Конституционные проекты в истории России - Андрей Медушевский - Цена Революции - 2020-06-28
28.06.2020
М. Соколов
―
В эфире программа «Эха Москвы» «Цена революции». Ее ведет Михаил Соколов. Сегодня наш гость - профессор, доктор философских наук Андрей Медушевский. Мы поговорим о конституционных проектах, их роли в судьбах России. Тем более, что таких развилок, связанных с разнообразными конституционными планами, проектами, было достаточно много. Добрый вечер, Андрей Николаевич!
А. Медушевский
―
Добрый вечер!
М. Соколов
―
Можно ли говорить как о первых для России конституционных проектах, о попытках ограничить самодержавие в такие давние годы, как времена Смуты, когда ограничивали Василия Шуйского, или были какие-то документы, связывавшие приглашенного королевича Владислава? То есть всё идет оттуда, из глубины веков?
А. Медушевский
―
Я думаю, что везде идея конституционных ограничений монархической власти появляется первоначально как продукт аристократической оппозиции. Это касается и Великобритании, где, как известно, бароны потребовали Великую хартию вольностей. Это касается Франции XVI века, когда гугенотская аристократия выступала против сверхцентрализованной власти монархов. И это касается, конечно, и России, где боярская аристократия выступала против усиления монархической власти, начиная с Ивана III, при Василии III, через эпоху Ивана Грозного и, собственно, наивысший расцвет эти идеи получили в период Смуты. Это и выборы Бориса Годунова накануне Смуты, это и проект конституции королевича Владислава, это и так называемые записи Шуйского, а по некоторым данным, и Михаила Романова, которые они давали перед вступлением на престол, где содержались основные гарантии неприкосновенности собственности, имущества, жизни, чести представителей крупнейшей аристократии. Так что в этом смысле Россия не является исключением из правила. Истоки конституционализма, по-видимому, следует искать именно в этот период.
М. Соколов
―
Но тогда не получилось. Или если взять события 1730-х годов - кондиции, призвание на престол Анны Иоанновны - тоже неудачная попытка. Почему в России ничего не получалось в это время, хотя в Европе, в общем, что-то из таких конституционных проектов выходило?
А. Медушевский
―
Справедливости ради следует сказать, что и в Европе мы не видим особого расцвета конституционализма в этот период. Потому что XVIII век, тем более 1-я половина XVIII века - это Европа абсолютных монархий. Не считая Великобритании, где существовала выраженная парламентская монархия, все остальные государства Европы - это монархии. Причем, например, Франция - это классическая абсолютная монархия. Так что и здесь Россия не является исключением. Другое дело, что все попытки ограничения монархической власти, которые предпринимались в условиях кризиса, наталкивались на, скажем так, сопротивление чрезвычайно консервативной российской почвы. Дело в том, что в России в этот период происходит усиление крепостного права. Появляется особый класс шляхетства или помещиков. Для власти возникает возможность балансировать между традиционной феодальной аристократией и помещиками. Вот с этим как раз и связан кризис 1730 года, когда представители генералитета, можно сказать, высших аристократических слоев хотели ввести ограниченную монархию по образцу Швеции или Польши. Анна Иоанновна поняла, что она может этого не делать, опираясь на более широкие слои дворянства. Мы знаем, что в этот период начинается эпоха правления гвардии - по существу, дворянской. И таким образом она вышла из этого кризиса, не ослабив собственной власти и не подписав кондиции. То есть не ограничив себя по основным вопросам защиты прав личности, собственности, политических прав аристократии. Сохранив абсолютную власть в незыблемым виде, как она была создана Петром Великим.
М. Соколов
―
Вы сказали, что в Европе не получалось. Но в Америке получилось, в Соединенных Штатах. Собственно, в этом смысле Соединенные Штаты тогда стали примером для Европы?
А. Медушевский
―
Можно сказать, что идея конституционализма в чистом виде проявляется именно в период Американской и Французской революций. Это конец XVIII века. Это ситуация осознания гражданским обществом своих прав. Неслучайно все конституции начинаются со слов «Мы, народ, закрепляем права, которые являются неотчуждаемыми». В этом смысле появление первых писаных конституций, таких вот фундаментальных, как раз свидетельствует о появлении гражданской нации. В России этот процесс был остановлен крепостным правом. Как мы знаем, и в этот период, и в последующий формирование гражданской нации шло очень и очень медленно - скорее по культурным параметрам, нежели по социально-экономическим.
М. Соколов
―
Но ведь были конституционные проекты Никиты Панина при Екатерине II или Сперанского при Александре I. Значит, у них не было никаких шансов без революций?
А. Медушевский
―
Нужно сказать, что проекты эпохи так называемого просвещенного абсолютизма, то есть проекты Панина, Фонвизина, Безбородко и других, фактически не предполагали ограничение монархической власти. Единственное, что они имели в виду - это создание рационального полицейского государства. Полицейского государства в немецком понимании слова - Polizeistaat, то есть государство, которое опирается на законы. В этом смысле проект Сената Панина, собственно, был призван ввести процедуру для утверждения монархических указов. Это не было созданием парламентаризма в чистом виде. Проект Безбородко и другие проекты этого времени, собственно говоря, продолжали ту же линию - создание рационального государства, опирающегося на законы. Это была диктатура закона, говоря современным языком, а не конституция. Что касается проектов начала XIX века, если мы возьмем Сперанского, декабристов, то да, безусловно, здесь речь шла уже о более серьезных изменениях, о создании представительных институтов. Собственно, проект Сперанского, а также проект Новосильцева, «Уставная грамота Российской империи», проекты конституции Царства Польского, проекты конституции, которую Александр I дал немецким княжествам после Венского конгресса и победы над Наполеоном, основные законы Финляндии - весь этот корпус документов говорит о появлении идеи монархического конституционализма, которая выражается концепцией дуалистической монархии. То есть есть парламент, есть монарх, и между ними устанавливается определенное соотношение - конечно, при решающей роли монарха. Но все эти проекты не реализовались в России. Они только обсуждались в закрытых сферах и не получили практического применения.
М. Соколов
―
Но у революционеров-то, у декабристов были другие проекты. Собственно, конституционная монархия Муравьева и фактически республика с диктатурой - правда, скорее, такого военного лидера - Пестеля. Мы можем себе представить победу декабристов и реализацию подобных проектов?
А. Медушевский
―
Да, действительно, Никита Муравьев предполагал ввести в России некоторый аналог конституции Соединенных Штатов Америки. Он ориентировался на проект штата Массачусетс. Пестель ориентировался в основном на конституцию Французской революции, имея в виду также бонапартистский опыт, предполагая не федеративное, а унитарное государство. Можно сказать, что да, гипотетически мы можем поставить вопрос о том, как эти проекты могли быть реализованы в России. Ответ, на мой взгляд, заключается в том, чтобы посмотреть на страны, где такие проекты реализовались. Это Испания, где, например, движение Риего, так называемые «военной революции» реализовали подобные проекты. Это некоторые страны Латинской Америки, где возникали военные диктатуры, которые выполняли функции модернизации, то есть отмена крепостного права, установление формального юридического равенства, в ряде случаев отмена колониального господства в последующий период. Но все эти режимы были чрезвычайно нестабильны. Они предполагали постоянную череду переворотов и контрпереворотов. Если мы возьмем Испанию, то это постоянные войны между сторонниками монархии и республики. И это продолжалось на протяжении всего XIX века. Я думаю, что да, в случае реализации подобных проектов в России мы бы получили достаточно длительную политическую нестабильность, которая завершилась бы установлением авторитарного режима той или иной направленности. Возможно, опять-таки, в виде реставрации монархии.
М. Соколов
―
Если говорить о последующих временах, вот мы видим такой трагический сюжет с убийством Александра II в тот день, когда он фактически утвердил документы, которые прокладывали путь к системе ограниченного народного представительства. Александр III документы своего отца не одобрил. Но можно ли, опять же, говорить, что это решение 1881 года и проложило путь к последующим революционным событиям в России?
А. Медушевский
―
Я думаю, что схематично говоря, можно так сказать. И именно так считали русские либеральные историки этого времени. Например, Корнилов, который писал об эпохе Александра II очень подробно, и другие. И дело здесь связано не только с конституцией, но вообще со всем блоком реформ, которые проводил Александр II. Это, конечно, крестьянская реформа - освобождение крестьян, причем во многом с землей. Это судебная реформа, включая создание суда присяжных - реформа, которая по своей идеологии имеет значение до настоящего времени. Это городская реформа, это военная реформа, это реформа местного самоуправления. Фактически вводились начала гражданского равенства. И попытка введения ограниченного представительного института, реализация проекта Лорис-Меликова, должна была стать своеобразным завершением всего этого процесса модернизации, который был начат, но проводился непоследовательно. Он начал сворачиваться уже в эпоху Александра II, во второй половину его царствования, под влиянием трудностей и под влиянием консерваторов. И действительно, убийство Александра II положило начало радикальному повороту во внутренней политике: принятию закона о незыблемости самодержавия, фактически введению чрезвычайного положения, которое сохранялось вплоть до революции, и сворачиванию всех этих основных социальных реформ. Таким образом можно предположить (опять-таки, гипотетически), что сохранение этого курса и осторожное проведение социальных реформ при постепенном ограничении монархического абсолютизма, при его трансформации в правовое государство дало бы если не избежание революции, то, во всяком случае, избежание революции в столь резких, кровавых, деструктивных формах, со столь тяжелыми последствиями для страны.
М. Соколов
―
Я хотел бы уточнить: можно ли говорить, что российское самодержавие во 2-й половине XIX века и ближе к концу было ограничено, но не представительством, а бюрократией?
А. Медушевский
―
Оно, конечно, была ограничено бюрократией, поскольку всякая власть ограничена реальными ресурсами, которые она может использовать для собственного функционирования. Но ведь речь здесь идет не о правовых ограничениях, а о фактических. Тогда можно говорить о том, что реальная власть ограничена очень многими факторами - не только бюрократией, но, например, системой коммуникаций, связанных с географическим пространством, историческими традициями, наличием ресурсов - административных, военных, политических и так далее. То есть да, тогда слово «ограничение» мы понимаем не в правовом, а, я бы сказал, в чисто административно-управленческом смысле.
М. Соколов
―
Просто у коллеги Соловьева есть достаточно подробное описание того, как работал бюрократический механизм Российской империи. Было много случаев, когда повеление монарха заканчивалось ничем, или выхолащивалось, или задерживалось на долгие годы, так как бюрократия, какая-то ее группа, имела много способов, абсолютно законных, тормозить проведение даже прямого указания царя в жизнь.
А. Медушевский
―
Безусловно. Но это судьба очень многих российских реформ, начиная с реформ Петра Великого, многие из которых были заявлены, но не доведены до конца. Собственно говоря, на наших глазах аналогичные вещи происходили с реформами Горбачева и Ельцина, как мы знаем. Даже сегодня мы видим тот же самый процесс. Безусловно, бюрократия, в особенности если эта бирократия осознает себя как силу, если она имеет определенный уровень консолидации и своего корпоративного самосознания, представляет собой мощную силу, которая способна бросить вызов и самодержавию. Тем более, что формально она никак не отделена от самодержавия. Она является его продолжением в административной сфере.
М. Соколов
―
На ваш взгляд, Андрей Николаевич, когда закончилась традиционное самодержавие? Можно ли считать, что манифест 17 октября 1905 года и последовавшие основные законы Российской империи - это и была первая российская конституция? Ну или недоконституция.
А. Медушевский
―
Я думаю, что да, это правильный тезис. Можно сказать, что манифест 17 октября 1905 года и основные законы в редакции 1906 года были существенным шагом в направлении создания дуалистической монархии. Формально-юридически мы получаем конструкцию власти, которая предполагает двухпалатный парламент. Это Государственная Дума и Государственный Совет. Если они выступают консолидированно, они могут противостоять монарху. Например, в вопросах принятия бюджета и законодательства. Дела не меняет даже тот факт, что в основных законах монарх продолжает именоваться самодержцем. Конечно, многое в этой системе зависело не только от формально-юридических вещей, потому что формально-юридически мы можем говорить о введении дуалистической монархии по образцу Германии, Австро-Венгрии и ряда других государств. Но, конечно, в этом политическом режиме монарх, институт монархии явно преобладал в связи с тем, что существовал слабый парламентаризм, правительство целиком зависело от монарха и все основные властные ресурсы были у монарха. Он имел также огромное указное право. В целом в литературе существовал спор по этому вопросу. Некоторые интерпретировали данную систему как мнимый конституционализм, имея в виду именно сохранение наследия самодержавия, преобладание монархического компонента над парламентским компонентом. Но я бы не сказал, что это уникальная особенность России. По существу, мы имеем ту же систему в Германии того же времени - в Германской империи, в Австро-Венгрии, да и в ряде других стран. И в этом смысле это была переходная форма. Кстати говоря, был спор о том, является ли эта форма постоянной, или она является переходной. И если она переходная, то это переход к чему - к парламентской республике, к президентской республике или к каким-то другим формам, к смешанной форме правления. Вот так ставился вопрос уже тогда в юридической и политической литературе. Кроме того, мы можем сказать, что развитие процесса ограничения монархической власти во многом продолжалось и в последующее время. Собственно, переход России к республике в 1917 году был связан с тем, что монархия не смогла стабилизировать политическую систему. В это время Временное правительство выступает уже с идеей Учредительного собрания, готовит проекты конституции России. Если мы обратимся к содержанию этих проектов, то они очень напоминают конструкцию парламентско-президентской системы, которая была реализована в веймарской Германии того же времени, в 1918 году. Или в соседней Финляндии была принята сходная форма правления.
М. Соколов
―
Андрей Николаевич, тогда продолжайте. Собственно, вы сказали, был спор в литературе.
А. Медушевский
―
Я сказал, что этот спор завершился практически - тем простым обстоятельством, что уже в скором времени осуществился переход к республике. Она была провозглашена 1 марта 1917 года в результате Февральской революции и создания Временного правительства. Неслучайно Временное правительство поставило себе главной задачей принятие законодательства об Учредительном собрании и разработку полноценной российской конституции. Эта работа велась очень тщательно. Можно сказать, что те проекты, которые до нас дошли, позволяют сделать предположение, что Учредительное собрание могло принять конституцию парламентско-президентской республики, которая напоминала форму правления Веймарской республики, принятую в Германии почти тогда же, в 1918 году. Аналогичная форма правления была принята в Финляндии тогда же. Я думаю, что это сопоставимые величины или сопоставимые проекты для того, чтобы охарактеризовать, как развивалась правовая мысль и политический процесс после Первой мировой войны.
М. Соколов
―
Да, но теперь ведь можно говорить о реальности. Большевики-то реализовали свой проект конституции 1918 года. Потом его переделали для Советского Союза в 1924 году. Вот этот дискриминационный для всех слоев, кроме пролетариев, проект дал что-то позитивное для развития страны или нет?
А. Медушевский
―
Прежде всего нужно сказать, что вообще когда мы говорим «советские конституции», «советский конституционализм», мы понимаем, что здесь есть противоречие в определении. Потому что, конечно, речь не идет о реальных конституциях, если под конституцией мы понимаем какое-то ограничение власти. Фактически все советские конституции просто камуфлировали реальную диктатуру. Это относится и к первой советской конституции 1918 года, которая честно признавала, что формой правления в Советской России является диктатура. Это парадоксальная ситуация, когда конституция фиксирует диктатуру, вводя систему советов как альтернативу полноценному парламентаризму. Можно сказать, что продолжением этой системы стала конституция 1924 года, конституция СССР, которая развивала принципы федерализма, но одновременно развивала и принципы советской диктатуры, камуфлируя реальную однопартийную власть. Если говорить о том, что положительного вводили эти конституции, можно было бы сказать, что ответ во многом зависит от того, как вообще относиться к революции. Дело в том, что что та модель политического устройства, которая была введена большевиками, представляла собой мобилизационный политический режим (впоследствии он получил название тоталитарного), который имел чрезвычайно важную особенность. Он позволял осуществлять внеправовую мобилизацию человеческих ресурсов на решение задач модернизации, не считаясь с жертвами и потерями. В этом смысле можно сказать, что подобного рода конституционализм развязывал власти руки для проведения такой насильственной жесткой модернизации. Но всё-таки это была определенная модернизация, хотя и неправовая. Что я имею в виду? Я имею в виду, например, устранение остатков сословного строя, сословного неравенства, формальное равенство перед законом. Если не в конституции 1918 года, то позднее. Далее. Можно сказать, что это уничтожение крестьянства в последующее время, то есть решение аграрного вопроса таким образом - в результате сплошной коллективизации. Далее, конечно, урбанизация. Это тоже проблема. Это всеобщая грамотность, это борьба с эпидемиями, о чем сейчас много вспоминают. То есть можно сказать, что это базовый набор принципов модернизации, который осуществлялся на внеправовой основе. Вот так бы я сказал об этом.
М. Соколов
―
Слушайте, если мы возьмем ту же сталинскую конституцию, которая объявляла о построении социализма в СССР, ведь тому же Сталину и другим, тем не менее, пришлось - они захотели выйти за ее рамки. Ведь все эти тройки и инструменты большого террора выходили за рамки того, что было записано даже в этой конституции. И с точки зрения прав человека, мне кажется, это абсолютно декларативный документ, который не соблюдался ни часа.
А. Медушевский
―
Безусловно, я согласен с вами, что в отношении прав человека это никоим образом не работает. Я даже сказал бы больше. Когда вы говорите, что конституция закрепляла социализм (а она действительно говорила о том, что это страна победившего социализма), это ни о чем не говорит, потому что никто не знает, что такое социализм. Как и что такое коммунизм. Действительно, конституция 1936 года выступала камуфлирующим элементом. Но это была чрезвычайно талантливая операция по многим параметрам. Во-первых, она создавала новую легитимность режима - режима, который не выполнил своей главной цели. Ведь ранее обещалась коммунистическая революция во всем мире. Поэтому действительно коммунизм нужно было заменить построением социализма, но при этом сохранить диктатуру на переходный период. Таким образом, сохранялась легитимность власти и сохранялась диктатура. Далее. Очень важным компонентом этой реформы или этой конституции являлась попытка приблизить (хотя бы внешне) институты страны к представлениям о демократии. Естественно, это имело чисто декларативный характер. Но, тем не менее, были отменены ленинские идеи непосредственной демократии. Вводились всеобщие равные прямые и тайные выборы. Ликвидировались лишенцы, то есть все получали равные условия для голосования. Вводилась система институтов, напоминающая западный парламентаризм. Это прямые выборы в Верховный Совет. Верховный Совет выступает как аналог парламента. Он состоит из двух палат - Палаты Союза и Палаты национальностей. Президиум Верховного Совета выполняет функции так называемого коллективного президента. Если мы посмотрим на эту структуру, то внешне она действительно напоминает парламентские и даже президентские системы Запада. Неслучайно в тот период многие наивные люди говорили о том, что СССР переживает термидор, он возвращается к капитализму, создает буржуазную демократию. В некоторых американских газетах писали о том, что Сталин войдет в историю как новый Джефферсон. То есть это было совершенно блестящая, талантливая операция по дезориентации западного общественного мнения - и российского, кстати. Вспомним здесь кампанию по всенародному обсуждению сталинской конституции. Это ведь не чистая пропаганда. Это фактически политический пиар. То есть это интерактивное взаимодействие с обществом, индоктринация общества, создание иллюзорной картины мира. Эта иллюзорная картина мира действительно подкреплялась террором. Большой террор начался сразу после принятия конституции. Но и сама разработка конституции, ее начало и конец сопровождаются политическими процессами Зиновьева-Каменева, Бухарина-Пятакова и Рыкова. В чем я вижу смысл принятия сталинской конституции? Она создает определенную рамку. Она задает систему формальных норм. Наряду с формальными нормами, действуют неформальные нормы, которые регулируются с помощью террора. Так возникает очень интересный феномен, который Оруэлл назвал двоемыслием. Двоемыслие заключается в том, что для того, чтобы уцелеть в этой системе, вы должны постоянно переключать свое сознание с формальных норм на неформальные и обратно. Нельзя действовать только на основании формальных норм, то есть просто на основании конституции 1936 года, потому что есть неформальные. Но нельзя действовать и на основе неформальных норм, потому что тогда вы отрицаете легитимность системы. И вот, собственно, отсюда и проистекает эта шизофреническая ситуация, когда в голове нужно иметь две системы, и ваше выживание зависит от того, как быстро вы в определенный момент переключаетесь с одной системы на другую. Вот в этом я вижу значение этой конституции. Кстати говоря, это объясняет ее успешность в том смысле, что это самая длительная конституция из всех советских. Она существовала больше всех других конституций - около 40 лет, как мы знаем.
М. Соколов
―
А зачем было принимать брежневскую конституцию? Это улучшенный вариант сталинской, или просто для того, чтобы прикрыть непостроение обещанного Хрущевым коммунизма развитым социализмом?
А. Медушевский
―
Я думаю, что есть внешние причины и внутренние причины. Самая простая причина, внешняя, состоит в том, что нужно было что-то принять к юбилею Октябрьской революции. Это как раз 60-летие Октябрьской революции. Вторая причина, как вы справедливо сказали, состоит в том, что нужно было как-то порвать со сталинской конституцией. Потому что на Западе усилилась критика сталинизма, и сохранение сталинской конституции само по себе казалось одиозным фактом для легитимности системы. Третий внешний параметр заключался в том, что действительно в период хрущевской оттепели был разработан проект конституции. Как мы знаем, была принята программа - 3-я программа КПСС, которая говорила о построении коммунизма в Советском Союзе в ближайшие 20 лет. И действительно, поэтому нужно на было сдать назад, но сдать таким образом, чтобы всё-таки было поступательное движение. Поэтому вместо социализма ввели развитый социализм. И наконец, реальная причина, по которой эта конституция была нужна, и в чем состоит ее реальный вклад. Ее реальный вклад состоит во введении 6-й статьи о руководящей и направляющей силе советского общества. 6-я статья замечательна тем, что это единственная статья всех советских конституций, которая соответствовала действительности. Вы не будете спорить с тем, что КПСС была реальной силой советского общества, что она была руководящей силой, что она стояла над законом. И вот именно этот факт и выражает это положение. Почему это важно? Фактически мы видим, что впервые в советской истории реальная власть зафиксирована в конституции. КПСС или партия большевиков не упоминалась в первых советских конституциях вообще. Я имею в виду конституции 1918 и 1924 года. Она вскользь упоминается в сталинской конституции в 10-й главе, где она представлена как одна из общественных организаций. Но в брежневской конституции мы видим, что она становится основой политической системы. Фактически это означает символическое выражение правления номенклатуры. Реальная власть впервые зафиксирована в конституции, и именно с этого момента стало возможно, собственно, обсуждение вопроса о том, каковы юридические параметры действия Коммунистической партии. То есть должна ли Коммунистическая партия действовать на основании конституции или она стоит выше ее. Собственно, диссиденты эти вопросы и ставили, говоря: «Соблюдайте собственную конституцию». Вот это как раз и является продуктом принятия 6-й статьи брежневской конституции.
М. Соколов
―
Но в августе 1991 года мы видим революционный процесс. Собственно, 6-я статья упраздняется еще раньше. И в конце концов в 1993 году принимается новая конституция. На ваш взгляд, какое государство было создано уже в соответствии с этим документом, ельцинским?
А. Медушевский
―
Я думаю, что мы должны сказать несколько хороших слов о конституции 1993 года. Я считаю, что это замечательная демократическая конституция, либеральная. Она вводила систему управления, которая существует в мире, и которая известна как направляемая демократия. Этим объясняется и логика ее появления. То есть она ведь возникла в условиях общего острого кризиса между сторонниками возврата назад, к старой коммунистической номенклатуре, и сторонниками движения вперед, к демократическому правовому государству. Этим объясняются и трудности ее функционирования. Но значение конституции 1993 года я считаю эпохальным, потому что она подвела итоги грандиозного социального эксперимента, известного как попытка построить коммунизм. Собственно, кризис коммунистической идеи - во всяком случае, в ее советском понимании, в виде сталинско-брежневской диктатуры - конституция 1993 и подводит этому итог. Когда я говорю о том, что мы видим в этой конституции создание направляемой демократии, я имею в виду и определенные противоречия, заложенные в конституцию. Противоречия выражаются в конфликте между первыми двумя главами и последующими главами. Первые две главы написаны на основе международных актов о правах человека. Они являются очень четким (даже, может быть, лучшим для своей эпохи) выражением этих ценностей, принципов и норм. Фактически в них закреплены фундаментальные конституционные нормы, которые стоит напомнить и сегодня. Скажем, приоритет международного права над внутренним правом в области прав человека. Естественное право как основа построения политического режима. Разделение властей, федерализм. Профессиональный парламентаризм, которого никогда не было в России - как, собственно, и разделение властей впервые фиксируется в этой конституции. Независимость судебной власти, возвращение суда присяжных, отмена цензуры, политический плюрализм. Гарантии прав личности - в том числе гарантии, связанные с отменой цензуры. Возможность отстаивания своей точки зрения в реальных судебных спорах с властью и так далее. То есть можно привести очень много положений этих первых двух глав конституции, которые говорят о ее демократическом характере. С другой стороны, конституция фиксирует и достаточно авторитарную политическую систему, ставя президента фактически над системой разделения властей и вводя то, что в веймарской Германии называлось плебисцитарным президентом, способным управлять указами и способным противостоять парламенту в основных законодательных вопросах, имея к тому же прерогативу распускать этот парламент.
М. Соколов
―
Андрей Николаевич, ну так над нами вот так посмеются и скажут: да, действительно, две декларативные главы, а на самом деле Владимир Путин реализовал все возможности этой конституции. Де-факто упразднил то, что существовало какое-то время - разнообразные свободы и права, и теперь оформляет поправками новое государственное устройство. Так получается?
А. Медушевский
―
Не совсем так. Я не склонен здесь сводить дело к личности. Я считаю, что любая конституция работает постольку, поскольку она востребована обществом. Вот конституция 1993 года, может быть, и не предотвращала такого развития событий (я имею в виду тренд в сторону авторитаризма), но она и не ответственна за него полностью. Это не вина конституции. И я бы даже сказал, что это не вина отдельной личности. Тут, на мой взгляд, происходит сочетание позиции общества, которое оказалась достаточно пассивным, которое постоянно поддерживало традиционные стереотипы во имя сохранения стабильности. В принципе, эта позиция может быть понятна с учетом того, что страна распадалась дважды в течение XX века, и сама идея стабильности была очень важна, особенно в первые десятилетия после принятия конституции. С другой стороны, это, конечно, традиционный способ действия власти. И третий момент - это представления элиты, то есть лиц, которые принимают решения, о том, какая политическая система должна быть востребована в современных условиях. Вот на пересечении этих разных трендов мы видим определенные колебания в разных точках. Но основной вектор действительно выглядит таким образом, как вы его определили.
М. Соколов
―
Но что это - строительство такого самодержавия XXI века в квазиреспубликанском оформлении?
А. Медушевский
―
Вы имеете в виду поправки?
М. Соколов
―
Конечно.
А. Медушевский
―
Да, действительно, мы имеем очень серьезный корпус поправок. Фактически меняется 46 статей конституции. Можно сказать, что это в известной мере новая конституция, предложенная одной поправкой. Безусловно, это самая радикальная конституционная реформа за весь постсоветский период. Она значительно превосходит и реформу 2008 года, и реформу 2014 года. Если суммарно говорить о ее смысле, то я бы определил эту реформу как российский ответ на глобализацию и на кризис глобализации. Я бы выделил ряд основных моментов, которые здесь важны, имея в виду, что, конечно, все эти тенденции развивались в течение длительного времени. Сейчас они просто консолидированы и, так сказать, кодифицированы этими поправками. Во-первых, это, безусловно, изменение соотношения международного права и национального суверенитета. Проблема, которая встала очень остро в связи с кризисом самой глобализации, со столкновением интеграционных и дезинтеграционных процессов. Второй важный момент - это поиск легитимности для создания единой гражданской нации. Вот здесь усилилась консервативная историческая легитимность.
М. Соколов
―
То есть это то, что там о боге, языке государствообразующего народа, тысячелетней истории - вся вот эта псевдоидеология?
А. Медушевский
―
Я думаю, что это просто консервативная идеология - почему «псевдо»? Консервативная идеология как идеология, противостоящая либеральной идеологии, смысл которой заключается в том, чтобы ликвидировать разрыв в сознании, вызванный революцией. Для эпох реставрации чрезвычайно важно преодолеть такой разрыв. И в этом я вижу смысл этих положений - и о боге, что напоминает нам о традиционных ценностях, и о единстве исторического сознания, что напоминает нам о преемственности. Собственно, это юридическое закрепление преемственности с Советским Союзом, которая в международном праве ранее не отрицалась, теперь подчеркнуто и во внутреннем праве. И это, собственно, идея русского народа как государствообразующего и русского языка как государственного языка с подчеркнутым приоритетом в сторону патриотизма и таких национальных приоритетов в их консервативном понимании.
М. Соколов
―
На ваш взгляд, это похоже на корпоративное государство вроде Италии 30-х годов или Испании того же периода?
А. Медушевский
―
Да, похоже. Я думаю, что некоторые идеи оттуда и взяты. Другое дело, что, конечно, Испания и Италия (и Португалия, кстати, и Греция) - это более традиционные общества того времени. Ими было гораздо легче управлять. Население там было неграмотным. Поэтому я не стал бы проводить такую прямую аналогию. Но когда мы смотрим на основные ценности, которые лежат в основе этого пакета поправок, то мы видим, что это консерватизм, что это солидаризм (это прямо написано в поправках), что это идея обеспечить взаимосвязь между правами и обязанностями (это, кстати говоря, возврат к советским представлениям, потому что это отрицает концепцию естественного права), это идея патриотизма и это некоторое возрождение такой национальной риторики, концепции сильного государства вплоть до институционального выражения этих параметров. Поэтому да, я думаю, что здесь есть преемственность.
М. Соколов
―
На ваш взгляд, этот государственный механизм, который уродливо встраивается, во многом вопреки 1-й и 2-й главам - будет ли он эффективным?
А. Медушевский
―
Давайте для начала его определим. Я в своих работах использую понятие «конституционная диктатура». Я исхожу из того, что это понятие означает предоставление одной личности неограниченной власти на основе конституции (то есть конституция формально не нарушается), на основе единодушного согласия всех 3-х ветвей власти - законодательной, исполнительной и судебной - и на основе плебисцита, который выражает народную поддержку созданию такого рода системы. Можно сказать, что конституционная диктатура - это попытка разрешить определенный социальный кризис путем создания практически неограниченной власти одного лидера. Можно сказать, что это квазимонархические полномочия, которые предоставляются. И с этой точки зрения я думаю, что да, это создание новой системы управления - системы, которая имеет несколько другие параметры легитимности. Я бы выделил 3 таких основных изменения, которые закладываются поправками. Во-первых, это новый метаконституционный статус президента. Он определяется теперь как гарант гражданского мира и согласия в стране, а не только как гарант конституции. Это, на мой взгляд, очень важно, потому что это дает ему экстраконституционный или метаконституционный статус. Во-вторых, чрезвычайно расширяются его полномочия. Фактически его полномочия преобладают над полномочиями всех других ветвей власти. Он выступает как монарх или диктатор - в этом смысле вполне конституционно. И третий важный момент - это обнуление сроков пребывания у власти. То есть фактически предоставление ему возможности бессрочного пребывания у власти в результате изменения соответствующей статьи конституции о сменяемости власти и сроках полномочий, как мы знаем. Президент получает возможность оставаться у власти безотносительно к периоду в 20 лет, когда он уже находился у власти. Это достигается изменением статьи 81, которая обнуляет предшествующие сроки действующего лидера и предоставляет ему возможность баллотироваться на высший пост 2 следующих срока. Вот сочетание этих 3-х параметров - символический статус, огромные властные полномочия (напоминающие, кстати говоря, дуалистическую монархию) и возможность воспроизводить себя у власти в течение очень длительного периода, по существу неограниченного - создают предпосылки для появления новой политической системы.
М. Соколов
―
И последнее - буквально 30 секунд. Всё-таки ваша личная позиция - не идти, высказываться против, голосовать за? Что вы думаете о существующем выборе?
А. Медушевский
―
Я считаю, что нет никакой разницы от того, пойдете вы или нет, потому что процедура всероссийского голосования никак не влияет на судьбу поправок конституции. Поправки конституции, как я уже сказал, приняты (во всяком случае, формально) в соответствии с конституцией. То есть они не нарушают явным образом статьи 136 и 108. Для того, чтобы поправки в конституцию были приняты, нужно согласие 2/3 в Государственной Думе, 3/4 в Совете Федерации и 2/3 субъектов. Это условие выполнено, поэтому поправки уже вступили в силу. Что же касается всероссийского голосования, то согласно разъяснению Конституционного Суда, эта процедура не имеет никакого отношения к принятию поправок. Она является легитимирующей основой этого процесса и имеет только тот смысл, что демонстрирует поддержку общества в отношении данных поправок. Поэтому если вы принимаете участие в подобном голосовании, вы легитимируете эту процедуру, но никоим образом не меняете ситуацию, безотносительно к тому, проголосуете вы за поправки или против них.
М. Соколов
―
Спасибо! Я благодарю сегодня нашего гостя - профессора Андрея Медушевского. Мы говорили о конституционных проектах в программе «Цена революции», которую вел Михаил Соколов.