Как власть теряла доверие верноподданных. Настроения россиян в 1914-1917 гг - Владислав Аксенов - Цена Революции - 2017-02-05
М. Соколов
―
Добрый вечер, в эфире программа «Цена революции», у нас в гостях историк, старший научный сотрудник Института истории Российской Академии наук Владислав Аксенов.Добрый вечер.
В. Аксенов
―
Здравствуйте.
М. Соколов
―
Говорим мы на такую историко-социологическую тему о массовом сознании россиян перед великой войной и о его изменении к 1917 году.И я напомню, что мы в прямом эфире сегодня, для смс-сообщений телефон +7-985-970-45-45, и есть Твиттер-аккаунт @vyzvon, так что Владислав сможет вам ответить на актуальные какие-то яркие вопросы по ходу дела.
А я задам свой вопрос. Владислав Бэнович, как анализировать настроения различных слоев российского общества, если не было социологии в современном смысле?
В. Аксенов
―
Хороший вопрос. Дело в том, что социологии не было, но были источники, которые обладают признаками массовости. Ну, например, с какими источниками работаю я? Это перлюстрация частных писем, были такие «черные кабинеты», к несчастью для современников и к счастью для нас, историков, потому что они представляют ценнейшие материалы, в ГАРФе находятся десятки тысяч перлюстрированных писем.
М. Соколов
―
Это копии или выписки?
В. Аксенов
―
Это и копии, и выписки - разные варианты. Потому что иногда какие-то письма полностью изымались, иногда с них снимались копии, перепечатывались. Но главное, что этот источник носит признаки массового.Потом еще интереснейший документ – это протоколы по обвинению в нарушении 103 статьи Уголовного уложения, это оскорбление императора, причем, фиксировались и обстоятельства, при которых наносились оскорбления, фиксировались слова, анализ одной лексики, да, это отдельная очень интересная задача, фиксировался социальный статус, семейное положение и прочее-прочее-прочее.
М. Соколов
―
А это массовый источник?
В. Аксенов
―
Да, я, допустим, проработал 1474 дела за всю Первую мировую войну, учитывая, что люди случайно, как правило, попадались под руку представителям власти, здесь, в общем-то, выдерживаются требования вот к этой случайной и репрезентативной выборке. Но я уж не говорю, допустим, о дневниках, которые и опубликованы, сегодня многие из них, какие-то в архивах еще находятся. То есть, на самом деле источниковая база достаточно широкая, и современному исследователю не составляет труда составить себе общую картину настроений, динамики этих настроений вот в период Первой мировой войны.
М. Соколов
―
А вот если я придерусь, вот эта выборка по оскорблению величества, а насколько она трезва? В прямом смысле.
В. Аксенов
―
Хороший очень вопрос. Действительно значительная часть оскорблений была совершена в состоянии опьянения, но есть другая известная поговорка: что у пьяного на языке, у трезвого на уме. И в принципе эти оскорбления, они коррелируют с массовыми настроениями, которые по другим типам документов очень хорошо вычленяются, понятно. То есть, задача историка – это не только критиковать источники, с которыми он работает, но еще и проводить сравнение, сопоставление разных групп. И вот применяя такой комплексный анализ, мы вполне можем говорить о верифицированных каких-то тезисах, выводах, вещах.
М. Соколов
―
Давайте мы начнем тогда с такой ситуации, с настроений перед войной. Вот что мы видим, вот есть одна из таких, может быть, теорий, может быть, версий развития событий, что был некий революционный подъем. Вот на ваш взгляд, был он или нет?
В. Аксенов
―
Действительно с 1912 года начинает активно расти рабочее забастовочное движение, причем, Ленин уже в начале 1913 года формулирует эту свою известную концепцию о революционной ситуации и пишет о том, что рабочий встал на путь революционной борьбы. Затем он повторяет свои слова в июле 1914 года, и тому были свои причины.Ну, допустим, можно такие цифры привести. Вот за первые полгода 1914 года произошло в два раза больше политических выступлений рабочих, чем за весь 1913 год. Более того, по количеству потерянных рабочих дней первые полгода 1914 года опередили весь 1917 год, революционный год. То есть, накал этой стачечной борьбы был колоссальный. И не случайно в советской историографии даже рождается концепция отложенной революции. Некоторые советские историки полагали, что революция бы все равно произошла, случись или нет война.
Ну, я на самом деле эту концепцию не разделяю. Почему? Потому что все-таки социальная база протестов в июле 1914 года была довольно узкой. Если у нас 1917 год – это самая настоящая народная революция, в которой приняли участие все социальные группы, то в июле такого мы все-таки не наблюдаем. Но что интересно, опять-таки, по перлюстрированной корреспонденции, когда мы ее читаем за май, март, июнь, июль, очень много обыватели проводят прямые сопоставления с событиями 1905 года, то есть сравнивая эти события с Кровавым воскресеньем, потому что 3 июля была расстреляна демонстрация путиловских рабочих.
Там несколько человек погибло, и многие полагали, что это станет таким же толчком, как и Кровавое воскресенье, к новым революционным событиям. Кто-то сравнивает с Декабрьским вооруженным восстанием в Москве, потому что 7 июля в Петрограде на центральных улицах начинают возводить баррикады, переворачивают трамвайные вагоны, вступают в вооруженные перестрелки с полицией. То есть, обывателям кажется, что революция начинается. Но я сомневаюсь, что она бы тогда началась, но тем не менее, предпосылки революции появляются задолго до собственно 1917 года.
М. Соколов
―
Скажите, а вот отношение этих людей, которые оценивают ситуацию, как бы не рассчитывая на то, что это будет прочитано полицией, они все-таки относятся к этим событиям доброжелательно, или, так сказать, со страхом, с испугом, не хотят повторения 1905 года?
В. Аксенов
―
Сложно сказать, потому что разное отношение. Понятно, что это определяется политическими пристрастиями, вот авторов этих писем, когда мы читаем переписку людей, исповедовавших социалистические взгляды, там речи приветствия этого революционного движения, многие, причем из революционеров, с сожалением отмечают, что, да, вроде бы с одной стороны мы видим подъем революционной борьбы, с другой стороны, в этой борьбе очень силен такой низменный бунтарский мотив: рабочие грабят магазины, пивные лавки, бьют стекла. То есть, это все-таки еще не революция, а хулиганство, то есть, социальной вот такой классовой сознательности этим авторам писем не хватает.Другие с каким-то эсхатологическим страхом говорят, что, да, революция неизбежна. То есть, перед нами, в общем-то, весь спектр эмоций, вся палитра. И это сохраняется на протяжении всей Первой мировой войны. То есть здесь как-то, наверное, тяжело говорить о процентном соотношении вот этих групп.
М. Соколов
―
А как меняется настроение, ну, вот с приближением собственно войны? Вот начинаются тревожные сообщения, мобилизация, вот, скажем, август 1914 года, что мы видим тогда? Вот патриотические демонстрации, когда они возникли?
В. Аксенов
―
Есть такая в историографии схема, что якобы объявление Германией войны России 19 июля 1914 года враз поменяло настроение с революционного на патриотическое. Сам, кстати, Ленин писал с сожалением о том, что все-таки вот, как показала история, в пролетариате были сильны якобы шовинистические настроения, вот он ожидал от пролетариата классовой сознательности, а рабочие оказались шовинистами.На самом деле не все так просто, потому что, на мой взгляд, говорить о всеобщей патриотической эйфории применительно к июлю 1914 года, к августу, не приходится. Но здесь я не знаю, может быть, стоит сначала отметить парадоксальность понятия «патриотизм», потому что…
М. Соколов
―
А что парадоксального? Босфор наш, проливы наши…
В. Аксенов
―
Когда мы говорим о патриотических настроениях, какое мы содержание вкладываем в этот термин? То есть, совершенно очевидно, что патриотизм и монархизм – это не тождественные понятия. Может быть патриотизм без царя.Я, допустим, могу привести в пример известного такого теоретика правого движения доцента Юрьевского университета Никольского, который очень презрительно на протяжении всей Первой мировой войны отзывался о Николае II, называл его полковником, но считал себя монархистом. Допустим, Лев Александрович Тихомиров, тоже известный консервативный деятель, негативно оценивал роль Николая II.
Поэтому патриотизм и монархизм и любовь к Николаю – это не одно и то же. Более того, иногда патриотизм противопоставляют революционным настроениям. Это тоже некорректно, потому что, на мой взгляд, революция 1917 года – это абсолютно патриотическая революция.
М. Соколов
―
Чтобы довести войну до победного конца. Но потом, правда, не получилось.
В. Аксенов
―
В том-то и дело, что здесь речь даже не о войне, революция 1917 года, я не буду сейчас о ней говорить, это, конечно же, отдельная тема, просто так вот один свой тезис озвучу, она совершилась под лозунгом свободной России. Другое дело, что социалисты, либералы, монархисты по-своему понимали понятие свободы, но этот лозунг свободной России объединил людей, и это, безусловно, патриотический лозунг. Возвращаясь к природе патриотизма и конкретно к вашему вопросу о настроениях в июле-августе 1914 года, я предлагаю говорить о патриотизме в очень узком смысле этого слова, а именно патриотизм как провоенные настроения, да?
М. Соколов
―
Лояльность к власти.
В. Аксенов
―
Да, лояльность общему курсу внешнеполитическому. И, соответственно, антипатриотизм – это не тождественно революционным настроениям, потому что те же самые революционеры меньшевики, эсеры, оборонцы, они вроде как поддержали войну. То есть, антипатриотизм, антивоенные нестроения.Так вот, в современной историографии существует раскол между историками. Можно в одних работах прочитать о том, что патриотизм как провоенные настроения был, другие историки пишут, что его не было. Но вот я склоняюсь все-таки ко второй группе историков, и на мой взгляд эта проблема решается довольно просто, достаточно сравнить те источники, которые говорят нам о том, был он или не был.
Вот какие источника свидетельствуют о наличии патриотизма. Во-первых, это публикации в официальной прессе, замечу, подцензурной прессе. Во-вторых, это всевозможные адреса, то есть письма Николая II главнокомандующему от частных лиц, которые выражают свою солидарность с правительственным курсом. Но совершенно очевидна, с одной стороны, заказанность ряда из этих писем, с другой стороны, эти люди, адресанты, они принадлежат конкретной политической группе, это сторонники правомонархических идей. Ну, и плюс еще дневники, в которых тоже встречаются вот провоенные настроения.
И другая группа источников, это, собственно говоря, те документы, о которых я сегодня уже говорил. То есть, это материалы перлюстрации, материалы уголовных преследований людей, оскорблявших императорские особы. Те же самые дневники тоже. То есть, это те источники, которые обладают признаками массового источника, и эта группа, безусловно, более репрезентативна.
При этом нельзя отрицать, что патриотических настроений вообще не было. Допустим, если мы говорим об интеллигенции российской, я думаю, что все-таки большинство интеллигенции поддержало войну. Как образованные люди понимающие, скажем, расклад сил и понимавшие неизбежность в конце концов этого конфликта.
М. Соколов
―
Вот смотрите, Милюков же выступал против войны на стороне Сербии, он был болгарофилом, но когда началась война, то он решил, что надо поддерживать власть, поскольку: это моя страна и германец, так сказать, враг.
В. Аксенов
―
Совершенно верно. То есть, это те люди образованные, которые представляли себе цели, задачи. Они понимали, что война стала неизбежностью. А вот если мы возьмем все-таки основную социальную группу России, которая и была основной в армии, крестьянство, то я убежден, что процентов на 90 крестьяне войну, по крайней мере, не понимали, как минимум, да, если не выступали против нее.
М. Соколов
―
А доказательства?
В. Аксенов
―
Доказательства – ну, доказательств очень много. Опять-таки, те же самые протоколы обвинения крестьян. Совершенно очевидно, что война, начавшаяся в разгар сельскохозяйственных работ, не могла приветствоваться крестьянами, потому что мужчины шли на фронт, они оставляли женщин с не собранным урожаем и они понимали, чем это грозит. С фронта потом шла корреспонденция, которая так же перлюстрировалась, в которой крестьяне были не в восторге от войны.Кроме того, для того чтобы поддерживать войну, необходимо как минимум понимать, с кем эта война ведется, против кого она ведется. А политическая пропаганда, антивоенная пропаганда правительства, она, в общем-то, сразу стала давать сбои, показывать свою несостоятельность. Об этом, кстати, писали многие современники, генералы вспоминали – Данилов, Брусилов и так далее, они писали, что крестьяне не мыслят категориями национальными, словосочетания «российский крестьянин» в лексике российского крестьянина не было. Были крестьяне вятские, там, и так далее.
М. Соколов
―
Вот нас и спрашивают: отличались ли они в центре, на юге, в Сибири, настроения сельской России?
В. Аксенов
―
Отличия, конечно же, были. Но я повторяю, что если мы говорим об отношении к войне, то в целом российское крестьянство, как минимум, эту войну не понимало. Я всегда привожу два таких ярких, на мой взгляд, примера. Ходил анекдот, и в то же время карикатура была опубликована на эту тему. Как-то на одном сельском сходе грамотный крестьянин решил своим односельчанам донести содержание газет и зачитал отрывок, где очень так ясно, доступно объяснялись и цели войны, самое главное – расстановка сил: кто с нами, кто против нас. Когда он закончил читать, из зала прозвучал вопрос: ну, а псковские-то за нас?(смех)
В. Аксенов
―
Или другой пример. Сам Николай II назвал Первую мировую войну Второй Отечественной. Первая Отечественная война у нас 1812 года с французами. Вот Вторая Отечественная 1914 года. Какой вывод сделали крестьяне? Вывод очень логичный: что воюем опять с Францией.
М. Соколов
―
Скажите, а вот это знаменитое событие, собственно, на Дворцовой площади – манифестация, подъем, люди встали на колени с пением «Боже, царя храни!» - это же не раз описано. Мы как-то с вами спорили, вы мне доказывали, что не все так просто. Давайте мы об этом расскажем.
В. Аксенов
―
Вот эта вот картина всеобщего единения на Дворцовой площади 20 июля, хотя на самом деле там было несколько демонстраций патриотических, они начались после мобилизации, то есть 17, 18, 19, 20 числа. Потом была патриотическая манифестация 22 июля, закончившаяся разгромом немецкого посольства. Но центральной считается 20 числа, потому что тогда Николай II огласил манифест о вступлении России в войну, и журналы, прежде всего такой журнал, как «Нива», они и начинают создавать тогда миф об этом патриотическом единении, описывают стотысячную толпу на Дворцовой площади и о массовом коленопреклонении.Ну, во-первых, какие источники нам сегодня позволяют опровергнуть все эти картины. Дело в том, что эта манифестация, она была зафиксирована фотоателье Карла Буллы. С разных точек Дворцовой площади работали фотокорреспонденты, у нас с десяток фотографий именно этого фотоателье, потом есть еще частные снимки. И, в общем-то, события этого дня нам визуально знакомы, известны. То есть, я могу сказать, что на Дворцовой площади, конечно, не стотысячная толпа собралась, там от силы, может быть, 10 тысяч человек, максимум 15, но не более.
А что касается коленопреклонения, то вообще толпа очень интересно расположилась. Основная масса обступила Александрийский столп, и два ряда демонстрантов с хоругвями, с портретами Николая II, с лозунгами, они были отделены полицией от основной массы толпы, и вот именно они на колени опускались. Их было не более сотни человек.
М. Соколов
―
А народ за ними шел?
В. Аксенов
―
Народ за ними стоял и с любопытством на это все дело смотрел. И, кстати, интересно, что опять-таки по перлюстрации, добавляя, разбавляя эти фотодокументы еще и письменными источниками, мы узнаем, что по Невскому проспекту шла толпа с пением «Варшавянки», где-то пели «Боже, царя храни», где-то пели «Вы жертвою пали в борьбе роковой».
М. Соколов
―
Но это не был такой, как бывает нынче, как говорят, «путинг», когда людей собирают официально, платят деньги или там просто обязывают пойти? Вот что об этом известно?
В. Аксенов
―
Очевидно, что вот эти два ряда демонстрантов с хоругвями, опустившиеся на колени, это была организованная группа монархистов, которые ходили с этими хоругвями еще 18 и 19 июля.
М. Соколов
―
А фотографы прямо там перед ними и стояли?
В. Аксенов
―
А фотографы стояли с разных точек…
М. Соколов
―
То есть, это не было так, что скоординированно они и фоторепортеры работали?
В. Аксенов
―
Нет, это скоординировано не было, но самое главное, что эти фотодокументы, они как раз-таки опровергают все эти тезисы. И, к сожалению, вот эти мифы о массовом коленопреклонении, о стотысячной толпе, они потом тиражировались, переходили в воспоминания, и сегодня иногда ретранслируются историками профессиональными, что, конечно же, особенно обидно, потому что есть документы, фотодокументы, которые позволяют нам это все опровергнуть.Другое дело, что это не значит, что патриотизма не было вообще.
М. Соколов
―
Погромили посольство – патриотический акт.
В. Аксенов
―
Хулиганский акт во многом, то есть, сочетание, вот этот революционный энтузиазм, хулиганский энтузиазм рабочей среды, он ведь никуда не испарился. Вот я упомянул сегодня, что некоторым вот эта трансформация и переход от революционной психологии к патриотической, монархической казалась какой-то волшебной, как по мановению палочки, да? Нет, на мой взгляд, этой трансформации резкой не было, просто революционные настроения, они, во-первых, не противоречили провоенным настроениям, о чем мы уже сегодня упомянули. И, во-вторых, они очень хороший находили выход в антигерманской пропаганде, потому что германофобия с первых дней буквально войны, она оттягивает на себя вот это российское бунтарство.Причем, что интересно, на эту германофобию делают ставку военные власти, прежде всего Николай Николаевич, главнокомандующий, когда понимает, что после первых поражений на фронте – а первые поражения уже с августа начинаются, Восточно-Прусская операция – необходимо искать виновного, этого виновного находят в лице внутренних шпионов, которых назначают, вот этих внутренних немцев. И данная линия активно в пропаганде раскручивается. Но она в конце концов оборачивается против самих властей, потому что когда рядовых шпионов не обнаружили или поняли, что дело не в рядовых шпионах, начинают смотреть наверх, и уже саму Александру Федоровну обвиняют в том, что она якобы протянула прямой телефон в Берлин и сообщает обо всех тайных операциях Генштаба.
М. Соколов
―
Владислав, а как же мобилизация? Ведь там почти 95%, кажется?..
В. Аксенов
―
96%.
М. Соколов
―
96% пришли на участки и пошли на фронт. Ну, или куда пошлют.
В. Аксенов
―
Во-первых, крестьянам идти было просто некуда, как и рабочим. Для того чтобы скрываться, необходимы деньги, необходим дом. Кстати, те же самые рабочие в своих воспоминаниях потом сообщали, что, я бы не пошел, да другого пути нет.
М. Соколов
―
А взятку, там, дать?
В. Аксенов
―
Вот давали взятку. Я могу такой привести пример, действительно 96% явились на все эти участки, но потом уже осенью 1914 года создается специальная комиссия по переосвидетельствованию белобилетников и прочих. И вот оказывается, что примерно до 40% людей, получивших белый билет, оказывается, получили его незаконным путем. Называются даже суммы взяток – от 400 до 500 рублей стоил билет.
М. Соколов
―
Это много?
В. Аксенов
―
Средняя зарплата рабочего – 232-234 рубля. Это в год.
М. Соколов
―
То есть, полтора-два годовых дохода?
В. Аксенов
―
Да, то есть, понятно, что это не путь для крестьян или для рабочих. Поэтому шли на войну как на очередную повинность. Если у нас есть время до перерыва, я могу зачитать очень интересное письмо, вот как раз из перлюстрации, жителя Екатеринослава. Август 1914 года, он пишет, цитирую: «Начну с настроения русских доблестных войск или, вернее, мобилизованных рабочих и крестьян. Об энтузиазме речи быть, конечно, не может, даже прыткие корреспонденты и сотрудники «Русского слова» черпают свой энтузиазм скорее в редакционных комнатах, чем от общения с воспылавшей патриотическим гневом толпой. Какой уж там энтузиазм. За все время мобилизации, шатаясь по городу, могу сказать, что не видел не только энтузиазма, но даже не встречал просто веселой физиономии. Полицию всюду встречают камнями и кошачьими концертами. Здесь полицейских сняли с многих постов, дабы не возбуждать запасных. В первый день мобилизации здесь было крупное столкновение со стражниками. Убито было трое и ранено трое».
М. Соколов
―
Ну, что ж, Владислав Аксенов в эфире «Эха Москвы», продолжим после короткого перерыва.РЕКЛАМА
М. Соколов
―
Продолжаем наш разговор в программе «Цена революции» с Владиславом Аксеновым - историком, старшим научным сотрудником Института истории Российской Академии наук.Вот мы в перерыве тут поговорили, и действительно интересная такая деталь. Владислав, может быть, вы тогда расскажете об оценках Охранного отделения ситуации?
В. Аксенов
―
Да, интересно, насколько профессиональные борцы с революцией вот эту ситуацию оценили. Потому что одно дело, какие прогнозы мы, сегодняшние современные историки, строим, и как на это все смотрели изнутри. Вот я могу привести такой пример. В сентябре 1914 года, то есть, когда, по идее, этот патриотический еще накал, патриотическая эйфория сохранялась, начальник Департамента полиции МВД Брюн-де-Сент-Ипполит разослал секретный циркуляр губернаторам, местным властям, в котором говорилось о том, что, с одной стороны, патриотическая эйфория имеет место быть, но переоценивать ее не стоит, она носит временный характер и, самое главное, предупреждал о том, что революционные настроения в обществе еще сохраняются. То есть, опасность революции, она присутствует. Это взгляд изнутри профессионального борца с революционерами, который, в общем-то, коррелирует с тем, о чем мы сегодня говорим.
М. Соколов
―
Вот вы упомянули уже погром посольства в Петрограде, или в Петербурге в тот момент, а вот в Москве же были позже погромы уже в 1915 году. Какова их причина, собственно? Это тоже попытка снятия вот этих настроений недовольства? И вообще, на ваш взгляд, вели ли эти антинемецкие погромы к революционной ситуации, по крайней мере в сознании, типа, начали с немцев, а продолжим барами?
В. Аксенов
―
Вы знаете, по форме эти погромы, они мало чем отличались от погромов, допустим, июня 1914 года или июля, или марта-апреля. Погромов было очень много, по всем городам они шли. В Москве погром немецкий был еще в октябре 1914 года. Майский погром 1915 года, наверное, самый известный, самый «раскрученный». Причем, до сих пор не ясно – кто-то обвиняет в организации этого погрома московские власти, что таким образом хотели дать выход этим накопившимся германофобским эмоциям.Кто-то говорит наоборот о том, что погром шел снизу, причем, во время этого погрома ведь наблюдались и антицарские, антимонархические высказывания. Была оскорблена сестра императрицы Александры Федоровны, в ее карету, она проезжала когда по Тверской, кажется, полетели камни, раздавались плевки, оскорбления, и потом об этом факте писала с прискорбием императрица уже в своих письмах.
Хотя многие современники отмечали все-таки доминирование такого бунтарского порыва, иррационального во многом, опять-таки не без нетрезвых состояний, не обошлось, громили винные лавки. Но, тем не менее, это был, конечно же, очень опасный сигнал для власти. Потому что власть на какое-то время потеряла контроль над городом, причем, аналогичная ситуация в сентябре того же 1915 года повторилась в Астрахани, в других поволжских городах. То есть, в какой-то степени это были очень тревожные сигналы, сигналы этого неудержимого народного бунта, бессмысленного и беспощадного, которому власти в тех условиях мало что могли противопоставить.
М. Соколов
―
Вот Дмитрий ставит вопрос нам ребром: а когда началось падение рейтинга царской власти среди простого народа? Замеры, пожалуйста.
В. Аксенов
―
Вот очень это интересный сложный вопрос. Ну, есть в советской историографии, была такая схема, что вера в доброго царя, она закончилась 9 января 1905 года во время Кровавого воскресенья. В принципе, действительно после первой российской революции во эти антимонархические или может быть даже не антимонархические, а конкретно антиниколаевские настроения, они усиливались. И вот к вопросу о патриотизме, я, допустим, могу привести другие высказывания, вот я зачитывал отрывок из перлюстрированного письма, я могу зачитать отдельные высказывания тех людей, обывателей, которые оскорбляли Николая II, допустим.Ну, вот, декабрь 1914 года, мещанин города Кишинева сказал: «Наш государь напрасно губит людей. Пусть он сдохнет, все равно он Германию не победит, потому что германский царь умный, а наш царь дурак».
Вот еще могу привести слова учительницы клинской женской гимназии, ей 27 лет было, в октябре 1915 года она сказала: «Ну вот и наш Николашка-дурачок поехал в действующую армию, да еще и захватил с собой своего незаконнорожденного хромого наследника». Учительница это, между прочим, говорит, то есть, человек образованный.
Или 3 ноября 1915 года мещанин Могилевской губернии, тоже человек образованный, сказал: «Царь наш Николай II – дурак, идиот, продал Россию Вильгельму и войну затеял с целью уничтожить людей, чтобы не наделять их землей».
М. Соколов
―
Слушайте, они вот высказались так, но кто-то ведь патриотически донес, и их даже судили и наказали ведь.
В. Аксенов
―
Вы знаете, там были разные обстоятельства. Кто-то под воздействием каких-то эмоций прямо в присутствии официальных лиц произносил эти слова, и официальные лица уже не могли не отреагировать. На кого-то действительно доносили, иногда сводили счеты, приписывая человеку то, чего он не говорил.Если позволите, я еще одно высказывание приведу, мне оно очень нравится. Это крестьянин Нижегородской губернии Василий Поляков, 43 года, он работал в Астрахани извозчиком, и вот в феврале 1916 года он сказал: «Если меня будут брать на войну, я все равно не пойду, а если пойду, то за Вильгельма и вместе с ним всажу нашему царю осиновый кол в задницу (извините). Он всю Россию и нас мучит».
Но интересна здесь даже не вот фразеология этого Полякова, а то, что потом приписал полицейский. Он написал, что Поляков малограмотен, женат, не судился и политически благонадежен. Так вот, интересно, если политически благонадежные люди позволяли себе такие оскорбления, проклятия, угрозы убийства в адрес Николая II, что же тогда думали и говорили политически неблагонадежные.
Кстати, я могу вам сказать, чего хотели политически неблагонадежные, они хотели всего лишь свержения монархии. То есть, здесь очень интересно, оказывается, что рядовой обыватель был более радикализирован и негативно настроен к царской власти, чем профессиональный революционер. Потому что для одного неприятие власти выливалось в ненависть к конкретному человеку с желаниями его убить, причем, в самых таких жестоких формах, а для другого Николай II был не более чем символ, он был деперсонифицирован, это был символ монархии, который просто нужно свергнуть.
И вот эта, что ли, инверсия революционеров-радикалов и простых обывателей, она во многом и приводит потом к революции, которая, как известно, для революционеров оказывается абсолютно неожиданной, ни для кого – ни для социалистов, ни для либералов. И им приходится уже догонять вот эту эмоциональную народную толпу, которая выдвигает новые лозунги и прочее-прочее.
М. Соколов
―
Вот нам тут намекают про средства массовой пропаганды. Вот девушка Таня (или женщина – извините уж): «Богатая станица юго-востока Воронежской губернии с малороссийским населением, газету выписывал 1 человек из 7 тысяч» - ну, не знаю, откуда такие данные.А вот простое мнение: «Телевизора у них не было». То есть, влияние пропаганды было не настолько мощным зомбирующим, как сейчас. Поэтому с мозгами все было плохо, и войну проиграли – это вам скажут.
В. Аксенов
―
Но дело не только на самом деле в недостатке печатной продукции, дело в том, что это и малообразованность, конечно же, крестьян, это и господство каких-то архетипических, может быть, механизмов мышления, потому что многие крестьяне как, например, объясняли себе начало войны? То есть, они же пытались понять, для чего война началась. Кто-то говорил, что Николай II проиграл Россию в карты, продал за бочку золота. Другие вообще рисовали очень интересные схемы, что якобы Франц Фердинанд сватался к Ольге Николаевне, она ему отказала, и из-за этого началась война.То есть, здесь недостатком пропаганды объяснить отсутствие патриотических настроений все-таки нельзя, потому что в конце концов пропаганда приходила в деревню через, скажем, лубочные открытки.
М. Соколов
―
Козьма Крючков?..
В. Аксенов
―
Один из главных героев, и не только Козьма Крючков. Римма Иванова, например, известная медсестра, о ней даже фильм сняли, как она, когда был убит командир, она повела за собой солдат, но в этом бою была сражена пулей. Снимались фильмы, и, кстати, когда фильм вышел, отец Риммы Ивановой и ее брат написали на имя МВД министру внутренних дел письмо с просьбой запретить его к показу, потому что, - он сказал, - что с таким зверским лицом моя дочь не могла идти в атаку, она была очень набожной и вполне пацифисткой.
М. Соколов
―
Кстати говоря, о набожности. А как на настроение публики влияла церковь?
В. Аксенов
―
Церковь с начала войны включилась в эту самую пропаганду. Ну, во-первых, давайте вспомним, что в манифесте Николая II о вступлении России в войну, там четко уже основные вот эти концепции были обозначены. Первая концепция о том, что Россия исторически защитник всех славянских народов, поэтому мы не можем оставить Сербию один на один. И во-вторых, в манифесте было словосочетание «святая Русь», и тем самым война еще преподносилась как некая такая святая духовная обязанность России.Церковь поддерживала, конечно же, эту идею. Но все дело в том, что к церкви у обывателя было очень и очень неоднозначное отношение. Сами церковники с 1907 года начинают писать о расцерковлении прихожан. И вот опять-таки архивные дела, дела по конфликтам прихожан со своими приходскими священниками, они нам иллюстрируют, что с 1907 года ежегодное количество конфликтов вплоть до 1914 года увеличивается. Но тому - отдельная это тема для разговора - много было причин.
В принципе иногда вот пытаются доказать наличие патриотизма неким религиозным энтузиазмом 1914 года, действительно проводятся молебны, учащаются посещения церкви прихожанами, но это ни в коем случае не свидетельство о росте патриотических настроений, потому что понятно, что когда брат, муж идет на войну, то человек идет поставить, там, за здравие или за упокой свечку. Поэтому церковный вопрос, духовное единство – это тоже очень сложная проблема. Кстати, интересно, у профессора Преображенского есть фраза о том, что разруха в головах, а не в клозетах. Так вот, Булгаков, он же был журналистом в эти дни, и эту фразу, только без клозетов, я встречал неоднократно.
М. Соколов
―
До этого он был врачом все-таки.
В. Аксенов
―
Да, врачом, но…
М. Соколов
―
А потом журналистом.
В. Аксенов
―
Так вот, эту фразу я встречаю в дневниках современников, то есть, фраза «разруха в головах» - это не фраза Булгакова, это словосочетание, которое отражает массовые настроения. И здесь имелся в том числе некий духовный кризис.
М. Соколов
―
Скажите, а когда усталость от войны становится массовой, на ваш взгляд? Где перелом возникает?
В. Аксенов
―
Вообще, измерить настроения, эмоции крайне сложно. Это же такая величина…
М. Соколов
―
Если нет опросов.
В. Аксенов
―
Да.
М. Соколов
―
А когда они есть, тоже, в общем, есть проблемы с ними.
В. Аксенов
―
Конечно. Давайте какие-то реперные точки основные обозначим. Во-первых, конечно же, сыграло большую роль в динамике, в переломе массовых настроений великое отступление русской армии, начавшееся еще в мае 1915 года, затем очередная сессия Государственной Думы, открывшаяся в июне 1915 года, создание Прогрессивного блока, предложение Николаю II создать «министерство доверия». То есть, это, безусловно, первый кризис. Потом он Думу распускает, Маклаков пишет свою знаменитую статью о безумном шофере. Это вот один нюанс.Второй нюанс – это 1916 год, и здесь, наверное, реперной точкой следует назвать 1 ноября 1916 года, так называемый штормовой сигнал революции, когда, во-первых, Милюков со своей скандальной речью выступает «Что это, глупость или измена?». В тот же день выступает с не менее скандальной речью и Пуришкевич, монархист.
М. Соколов
―
Потом Керенский еще добавил.
В. Аксенов
―
Там, в принципе, все поддерживают. Кроме того, к концу 1916 года усиливается поток дезертиров из армии.
М. Соколов
―
Ну, и пленных, наверное, вот есть цифра, что пленных было, сравнительно с численностью армии, было больше в российской армии, чем в других.
В. Аксенов
―
Вы имеете в виду сдачу в плен?
М. Соколов
―
Да.
В. Аксенов
―
Ну, да, такое братание, все это имело место. То же самое, декабрь 1916 – январь 1917, Митавская операция, когда сибирские полки отказались идти в атаку, и, соответственно, командованию пришлось против своих же полков применять артиллерию, 92 человек потом были расстреляны.То есть, армия уже начала распадаться к концу 1916 года. Но, в общем-то, многие из этих настроений, мотивов, мы встречаем уже в августе 1914 года. То есть, солдат, он и не желал идти на войну, потому что не понимал, ради чего он воюет.
М. Соколов
―
Вообще каков был масштаб дезертирства, есть какие-то оценки? Я видел, где-то до 15-20% армии к 1916 году где-то было в бегах.
В. Аксенов
―
Есть такая интересная цифра, это, кажется, на Юго-Западном фронте в ноябре 1914 года писали, что до 20% мобилизованных с поездов убегало. Это осень 1914 года – 20% мобилизованных.Другое дело, что само понятие дезертирства не однозначно, потому что иногда в дезертиры записывали человека, который просто по незнанию уходил куда-то, вот ему казалось, что он может сходить из своей части, которая, допустим, не воюет, где-то там в тылу находится, в соседний городок. Его записывали в дезертиры.
Есть единичный такой случай про крестьянина, сейчас не помню, как его зовут, это, если не ошибаюсь, май 1915 года, он добровольцем отправился на фронт, его записали в запасной полк, он там посидел пару недель, ему стало скучно, и он убежал на фронт. Но его записали в дезертиры, потому что он покинул расположение своей части. Поэтому с дезертирством здесь, конечно, сложно. Ну, есть официальные цифры, что там до 200 тысяч дезертиров на конец 1916 года. На самом деле их было больше.
М. Соколов
―
Все-таки на ваш взгляд кто, так сказать, как говорят, раскачивал лодку – оппозиция или власть, которая, скажем, тот же Николай, он принял командование вооруженными силами, главнокомандование, что в значительной степени дезорганизовало управление страной, там фактически возникла отдельно одна зона под управлением государя-императора, другая гражданская, а гражданское правительство ориентировалось на императрицу. В общем, вот эта хаотическая перемена министров и все прочее. Кто виноват? Простой русский вопрос.
В. Аксенов
―
Да, извечный. На мой взгляд все-таки в большей степени виновата власть. Что касается раскачивания лодки, допустим, те же самые депутаты Государственной Думы, их винили еще и в 1915, в 1916 году, на мой взгляд, и них просто не было ресурсов для раскачивания этой лодки. Вот смотрите, условно говоря, Россия до начала Февральской революции 947 дней провела в войне. Вот на эти 947 дней приходится всего лишь 89 дней заседания Государственной Думы. То есть, Государственная Дума при всем своем желании не успевала отреагировать и решить все актуальные вопросы, она очень часто действовала постфактум. Другое дело, что на нее возлагались большие надежды обществом, но вот инструментария для влияния на массы у этой Думы, в общем-то, не было.И кроме того я уже упомянул, это общеизвестный факт, что революция началась без отмашки со стороны какой-то организованной группы, причем, что интересно, вот сами власти, министр внутренних дел Протопопов, он ожидал каких-то революционных эксцессов 14 февраля 1917 года, потому что 14 февраля 1917 года должна была открыться очередная сессия Государственной Думы, Таврический дворец был окружен пулеметами, там обыватели недовольные писали о том, что страшно выйти на улицу.
14 февраля ничего не произошло. Началось 23 февраля. Причем, опять-таки, где основные демонстрации проходили? На Невском проспекте, в районе Казанского собора, но никак не в районе Таврического дворца, хотя потом именно туда стали приводить арестованных городовых, и так далее. То есть, конечно же, Государственная Дума была символом в сознании и революционеров, и в сознании властей, но переоценивать ее роль в революционизации общества абсолютно не стоит.
М. Соколов
―
А когда все-таки массовое сознание, скажем, по тем документам, которые вы видите, по тем источникам, оно как бы свыкается с мыслью о необходимости революции или какой-то очень серьезной перемены – ну, хотя бы убрать этого царя и поставить другого?
В. Аксенов
―
Я думаю, что осень 1916 года – это тот период, когда все смирились с мыслью о революции, я могу зачитать выдержку из дневника Тихомирова, это консервативный деятель, 5 декабря 1916 года он пишет, цитирую: «А в народе назревают самые бесшабашные бунтовские инстинкты и грозят реками крови. Мы находимся в положении рыбачьей лодки, попавшей в водоворот Мальштрома: медленное опускание к горлу страшной воронки, которая должна нас поглотить. Интересно знать, видит ли это положение государь и на что он надеется. Или – ни на что, и просто пассивно идет к роковому исходу? Кажется, общенародный психоз может разрешиться только в кровавом безумии. А, впрочем на все боля Божья».
М. Соколов
―
Вот и Николай тоже говорил, что на все воля Божья.
В. Аксенов
―
Да.
М. Соколов
―
Ну, вот это интересное действительно такое состояние, с одной стороны, этот монархист, собственно, Тихомиров, бывший народоволец, верит в возможность краха, а с другой стороны, ведь и собственно сам Николай относился к возможным событиям, ну, скажем так, фаталистически.
В. Аксенов
―
Да, он изначально, вообще, Николай II – это персона очень сложная, противоречивая в нашей истории, на мой взгляд, это был очень слабый политик, те реформы, которые он проводил, во многом протекали под воздействием внешних факторов, допустим, первая революция. Он был слабый политик, и, собственно говоря, понимая это, он очень часто пускал дела на самотек.
М. Соколов
―
А с другой стороны, иногда не принимал те решения, которые нужны были, чтобы доказать, что он политик сильный.
В. Аксенов
―
Да, да.
М. Соколов
―
Это очень такая типическая тоже картина.
В. Аксенов
―
Он – хозяин земли русской. Вот хозяин, наместник Бога на земле, и эта психология во многом определяла его веру вот в неизбежность, предрешенность каких-то событий.
М. Соколов
―
А вот на ваш взгляд, почему политика властей в России в каком-то смысле провоцировала революцию, а где-нибудь в Западной Европе, в той же Великобритании или Франции – нет, уровень патриотизма оставался, в общем, достаточно высоким, дисциплина и прочее. То есть во Франции, конечно, были определенные революционные события, но уже гораздо позже.
В. Аксенов
―
Интересный вопрос. Сложно сравнивать ситуацию в разных странах, потому что Англия была все-таки конституционной монархией. У нас тоже был парламент, но при этом в основных законах Российской империи было прописано, что царская власть самодержавная. Опять-таки, процент неграмотных людей в России был совершенно другой.Вместе с тем, Первая мировая война ведь стала катастрофой для всех империй, фактически все империи распались, просто где-то революционные преобразования были совершены сверху, где-то снизу, но я бы не сказал, что война прошла бесследно для той же Англии, допустим.
М. Соколов
―
Ну, это понятно, что она не прошла бесследно, но в России-то это кончилось крахом, катастрофой, гибелью не только династии, но и фактически страны, которую реинкарнировали уже на совершенно иной основе.
В. Аксенов
―
Здесь сочетание и объективных предпосылок к революции, которые складываются задолго до начала Первой мировой войны, и тех конкретных причин, которые были порождены уже самой Первой мировой войной.
М. Соколов
―
Я бы сказал, что все-таки стоило бы с вашими источниками подумать о возвращении к отложенной революции, правда, она отложенная, по всей видимости, была с 1825 года.
В. Аксенов
―
С 1825 года, да, или с 1861 года. Потому что эпоха великих реформ, она, собственно говоря, породила новую социально-экономическую ситуацию в городах, начинается перестройка самой демографической структуры, социальной структуры российского общества, рабочий вопрос совершенно по-другому встает. На мой взгляд, революция была неизбежна вне зависимости от того, когда бы случилась война. Вполне возможно, революция могла бы и предшествовать войне, но это уже сфера сослагательного наклонения.
М. Соколов
―
Я понимаю, но если все-таки говорить о соотношении закономерного и стихийного. С одной стороны, вы говорите, что она была бы, опираясь на некие знания, а с другой стороны, роль случая должны ли мы отбрасывать?
В. Аксенов
―
Нет, не должны. Как я уже сказал, ничто не предвещало, что революция начнется именно 23 числа. Почему 23 числа? Во многом сыграли слухи о том, что закончился хлеб в Петрограде. Но здесь необходимо еще учитывать информационный кризис. Дело в том, что власти своей политикой, цензурной политикой, они породили массовое недоверие обывателей к официальным средствам массовой информации.
М. Соколов
―
Про сарафанное радио тут нам написали, кстати.
В. Аксенов
―
Да, то есть, газетам перестали верить, перестали верить из-за цензуры, из-за вот этой официальной пропаганды. И когда власти в феврале действительно пытаются убедить петроградцев, что хлеба или, по крайней мере, муки имеется в достаточных количествах, хотя бы на две недели вперед, люди этому не верят, потому что слух, он, устное слово заменяет собой слово печатное. И вот это один из парадоксов, который объясняет нам, в общем-то, природу революции 1917 года. Это стихийное начало начинает доминировать. Но это стихийное начало определяет форму революции, но не является причиной.
М. Соколов
―
Ну что ж, спасибо! У нас сегодня в студии «Эха Москвы» был Владислав Аксенов, мы говорили об общественных настроениях во время Первой мировой войны. И, надеюсь, еще поговорим с Владиславом и о революции. Всего доброго, до свидания!
В. Аксенов
―
До свидания, спасибо!