Церковь в гонении: время патриарха Тихона - Георгий Митрофанов - Цена Революции - 2020-10-04
04.10.2020
Церковь в гонении: время патриарха Тихона - Георгий Митрофанов - Цена Революции - 2020-10-04
Скачать
М. Соколов
―
В эфире программа «Эха Москвы» «Цена революции». Ведет ее Михаил Соколов. Сегодня наш гость - протоиерей, профессор, доктор богословия, заведующий кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии, кандидат философских наук Георгий Митрофанов. Я очень рад сообщить, что в издательстве «Практика» вышла книга нашего гостя. Она называется «Очерки по истории Русской православной церкви XX века». Вот, рекомендую для чтения. А мы как раз и поговорим об одном из периодов, который, собственно, в этой книге очень хорошо описан. Добрый вечер, отец Георгий!
Г. Митрофанов
―
Добрый вечер!
М. Соколов
―
Я хотел бы начать с подзаголовков у вас в названии. Они такие: «Церковь в гонении» и «Церковь в пленении». Достаточно понятно. А как бы вы назвали период Февральской революции - до гонений и пленений? Это почти год. Что это - церковь просветления в приспособлении к демократии? Что это было?
Г. Митрофанов
―
Я бы назвал этот период периодом существования свободной церкви в свободном государстве. Вернее, правильнее сказать, попытка существования желающей стать свободной церкви в желающем стать свободным государстве. А попросту говоря, опровержением одного из дурных постулатов православной политической мысли о том, что монархия в раю, а демократия в аду. Вот этот период между февралем и октябрем 1917 года показал, что, оказывается, для Русской православной церкви короткий период становления российской демократии стал периодом подлинного свободного соборного существования, возможности такого существования.
М. Соколов
―
Но всё-таки обер-прокурор Львов провел чистку от тех, кого он считал распутинцами, в руководстве церкви. То есть всё-таки было государственное давление.
Г. Митрофанов
―
Это давление продолжалось очень недолго. Собственно говоря, Владимир Николаевич Львов дал яркий пример того, как попытка демократизировать церковь привычными авторитарными методами обер-прокуратуры может, по существу, отрицать самое себя. Да, действительно, желая демократизировать церковь, он не только провел, как вы говорите, чистку. Он, правильнее сказать, вынудил Синод отправить на покой в течение весны 1917 года группу из около 12 архиереев, которые считались распутинцами, многие из которых действительно были непопулярны среди епископата. Например, митрополит Петроградский Питирим Окнов или архиепископ Тобольский Варнава Накропин. Но были там и люди, отнюдь распутинскими выдвиженцами не являвшиеся (как, например, епископ Антоний Храповицкий), которых он предпочел отправить на покой как политический правых, монархистов. Надо сказать, что он действовал по принципам, по которым действовали, пожалуй, около полутора веков обер-прокуроры прежнего времени: отправлял на покой Синод, но по инициативе обер-прокурора. Впрочем, надо сказать, что в дальнейшем произошла серьезная перемена. Еще при самом Львове новый состав Синода... А я хочу подчеркнуть, что после отречения государя Временное правительство стало верховным хранителем и защитником догматов господствующей веры. Конечно, формально, не реально - законы не изменились. Полнота власти над церковью была у него, но оно не стремилось этим пользоваться. Так вот еще при Львове началось избрание архиереев на епископские кафедры. Хочу обратить внимание, что отправленный по его инициативе на покой Антоний Храповицкий, находившийся тогда в Валаамском монастыре, был вновь избран своей харьковской епархией в епархиальные архиереи, и Временное правительство никак не попыталось оспорить это решение епархии. Поэтому я хочу подчеркнуть, что в начале своей деятельности, принудительно отправляя на покой архиереев, Львов в то же время уже не имел возможности вернувшихся на свои кафедры в результате выборов архиереев вновь отправить на покой.
М. Соколов
―
Скажите, а сейчас архиереев избирают или нет?
Г. Митрофанов
―
Нет, вы знаете, эта практика была кратковременной - именно лето 1917 года. Она всё равно показала себя весьма удачно. Но я хочу подчеркнуть, что связано это было с тем, что большая часть формально церковного народа в этих выборах не участвовала. Она была озабочена совсем другими вопросами, постепенно отдаваясь вот этому политическому беснованию на злобу дня. Собственно, поэтому в выборах участвовала та малая часть церкви, которая состояла из действительно ответственных, мыслящих людей, пытавшихся на практике воплотить начала соборности. Отсюда показательны и результаты. Будущий патриарх Тихон избирается в Москве, а будущий советский патриарх Сергий, хотя он был фаворитом в Петрограде, на петроградскую кафедру не избирается, а избирается скромный викарный архиерей Вениамин Казанский, будущий священномученик. Эта практика тогда показала себя весьма успешно. В последующие годы она была невозможна. Но если вы спросите меня, могла бы она оправдать себя сейчас, я могу сказать: увы, нет. Потому что уровень церковного и общественного сознания таков, что он, конечно, мог бы привести к выборам таких архиереев, которые, конечно, могли бы оказаться хуже назначенных.
М. Соколов
―
Ладно, это, конечно, спорный вопрос. Но, тем не менее, продолжим дальше. Вот Поместный Собор. Как проходили выборы и есть ли отличие от современной практики?
Г. Митрофанов
―
Понимаете, мы много говорим о том, что православная церковь вообще, и русская в частности, является церковью соборной, а на самом деле Соборы у нас собирались крайне редко, и, в общем-то, никакой отлаженной процедуры избрания членов Собора, принятия решений Собором не существовало. Соборы собирались спонтанно, от случая к случаю, и всегда под строгим наблюдением властей. Вот этот Собор 1917-1918 годов был первым Собором, который происходил в совершенно свободных условиях. Церковь сама разработала положение о созыве Собора, о составе Собора, исполнила его в полной мере, и Собор работал без какого бы то ни было давления государства вплоть до захвата власти большевиками. И здесь я бы хотел всё-таки упомянуть другого обер-прокурора. А именно в июле 1917 года Львова сменяет на его посту выдающийся русский церковный историк Антон Владимирович Карташов, который ликвидирует институт обер-прокуратуры и становится министром исповеданий, который уже не имел никаких возможностей даже присутствовать на заседании Синода, вмешиваться во внутренние дела. Ситуация кардинально изменилась. Вот тогда можно было свободно созывать Собор, проводить его работу, а Карташов был гарантом. Но в качестве парадокса не могу не подчеркнуть одну деталь. Институт обер-прокуратуры, контролировавший церковь и не допускающий Соборов, утвердили у нас православные государи. А вот когда нужно было ликвидировать обер-прокуратуру, Карташов принес этот указ Временному правительству, и его подписали министр-председатель Керенский и министр внутренних дел Авксентьев - два эсера, два активных масона и религиозные агностики.
М. Соколов
―
Но они всё-таки были политические масоны.
Г. Митрофанов
―
Ну да, естественно, речь идет о политической масонстве, но просто сам факт. То, что является жупелом в православном массовом сознании, на самом деле не помешало им осуществить на практике то, чего тщетно чаяла русская церковная иерархия при православных государях. И, тем не менее, это случилось.
М. Соколов
―
А выборы? Всё-таки как был выработан механизм, кого избирали?
Г. Митрофанов
―
Вы имеете в виду, на Собор?
М. Соколов
―
На Собор, конечно.
Г. Митрофанов
―
Там было три категории членов Собора - по должности, по избранию и по приглашению. По должности - это, в принципе, все правящие архиереи. Они не могли не быть на Соборе, потому что права епископа в церкви огромны. Можно представить Поместный Собор без архиепископов, но нельзя представить Собор без епископов, только из духовенства и мирян. Кроме того, по должности туда попадали члены Предсоборного совета. Это были не только епископы, но и священники, и миряне. В основном это были крупные церковные ученые, уже готовившие Собор еще в царствование императора Николая II с 1906 года, с Предсоборного присутствия. Но основная часть членов Собора (более 300 человек) были выборные представители от епархии - 2 священнослужителя (причем в категорию священнослужителей попадали и штатные псаломщики, то есть миряне) и 3 мирянина. Кроме того, представители монастырского монашества и военно-морского духовенства. Кстати сказать, по 3 представителя от каждой духовной академии и по одному представителю от каждого университета и Академии наук православного вероисповедания. То есть доминировали, конечно, члены Поместного Собора по избранию. Причем мирян было больше, чем всех священнослужителей вместе взятых. Члены Поместного Собора по приглашению - это в основном представители либо автокефальных поместных церквей, либо некоторые епископы, находившиеся на покое. То есть Собор в основном состоял из выборных представителей епархий.
М. Соколов
―
Скажите, а всё-таки можно говорить о том, что ключевой и главный вопрос Собора - это восстановление патриаршества?
Г. Митрофанов
―
Нет. Это иллюзия, которая возникла потом на самом же Соборе. Вы знаете, когда начался Собор, многие архиереи, ратовавшие за восстановление патриаршества до революции, стали в этом сомневаться. Возникло опасение, что после избрания патриарха весьма надоевший церкви цезарепапизм сменится на папоцезаризм. По сути дела, дискуссии по этому поводу привели к тому, что уже первое определение о принципах высшего церковного управления (в 4 пунктах) больше говорило о значении власти Собора, чем патриарха. Если мы посмотрим на то, как рассматривался патриарх на Соборе, то получалась очень интересная ситуация. Патриарх был очень ограничен в своих правах. По сути дела, соборное управление церковью предполагалось постоянно. Тогда, когда Поместный Собор не работает (а шли споры, будет ли он собираться раз в 5 лет или в 3 года), церковью управляет не патриарх, а Соединенное присутствие Синода и Высшего церковного совета. Это были два Собором же избранных органа, на которых патриарх всего лишь председательствовал. Синод состоял из епископов, а Высший церковный совет - из нескольких епископов, представителей духовенства, мирян и представителей монашества. Но Соединенное присутствие было как бы микро-Поместным Собором, избранным Собором, который управлял церковью во внесоборное время.
М. Соколов
―
То есть такой двухпалатный парламент.
Г. Митрофанов
―
Да, избранный Собором. И патриарх имел мало прав. Он, например, не мог запретить священнослужение епископа. Он мог только возбудить такой вопрос на Синоде. При голосовании у него могло быть только 2 голоса при равенстве голосов в Синоде и Высшем церковном совете. Основная власть была сосредоточена именно в руках Поместного Собора и выбранных им соборных органов управления. Поэтому я бы сказал так: патриарх в данном случае был включен в систему соборного управления. Впервые в истории русской церкви это самое соборное управление, о котором больше всего говорили славянофилы в XIX веке, но которого никто в глаза не видел в русской церкви, было создано этим Собором и институционализировано. Это стало не абстрактной мечтой, а реальной процедурой управления церковью, которая, впрочем, в условиях гонений, конечно же, была разрушена и в той мере, в какой она была создана в 1917-1918 году, не является восстановленой даже сейчас.
М. Соколов
―
Хорошо, но всё-таки о выборах патриархата. Кто имел шансы выиграть эти выборы, если бы они проходили, как ныне, по большинству? То есть за кого больше проголосовали, тот и становится главой церкви.
Г. Митрофанов
―
Вы помните, процедура была таковой, что после того, как избирались 3 кандидата, каждый из которых набирал больше половины числа голосов голосующих, из них троих потом брали по жребию. Если бы не было жребия, безусловно, патриархом был бы избран архиепископ (вскоре он станет митрополитом) Антоний Храповицкий, будущий глава Русской православной церкви за границей. Он, собственно говоря, был уверен. Действительно, за него проголосовало больше всего членов Собора. Но получилось так, что жребий выпал на того, который получил меньше голосов, значительно меньше - на митрополита Московского Тихона Белавина. Впрочем, я хотел бы обратить внимание на одну интересную деталь. Антоний Храповицкий обычно считается таким крайне правым монархистом, дворянином по происхождению. Кажется, что он, в отличие от патриарха Тихона, будь он патриархом, занял бы очень жесткую позицию в отношении большевистского режима. Так вот интересная деталь. Когда он оказался на киевской кафедре, там в 1918 году проводился украинский церковный собор, и Украинская церковь получила довольно значительную автономию. Украина была оккупирована немцами. Там был режим гетмана Скоропадского - в общем, марионеточный режим по отношению к немцам, но, по крайней мере, антибольшевистский. Так вот, являвшийся министром исповеданий правительства гетмана Скоропадского будущий протопресвитер Василий Зеньковский впоследствии, уже во Франции, будучи в эмиграции (он был крупной фигурой в русском Западноевропейском экзархате), отмечал, что наблюдая митрополита Антония, так легко умевшего строить отношения и с представителями гетманского правительства, и с немецкими властями, он пришел к выводу, что если бы патриархом был избран (что и было по большинству голосов) митрополит Антоний Храповицкий, и большевики не расстреляли бы его сходу в 1918 году, он бы пошел на уступки большевикам гораздо быстрее, чем патриарх Тихон. Потому что для него был характерен безграничный сервилизм - вот это подспудное убеждение, что существование церкви зависит от того, насколько у нее будут стабильные отношения с государством. И то, что потом проявит себя в политике митрополита Сергия - союз с любым государством на любых условиях как основа существования церкви - это было свойственно, увы, и его оппоненту и когда-то старшему товарищу по духовной академии митрополиту Антонию Храповицкому.
М. Соколов
―
Скажите, а если бы вот эта традиция выбора жребием сохранилась, что бы мы сейчас имели? Это было бы лучше или хуже для церкви, как вы считаете? Ваше личное мнение.
Г. Митрофанов
―
Убежден, что это было бы лучше. Но эта практика мало где распространена. Это всё-таки говорит о том, насколько радикально Поместный Собор был готов размышлять о будущем развитии церкви, о серьезных преобразованиях. Конечно, это лучше. Принцип здесь вполне определенный: человеческий выбор и Божье произволение. Логика вполне убедительная для верующего церковного человека.
М. Соколов
―
Но человеческий выбор всё-таки определил тройку. Почему в эту тройку вошел патриарх Тихон? Чем он был знаменит к этому моменту, какими трудами? Почему он оказался одним из 3-х претендентов на патриаршество?
Г. Митрофанов
―
Вот тут я могу вам сказать, что действительно нельзя не признать промыслительности этого выбора по жребию. Во-первых, когда в 1914 году архиепископ Виленский и Литовский Тихон был эвакуирован в Москву, он менее всего мог ожидать для себя такой перспективы. Пребывая в эвакуации в Москве, он работал в Синоде и много служил. И проявил себя для очень строгого в подходе к архиереям московского духовенства и в особенности московских мирян, задававших тон в церковной жизни - например, великая княгиня Елизавета Федоровна, обер-прокурор Самарин, бывший обер-прокурором при Распутине и поэтому быстро вылетевший из-за борьбы с Распутиным. Это были достойные люди. Это были активные миряне в церковной жизни. Тихон, дотоле малоизвестный, проявил себя как выдающийся архипастырь. Среди наших епископов редко встречались те, кто был прежде всего архипастырем. Он много служил, проповедовал, был вполне доступен. И это расположило к нему очень многих. Неслучайно в Москве избрали его, а в Петрограде Вениамина, который тоже был известен как архипастырь. В будущие гонения церковь должна была идти под руководством подлинных пастырей, а не церковных политиков и администраторов, которые, впрочем, опять-таки, смогли потом, грубо говоря, взять верх над пастырями. Но была еще одна очень выразительная промыслительная деталь. В русской церкви не было ни одного архиерея, который имел почти 10-летний опыт управления епархией в условиях демократического государства. А надо сказать, что у Тихона был очень уникальный опыт. Он возглавлял нашу Алеутскую епархию - Северо-Американскую, как она стала называться - в Америке в 1890-х - начале 1900-х годов. Проведя там, кстати сказать, многие из тех реформ, которые планировали провести на будущем Поместном Соборе, но провести до 1918 года так и не успели. Так вот, он нашел удивительно верный путь управления епархией в условиях, когда церковь была отделена от государства и поставлена в равные условия с другими конфессиями. Он был, как никто другой, подготовлен к существованию церкви, к управлению церковью в условиях демократического государства.
М. Соколов
―
Но государство пришло отнюдь не демократическое.
Г. Митрофанов
―
Да, если бы Учредительное собрание продолжило свою работу и в России было бы какое-то вменяемое правительство, на что Собор и рассчитывал, то тогда патриарх Тихон был бы одним из самых успешных - гораздо более успешных, чем такой оголтелый монархист, как Антоний Храповицкий - в управлении церковью.
М. Соколов
―
С Собором как раз совпадает декрет Ленина и Совнаркома о свободе совести. Какова была реакция церкви на этот декрет Совнаркома об отделении от государства? Почему вы считаете его разрушительным?
Г. Митрофанов
―
Вы понимаете, в этом декрете, как и во многих своих уже первых декретах большевики лгали. Как и в декрете о мире и о земле. Хотя формально его название было Декрет о свободе совести, в обыденную практику он вошел с более правильным названием - об отделении церкви от государства и школы от церкви. Но и это была ложь. Потому что, по сути дела, этот декрет ставил церковь в такие условия, что она совершенно не могла нормально существовать. Например, этим декретом полностью ликвидировалась какая бы то ни было система богословского и религиозного образования. Это было прямо написано в строке. Церковь лишалась права собственности, юридического лица. Впрочем, это имело место и до революции, но тогда церковь не была отделена от государства. Кроме того, церковь лишалась государственных субсидий, облагалась налогами, которые, как покажет будущее, просто сами по себе могли ее разорить. Это был один из способов борьбы с церковью, в особенности в 20-30-е годы. Но самое главное, формально провозглашая отделение церкви от государства (например, все ограничения, связанные с тем или иным вероисповеданием или неисповеданием какой-либо веры, отменяются), на самом деле уже первая советская конституция лета 1918 года вводила духовенство в категорию лишенцев. То есть духовенство лишалось избирательных прав. То есть этот декрет и без того ограничивал права церкви по сравнению не только с тем, что было, но и по сравнению с тем, в каком положении находилась церковь в странах Европы, где она была отделена от государства (как во Франции). Почему этот декрет и был признан Собором актом открытого гонения на церковь. Дальнейшая практика оказалась такой, что уже через 3-4 года патриарх будет призывать власти соблюдать хотя бы декрет об отделении церкви от государства. Потому что реальная практика была гораздо жестче. По существу, декрет имел одну цель: хоть как-то юридически санкционировать преследование церкви.
М. Соколов
―
Кстати, о преследованиях и репрессиях. Насколько я помню, они начались уже во время Собора - убийство Владимира Киевского, Андроника. Как оценить то, что происходило с начала 1918 года? Вот эти репрессии, убийства - это были такие стихийные акты или это была целенаправленная политика, которую стимулировало большевистское руководство?
Г. Митрофанов
―
Вы знаете, я бы сказал так. Как любое стихийное насилие, которое разнуздывается во время революции, насилие, направленное против представителей церкви, очень сложно отделить от насилия, которое обрушилось на представителей дворянства, буржуазии, интеллигенции, офицерства. В разных случаях по-разному. Первый убитый большевиками священник протоиерей Иоанн Гончаров 31 октября 1917 года был арестован с несколькими священниками за служение молебна. Двух священников довели до совета, а потом отпустили, а его не довели и по дороге растерзали. Митрополита Владимира Богоявленского убила группа красногвардейцев, очень напоминавшая блоковских «Двенадцать», которые, строго говоря, сделали это, скорее всего, просто в целях грабежа. Это была такая стихийная экспроприация экспроприаторов - «грабь награбленное». Но были и репрессии, санкционированные на самом высоком уровне. Уже в годы Гражданской войны, уже в 1918 году. Кроме того, не надо забывать, что после провозглашения красного террора духовенство, как одна из социальных групп, попадала под категорию тех, кого брали в заложники - как, собственно, дворян, представителей купечества и так далее. Так вот на что я хотел бы обратить внимание. Церковь в значительной степени, как, впрочем, и другие социальные группы нашего общества, была жертвой политики стратоцида. Она рассматривалась государством прежде всего как организация классово чуждая. Поэтому считалось, что конфискация имущества, ограничение миссионерской деятельности, антирелигиозная пропаганда приведет к тому, что церковь потеряет какую-то серьезную основу для существования, а ликвидировать духовенство будет не так уж сложно - тем более, которое будет сопротивляться. И поэтому, в принципе, духовенство, как и дворянство, буржуазия, казачество, было обречено на социальную ликвидацию в этой стране. Что же касается сатанинского, антихристианского духа большевиков, он, конечно, с моей точки зрения, имел место. Но священнослужителей и в годы Гражданской войны, когда доминировали стихийные расправы, и в период, например, обостренных репрессий 1922-1924 годов, или в период коллективизации 1929-1932 годов, когда их уничтожали и репрессировали организованно, уничтожали прежде всего как представителей классово чуждой организации, у которой, конечно, была классово чуждая идеология. И здесь надо сказать, что и стихийные репрессии, и репрессии организованные, в общем, ставили духовенство в разряд других обреченных на уничтожение социальных групп российского общества. Нельзя сказать, что их убивали за то, что они исповедовали веру во Христа. От них почти никогда не требовали отречения от веры во Христа. Поэтому мы употребляем термин «новомученики». Но чаще всего репрессии носили характер репрессий тех, кто должен был исчезнуть в будущем социалистическом обществе.
М. Соколов
―
Можно ли считать ряд заявлений и выступлений руководителей церкви политическими? Например, воззвание патриарха Тихона против безумцев (некоторые считают, что это была анафема большевикам), панихида по погибшему Николаю II и царской семье, выступление против Брестского мира. Большевики могли считать это всё политической деятельностью. А как вы это расцениваете?
Г. Митрофанов
―
Во-первых, послание с анафемой 19 января 1918 года, одно из первых его посланий, предполагало прежде всего призыв к православным христианам не участвовать в акциях, направленных против церкви, в грабежах и расправах над невинными людьми. Он обращался к православным христианам. Естественно, не к православному по крещению Ленину, не к иудею по обрезанию Троцкому, не к католику по крещению Дзержинскому. Не их он имел в виду. Он имел в виду простых русских православных христиан. А надо сказать, что у патриарха вот эта иллюзия относительно глубины православия русского народа тоже стала исчезать не сразу. Она исчезнет к 1920 году. Он обращался к ним, прекрасно понимая, что если православные христиане, одетые в солдатские шинели и матросские бушлаты, прислушаются к его словам, большевикам не удастся распространить свою политику на всю страну. НРЗБ участвовать именно в таких акциях. То есть он обращался именно к ним, призывая их под страхом отлучения от церкви не участвовать, что называется, во зле. Никаких призывов кого бы то ни было к насильственному сопротивлению большевикам не было. Это была, если угодно, внутрицерковная акция, обращенная к православным христианам с призывом не участвовать в тех или иных актах советского правительства, и только. Анафематствовать советскую власть он не мог по определению. Другое дело, что это стало ему инкриминироваться с самого начала. И увы, начиная с 1923 года, когда патриарх пошел на существенные уступки властям, он, например, даже в своих обращениях принимал эту формулировку и говорил, что он анафематствовал советскую власть, в чем раскаивается. Но изначально это имело совершенно другое значение. Послание по поводу Брестского мира можно, пожалуй, назвать политизированным. Но опять, там не было никаких призывов к насильственному сопротивлению. Более того, в самом радикальном его послании - к годовщине существования большевистского режима, 26 октября 1918 года, где он дает очень резкую и справедливую характеристику репрессивной политики этого режима, но в целом нигде не призывает к насильственному сопротивлению. И это очень важно. Поэтому речь идет прежде всего об озабоченности патриарха не столько духовной жизнью большевиков, большевистских лидеров, сколько духовной жизнью простых русских православных христиан, руками которых осуществлялось и гонение на церковь, и разрушение страны.
М. Соколов
―
А как патриарх относился к белому движению? Есть какие-то указания на то, что он якобы как-то благословлял графа Келлера и адмирала Колчака. Или это всё апокрифы?
Г. Митрофанов
―
Всё это, конечно, к сожалению, апокрифы. Ну, графа Келлера он вряд ли мог благословить - его слишком рано расстреляли. Его обычно вспоминают как одного из немногих генералов, отказавшихся принимать отречение государя и прочее. Колчака - да, существовал такой апокриф о послании патриарха Колчаку. Нет, конечно, этого не было. У нас есть очень выразительное свидетельство князя Григория Николаевича Трубецкого, участника Поместного Собора 1917 года (да и Карташов, кстати, потом об этом вспоминал), о позиции патриарха во время Собора. Группа членов Собора, мирян, в 1918 году весной отправилась в Добровольческую армию. Она уже формировалась на юге, но была незначительная. Когда они отправлялись на юг, они попросили патриарха передать хотя бы на словах благословение лидерам Добровольческой армии генералам Корнилову и Алексееву. Патриарх, не препятствуя их отъезду с Собора, их готовности участвовать в этой войне, действительно сказал о том, что в тот момент он считает для себя невозможным в начале этой начинавшейся смуты, которая охватывала страну - междоусобной, как казалось ему - становиться на какую-то конкретную сторону, кого-то конкретно благословлять. И в дальнейшем он придерживался этой линии. Его послание лета 1919 года, когда белые успешно наступали на Москву, исполнено довольно большой сдержанности. Он призывает побеждающих белых к большей гуманности, к большей терпимости, что удивляло самих белых, потому что их террор был несопоставим с красным террором по масштабам - и вдруг патриарх обращается к ним! Да, он говорит: «Не уподобляйтесь вашим врагам, которые Христа не знают. Но вы, знающие Христа, не будьте таковыми». Так что в этом смысле его позиция была очень сдержанной. И вот здесь позволю себе задаться вопросом: почему это было так? Я думаю, что в 1918 году, когда он отказывал участникам Собора даже в формальном благословении для руководителей белого движения, он, конечно же, недооценивал того, что происходит. Многим на Соборе тогда казалось, что это затмение, этот морок пройдет, что русский православный человек одумается. Он недооценивал опасность. И здесь я не могу не вспомнить конференцию испанских епископов во время гражданской войны в Испании, которые все, кроме одного, призвали испанских католиков (прежде всего крестьян) сопротивляться республиканцам. Потому что террор против церкви был развязан очень жестокий - почти 7 тысяч было уничтожено. И это возымело действие. Впрочем, в нашей ситуации, дерзну предположить, даже если бы патриарх благословил белое движение, вряд ли значительная часть народа приняла бы в нем активное участие.
М. Соколов
―
Можно ли сказать, что уже к концу 1919 года под давлением арестов и неудачного диалога с советской властью патриарх, в общем, занял нейтральную позицию, пытаясь каким-то образом всё-таки сохранить церковь внутри советского богоборческого государства?
Г. Митрофанов
―
Да, первой попыткой такого рода изменения политики стало не получившее широкого распространения послание октября 1919 года. Именно тогда (наверное, даже раньше, чем это приходило в голову некоторым участникам белого движения, хотя далеко не всем) патриарх Тихон почувствовал, что большевистский режим - это долговременная перспектива. Что народ наш так или иначе в основной своей массе не будет им активно сопротивляться. И конечно, был поставлен вопрос о том, как сохранить церковь как организацию в этих условиях. Он был готов на определенного рода компромиссы. Собственно, когда в 1920 году завершилась гражданская война на европейской части территории России, он во время начавшегося голода занял очень конструктивную позицию в плане помощи голодающим. Он не инкриминировал происходящее жуткой политики военного коммунизма, абсурдной аграрной политики большевиков. Он вообще не предъявлял им никаких претензий, а только призывал помогать голодающим. Но тут начинаются новые репрессии, и он ищет новых способов как-то сохранить церковь. Его арестовывают в 1922 году. И вот в 1923 году большевики попытались просто изменить церковь изнутри. Понимаете, они действительно в первые годы считали, что церковь, в общем, рухнет довольно быстро, через несколько лет. Они убедились, что хотя позиции церкви очень сильно ослабли, она еще имеет довольно значительное влияние. Поэтому была предпринята попытка совмещать внешнее давление на церковь с попыткой провести к управлению церковью свою, собственно говоря, агентурно-осведомительную сеть. Уже с 1922 года начинается то, что будет сопровождать Русскую православную церковь все дальнейшие годы ее существования до конца 80-х годов - активное внедрение в состав духовенства агентуры советских спецслужб. Первым было обновленчество. Кстати сказать, интересная деталь. В 1922 году именно Троцкий, который сыграл значительную роль в организации кампании по репрессиям против церкви в условиях изъятия церковных ценностей, говорил о том, что предпочтительным вариантом для государства будет существование двух церковных группировок: одной управляющейся Синодом, обновленческой, а другой патриаршей. Но обе они должны быть подчинены ГПУ. Этот план Троцкого будет реализован в 1927 году, когда Троцкий уже будет смещен со всех своих постов. И в этом смысле надо сказать, что Сталин проявит себя удивительно талантливым учеником Троцкого в своей религиозной политике. А именно, какого рода? Может быть, вы помните, что Троцкий успешно работал с военными специалистами. Он понимал, что надо попытаться дать им некую санкцию - красный патриотизм. Вот эта новая форма привлечения к советской власти военных специалистов.
М. Соколов
―
А теперь красные священники.
Г. Митрофанов
―
Совершенно верно, красное православие. Неслучайно вот эта тема патриотизма до сего дня является в нашей церкви своеобразным маркером настроений человека. Неслучайно у нас стал возможен православный сталинизм. Так вот я хочу подчеркнуть следующий факт. Патриарх Тихон был готов на компромиссы. Он шел на компромиссы, но до определенной степени. И он так и не дал поставить нашу церковь в положение церкви обновленческой, которая полностью, с самого начала контролировалась ГПУ. И здесь я просто упомяну один очень важный момент, который в конечном итоге сделал невозможным для большевиков при патриархе Тихоне превратить патриаршью церковь в свой инструмент. Начиная уже с 1923 года, одним из главных условий легализации, то есть официального признания Московской патриархии, было требование к патриарху делать все назначения епископов по согласованию с ГПУ. Он от этого отказался. От этого отказался и сменивший его в 1925 году патриарший местоблюститель митрополит Петр. На эту уступку пошел в 1927 году митрополит Сергий Страгородский, который был заместителем патриаршего местоблюстителя. Так вот я хочу сказать, что готовый на определенного рода компромиссы патриарх Тихон ощущал определенного рода черту, переходить которую было невозможно, потому что с канонической точки зрения любой епископ, поставленный по указанию властей, не может исполнять свои епископские обязанности. Тем более поставленный епископом по указанию государства, которое открыто ставит своей целью уничтожение церкви. Вот это был тот момент компромисса, который сделал для патриарха Тихона дальнейшие компромиссы невозможными.
М. Соколов
―
Я бы, знаете, напомнил еще о том, что была кампания по изъятию церковных ценностей под предлогом борьбы с голодом. Есть письмо Ленина, который говорит, что надо воспользоваться этим моментом и разгромить церковь, и чем больше мы расстреляем священников, тем лучше. В этом смысле Сталин тоже оказывается прекрасным учеником как Троцкого, так уже и Ленина. Потому что расстрелы стали главным орудием борьбы в следующий период 20-30 годов. Но если говорить об этом сюжете, могли ли действительно каким-то образом найти общий язык с такой властью, которая готова использовать расстрелы, православные митрополиты и архиереи? Хорошо, скажем, в рамках этого самого обновленчества - если бы всех арестовали, в том числе и Тихона, и полностью отдали бы власть вот этим красным священникам.
Г. Митрофанов
―
Вы знаете, довольно скоро репрессии обрушатся и на обновленцев. Они будут репрессироваться уже в 30-е годы. Хотя формально обновленческая лжецерковь просуществует у нас до 1946 года, до смерти своего основателя Александра Введенского. Так вот, что тут можно сказать? В принципе, обновленцы как таковые, созданные большевиками, не пользовались такой уж широкой поддержкой православного народа. Более того, надо подчеркнуть следующее. Хотя после ареста патриарха Тихона почти половина епископов признала обновленческое ВЦУ (одним из первых был именно митрополит Сергий Страгородский), делалось это в надежде на то, что на будущем Соборе, который обновленцы обещали созвать, их удастся оттеснить в сторону - этих никому не известных по преимуществу петроградских попов, появившихся прямо как бесы из табакерки - и удастся развернуть церковь в правильном направлении внутрицерковной жизни, но на условиях новой лояльности. К обновленцам потекли очень многие, потому что думали, что это люди, которые смогли договориться с властью. Если мы перейдем к ним, мы сохраним свой приход, сохраним свою епархию. А патриарх, какой бы он ни был хороший и законный, не смог найти компромисс - что поделать? И когда патриарх Тихон вышел из-под ареста в июне 1923 года, начался отток от таких безыдейных обновленцев к патриарху в убеждении, что слава Богу, раз патриарх теперь освобожден, нашел, так сказать, правильный курс в отношении властей, будем, конечно, патриаршими. Не будем подвергаться репрессиям. Обновленчество резко сдало свои позиции, и власти уже в это время начинают работать над тем, чтобы патриаршую церковь сделать такой же управляемой, как церковь обновленческую. При этом я хочу подчеркнуть, что в обновленческой церкви главное было не какие-то реформы, даже литургические и канонические, а другое - готовность сотрудничать с властями на любых условиях, которые они выставят. Поэтому когда митрополит Сергий пошел на уступки в 1927 году, обновленцы возмущенно говорили: «Ну почему же? Мы же пошли на эти уступки и дальше. Почему же ГПУ сейчас активно работает с ним, а не с нами?». И в конечном итоге выбор был сделан в пользу патриаршей церкви, которую возглавлял митрополит Сергий, уже в годы Второй мировой войны. Хотя попытка ликвидировать религиозную жизнь, безусловно, вообще была предпринята в конце 30-х годов. Предполагались репрессии против всех, и обновленцев в том числе. Поэтому прямо отвечаю на ваш вопрос: большевикам было всё равно, с какой церковью сотрудничать и как там будут служить в храмах - по-славянски, по-русски, неважно. Главное, чтобы те, кто служит, были в хороших взаимоотношениях с советскими спецслужбами. Главное было вот это.
М. Соколов
―
Отец Георгий, хотел вас вот о чем спросить. Не был ли велик компромисс того же патриарха Тихона? Ему пришлось осудить самого себя за вполне разумные выступления предыдущего периода. И чего же он добился? Ну, восстановил в церкви старый стиль календаря, отказался от женатого епископата и отодвинул вот этих, так сказать, левацких священников вроде Введенского. В чем его заслуга перед церковью?
Г. Митрофанов
―
Вот вы так говорите, оценивая его деятельность по прошествии многих десятилетий. А ведь вы всё-таки историк. Неужели вы не понимаете, что многие участники событий не представляют последствий своей деятельности? Он мучительно искал для себя какой-то путь, позволяющий что-то сохранить, чем-то всё-таки не пожертвовать до конца. Я вам рекомендую обратить внимание на послание 1920 года по поводу закрытия Троице-Сергиевой Лавры, где он уже тогда говорит о том, что Господь найдет для своего виноградника других виноградарей. Русский народ оказался злыми виноградарями. Всё, лампады в Лавре потухли. НРЗБ говорил, что это будет конец Святой Руси. Примерно так. Так вот начинается период, когда он пытается сохранить церковь в условиях того, что значительная часть народа от церкви отходит. Для него это было потрясением. По сей день мы всерьез воспринимаем рассказы о русском народе как народе-богоносце, что православная вера никогда не исчезала в русском народе, что она всегда была глубокой. Понимаете, когда во время переписи конца 30-х годов, когда церковь уже была почти полностью уничтожена, большая часть опрашиваемых - почти 55% - назвала себя верующими, возникает вопрос: если их даже в это время больше половины, как же они допустили уничтожение церкви за предшествующие 20 лет? Была почти полностью уничтожена крупнейшая поместная церковь православного мира.
М. Соколов
―
Чекисты были эффективны, это правда. В уничтожении, в разрушении и так далее.
Г. Митрофанов
―
Причем руками православных христиан! Тучков, руководивший подразделением ГПУ по борьбе с церковью, закончил церковно-приходскую школу. Его преемник полковник госбезопасности Карпов учился в духовной семинарии. Не говоря уже о Сталине - тоже семинаристе. Но если говорить о народной массе, трагедия патриарха заключалась именно в том, что он пытался сохранить церковную управленческую структуру в условиях, когда никакой защиты извне, со стороны православного народа, не было. Может быть, тогда он вспоминал о том, что не благословил участников белого движения, ибо состоявшее, как мы знаем, в основном из секуляризованных военных и интеллигентов, или благочестивых казаков, белое движение... Объективно там, где были белые, церкви сохранялась. Они спасали церковь вместе с Россией. Но им этого, в общем, сделать не удалось. Может быть, он переосмыслил свою позицию. Но когда он увидел, что на его глазах исчезает Святая Русь, оставалось сохранить какой-то остаток. И вот здесь возникает вопрос: сводима ли церковь и ее сохранение к сохранению управленческой структуры патриархии? Или же в какой-то момент нужно признать, что никакой легальной управленческой структуры сохранить не удастся, и надо уповать только на то, что гонимая церковь, уходящая в катакомбы, будет сохраняться самим Христом, а не тем или иным органом управления, будь то патриарх, патриарший местоблюститель или Синод. Я не знаю, как патриарх поступил бы дальше. Господь и так над ним смилостивился, как мне кажется, и забрал его в очень казуистический для него самого момент из этого мира. Даже если версия о его отравлении могла бы оказаться подлинной. Хотя трудно сказать. Его смерть в 1925 году избавила его от дальнейшего мучительного выбора. Я не знаю, как бы он поступил. Пошел бы он по пути митрополита Сергия Старгородского или по пути его оппонента митрополита Кирилла Смирнова, которого он назначил своим первым местоблюстителем в завещании, который считал, что компромиссы в это время должны уже закончиться, церковь должна понять, что она обречена на уничтожение, и только завет Христа мог поддержать церковь в должном духовном состоянии. Пытаться любой ценой сохранить управленческую структуру нельзя. Мы видим, что к 1943 году митрополитом Сергием была сохранена Московская патриархия. Но была ли сохранена Русская православная церковь во всей полноте - вот вопрос.
М. Соколов
―
Отец Гоергий, последний вопрос этой передачи. Если коротко, зарубежная церковь, которая образовалась за границей, всё-таки осталась хранителем традиций и носителем этой веры? Или там тоже были свои очень серьезные проблемы?
Г. Митрофанов
―
Проблемы там, конечно, были. Но нужно сказать, что она с самого начала пошла в двух направлениях. Я имею в виду Русскую православную церковь за границей (митрополит Антоний Храповицкий) и Западноевропейский экзархат (митрополит Евлогий Георгиевский). Приходской устав там был такой, какой был принят на Поместном Соборе 1917 года. Это было хорошо. Миряне там были и остаются более активными, чем, допустим, в дореволюционной церкви. Но главное другое: они были неразрывно связаны с русским зарубежьем, с русской диаспорой. И по мере оскудения этого зарубежья и исчезновения русской диаспоры они сходили на нет. В этом, если угодно, несчастье многих православных церквей - в их слишком большой привязанности к этнокультурной среде. Поэтому можно сказать, что они оставили нам сейчас только свое наследие. Реально их уже не существует. Другое дело, что их наследие оказалось невостребованным и там, и здесь. И вот это проблема.
М. Соколов
―
Что ж, здесь мы поставим многоточие в нашем разговоре с профессором, доктором богословия, протоиереем Георгием Митрофановым. Я еще раз рекомендую вам книгу «Очерки по истории Русской православной церкви», которая только что вышла в издательстве «Практика». Я думаю, что мы продолжим эти беседы. Вел передачу Михаил Соколов.