина? Дело в том, что вся музыка в этой картине – вся Люсина. То есть она написала весь саунд. Потому что если говорить о мюзикле «Бюро счастья» - нет. А здесь она всё сама.
А. Шпагин
―
Ещё в «Моей морячке».
А. Житинкин
―
Да.
К. Ларина
―
Тут, конечно, стоит отметить и вот это её качество, что она никогда боялась говорить правду, то, о чём говорит Андрей. Но при этом она не боялась быть в меньшинстве. Это тоже удивительное чувство. Человек может промолчать, когда понимает, что он не в тренде, что называется. А она не могла.Я, кстати, помню ещё один поступок, который меня совершенно опрокинул, когда были похороны Егора Гайдара. Это зима, это мороз, -20 градусов. И не та фигура, которой были устроены государственные похороны в то время. Это уже путинское время. И она приехала на эти похороны на прощание и стояла в общей очереди на морозе. Мы просто обалдели, когда её увидели. Она стоит в тоненьких колготах, на каблучках у неё сапожки, полушубок такой. И она, трясясь, стоит в этой общей очереди. Это просто меня поразило, что она не пошла говорить, что я Гурченко, пропустите меня. Этого не было. Потому что человек явно пришёл, потому что он не мог не прийти. Это для него было важнее.
А. Шпагин
―
В этом вся она.
К. Ларина
―
Ну всё, давайте мы закончим. Спасибо большое моим гостям. Мне кажется, у нас получился очень эмоциональный и яркий портрет Людмилы Марковны. А закончим мы опять же песней. Песня, вероятно, трагичная. Но она так её поёт, что кажется, что так и должно быть. Именно так нужно произносить эти слова. Спасибо.ЛЮДМИЛА ГУРЧЕНКО «КОГДА ПРОХОДИТ МОЛОДОСТЬ»