Павел Милюков и Февральская революция - Георгий Чернявский - Цена Революции - 2017-01-15
М. Соколов
―
Добрый вечер, в эфире программа «Цена революции», ее ведет Михаил Соколов. Тема нашего разговора юбилейная к 1917 году - Павел Милюков и Февральская революция. Я напомню, что историк Павел Милюков был лидером Партии народной свободы, партии конституционных демократов, депутатом Государственной Думы, министром иностранных дел Временного правительства. А во Франции почти два десятилетия возглавлял лучшую газету русской эмиграции, она называлась «Последние новости».С нами на связи из Балтимора в Соединенных Штатах Америки доктор исторических наук Георгий Чернявский, автор биографии Павла Милюкова, новой биографии, она написана им в соавторстве с супругой Ларисой Дубовой.
Добрый вечер, Георгий Иосифович.
Г. Чернявский
―
Добрый вечер, Михаил Владимирович. Здравствуйте, уважаемые радиослушатели. Мне очень приятно поговорить о Павле Николаевиче Милюкове, биографией которого мы с Ларисой Леонидовной занимались с огромным удовольствием, нам было очень интересно заниматься этой интересной противоречивой и в то же время цельной, как это ни странно звучит, личностью, которая сыграла довольно важную роль и в политическом развитии России до 1917 года, и в первой фазе революции 1917 года, а затем и в эмиграции. Я готов к беседе, то есть, не знаю, насколько я готов к этой беседе о Милюкове, но постараюсь в нее активно включиться.
М. Соколов
―
Замечательно. Георгий Иосифович, хотел вас спросить, немножечко от 1917 года отступив. Вот события 1905-1906 года, когда выходит манифест, давший свободы россиянам, хотел ли Павел Милюков как лидер либеральной партии, углубить революцию, так сказать, добиваясь в рамках новых основных законов ответственного перед Думой кабинета, или он таким образом хотел ее остановить и выйти на какой-то курс эволюционного развития?
Г. Чернявский
―
Милюков стремился углубить революцию до определенного уровня. Он несколько раз повторял одну и ту же фразу, она ему почему-то полюбилась, что скрипкой не следует заколачивать гвозди. Это, мне кажется, достаточно любопытная фраза Милюкова.Он добивался действительно ответственного правительства, правительства, ответственного как перед Думой, так и перед государем-императором. Милюков стремился к компромиссу между либеральной интеллигенцией и царским двором. Он неоднократно встречался с министрами царского правительства, с приближенными царя, его бешено критиковали за это, ругали последними словами социал-демократы, и особенно Лев Давидович Троцкий в своей газете «Правда», которая выходила в Вене. Это не ленинская «Правда» - Ленин украл у Троцкого название газеты, надо сказать, они здорово ругались тоже по этом поводу.
Милюков отвечал ему, но он стремился к мирному эволюционному развитию страны. Но все же если искать оттенки в либеральной деятельности Милюкова, то он скорее относился к левым либералам. После царского манифеста, октябрьского манифеста 1905 года, когда в России началось формирование политических партий, почти одновременно возникли две либеральные партии – лево-либеральная партия кадетов, о которой мы с вами ведем речь, и право-либеральная партия, которая получила название «Союз 17 октября». Во главе этой партии встал другой видный российский политический деятель Александр Иванович Гучков.
По некоторым вопросам Милюков и Гучков сотрудничали, по ряду вопросов они спорили, иногда дело доходило до бурных конфликтов. Мы с Ларисой Леонидовной в Государственном архиве Российской Федерации обнаружили очень интересный документ – протокол заседания секундантов Милюкова и Гучкова. Гучков счел, что Милюков в Думе его оскорбил, обидел, сказал, что то, что говорит Гучков – это неправда, слова «неправда» были истолкованы Гучковым так, что Милюков якобы обвинил его, что он лжет. И Гучков – дуэлянт, многократно участвовавший в таких поединках, вызвал Милюкова на дуэль. С огромным трудом выделенные обоими секунданты смогли договориться и дуэль эту отменить. Дуэль уже была назначена, в соответствующем месте дежурили ушлые репортеры, но они простудились, ушли домой, так и не дождавшись этой дуэли.
Все это я долго рассказываю, наверное. Но это свидетельствует о том, что было и сотрудничество, была и борьба. А потом в 1917 году Милюков и Гучков очень активно работали вместе в качестве двух министров в первом составе Временного правительства. Милюков – министр иностранных дел, а Гучков – военный министр.
М. Соколов
―
Я хотел вас еще спросить. Вот вы уже упомянули об этих переговорах, которые Милюков вел и с Витте, и с Треповым, и со Столыпиным, и уже позже – ну, задним числом, понятно, все умны – Василий Маклаков, более правый кадет, пенял и себе, и Милюкову, что была ошибка не пойти на соглашение, не пойти в правительство. Все-таки почему эти переговоры не закончились успехом в 1905-1906 году?
Г. Чернявский
―
Я думаю, что переговоры не увенчались успехом в силу консервативности царского двора. Милюков стремился к компромиссу, царские министры всячески уклонялись от компромисса. Они считали, большей частью, что манифест 17 октября был излишним, что удастся при помощи основных законов, которые вырабатывались затем в соответствии с манифестом, смягчить ряд его положений, в частности, усилить контроль за политическими партиями, ограничить их деятельность и так далее и так далее.Это в значительной мере удалось. В России сформировалась полуконституционная монархия, а Милюков стремился к конституционной монархии, к правительству, которое бы отвечало как перед законодательной властью, так и перед высшей номинальной императорской властью. В основном вина, как нам кажется, была все же дворцовых сановников.
М. Соколов
―
И еще один вопрос, тоже очень важный для политической позиции нашего героя. Вот аграрная реформа, был ли, на ваш взгляд, кадетский вариант аграрной реформы лучше, эффективнее и, возможно, антиреволюционнее, чем столыпинский?
Г. Чернявский
―
Думаю, нет. Думаю, что столыпинский вариант был всесторонний и Милюков, как и прочие кадетские лидеры, Шингарев, в частности, который очень активно занимался аграрными делами, критиковали лишь мелкие недостатки столыпинской реформы.Если бы столыпинская реформа действительно проводилась – Столыпин только начал ее, она была остановлена, когда в 1911 году Столыпин был убит в Киеве, если бы столыпинская аграрная реформа проводилась, это привело бы к подлинному обуржуазиванию российской деревни, что не произошло.
М. Соколов
―
Георгий Иосифович, на ваш взгляд, партия кадетов перед Первой мировой войной, была ли она самой влиятельной оппозиционной партией? Ну, возьмем легальные партии, а, может быть, и нелегальные можно упомянуть.
Г. Чернявский
―
Она, безусловно, была самой влиятельной партией, она была ведущей оппозиционной силой. Об этом свидетельствуют, между прочим, и события на втором году мировой войны, когда в 1915 году образовался в Думе прогрессивный блок. Произошла совершенно невиданная штука, в Государственной Думе Российской империи, в законодательном органе, возник оппозиционный блок, в который входили чуть более половины всех членов Государственной Думы. Если я не ошибаюсь, 236 депутатов Государственной Думы…
М. Соколов
―
Я так понимаю, это от правых, умеренно-правых, и до трудовиков части фактически?
Г. Чернявский
―
Совершенно верно. Социал-демократы меньшевики в Прогрессивный блок не вошли. Я говорю «меньшевики», потому что пятерка большевиков была исключена из Государственной Думы, и они были преданы суду и отправлены в ссылку. Но по ряду вопросов и меньшевики одобряли позиции Прогрессивного блока. А Милюков был признанным лидером прогрессивного блока. Он был фактическим главой легальной оппозиции. Причем, в численном отношении, в отношении влияния, это была, конечно, самая влиятельная сила, имея в виду нелегальные оппозиционные силы. Ибо нелегальными были социал-демократы и эсеры, которые были крохотными политическими группировками. К моменту Февральской революции 1917 года это были совершенно незначительные группки, которые потом в силу различных причин стали бурно расти.
М. Соколов
―
Скажите, пожалуйста, вот на момент начала Первой мировой войны позиция Милюкова была весьма осторожной, он не рекомендовал поддерживать Сербию. После начала войны Милюков стал яростным сторонником войны до победного конца. Как объяснить вот такую метаморфозу?
Г. Чернявский
―
Очень трудно объяснить эту метаморфозу. Очень трудно. Тут, по-видимому, сказались психологические стороны, Милюкова увлекли первые победы, которые были достигнуты российской армией, в частности, в Восточной Пруссии. Потом эти победы сменились иным ходом войны на Западном, на европейском фронте, был еще Кавказский фронт. Милюков увлекся. И именно в это время у него взыграли, так сказать, империалистические чувства. Я прошу правильно меня понять. Я слово «империализм» употребляю отнюдь не в ленинском смысле, не в качестве какой-то фазы развития капиталистического общества. Под империализмом я имею в виду политику территориального расширения или даже территориальных захватов.Вот сейчас мы с Ларисой Леонидовной занимаемся подготовкой биографии американского современника Милюкова президента Теодора Рузвельта. Этот политический деятель сочетал демократическую внутреннюю политику с большой дубинкой на международной арене.
Милюков не располагал и не мог располагать большой дубинкой, но он, безусловно, стремился к тому, чтобы Россия территориально расширилась и вышла на Средиземное море. Одним из требований Милюкова буквально с первых месяцев мировой войны был вначале открытый выход России через проливы Босфор и Дарданеллы в Средиземное море, а затем и в какой-то форме присоединение то ли в виде протекционистской политики, то ли прямое присоединение к России этого района.
Это, конечно, была очень труднореализуемая задача даже в случае успешного для Антанты хода и исхода мировой войны, вряд ли Великобритания и Франция согласились бы на захват Россией Константинополя, нынешнего Стамбула, но Милюков обосновывал претензии России на черноморские проливы в Средиземное море очень-очень энергично.
В оппозиционной прессе и той, которая отрицательно относилась к Милюкову, и в самой прессе кадетской партии появилась кличка «Милюков-Дарданелльский». Оттенки были, естественно, различные. Для врагов это была презрительная кличка, для соратников, для союзников это была похвала. Вот так он, между прочим, вошел в историю и в первые месяцы 1917 года, когда большевики, да и не только большевики, меньшевики и эсеры в Петроградском совете требовали изгнания Милюкова из правительства как Дарданелльского, как империалиста, как сторонника территориальных захватов, что препятствовало мирному и спокойному выходу России из мировой войны. То есть, фигура противоречивая.
М. Соколов
―
Я немножко вернусь назад. Мы уже говорили о Прогрессивном блоке, от правых до умеренных левых в Думе, были переговоры, была поддержка части министров этого блока. И опять, почему все кончилось не Правительством национального единства, что, собственно, происходило во многих странах, участвовавших в Первой мировой войне, а вот этой самой министерской чехардой, когда одних снимали, других ставили, правительства менялись, и, в общем, это стабильности в воюющей России не прибавило?
Г. Чернявский
―
Это произошло, думается, потому, что сразу после гибели Петра Аркадьевича Столыпина в 1911 году на Николая Второго стали все более сильно влиять консервативные силы. Я только что хотел сказать, крайне правые силы, но вообще-то я стараюсь избегать терминов «правые» и «левые», мне представляется, что эти термины несколько, значительно, устарели, правда, современная историческая наука пока что не нашла иного словесного инструментария.Короче говоря, Николая Второго убедили в том, что опора на либералов грозит гибелью самодержавию, что в конечном итоге либералы, кадеты, Милюков вместе с Набоковым, отцом, кстати, великого писателя, Винавером и прочими овладеют страной, а Николая Второго то ли вообще от власти отстранят, то ли превратят его в послушную фигуру наподобие британского монарха.
Плюс к этому сказалось влияние авантюриста Распутина, которого приблизила царица, и который оказывал большое влияние на Николая. Ну, тут причины были другие, речь шла о болезни царевича Алексея, это вопрос уже другой, это известная история. Но Распутин оказывал достаточно значительное влияние на правительство, на государство.
И что получается? В 1915 году главой правительства назначают Штюрмера, это был потомок немцев действительно, но потомок во многих поколениях, это был русский государственный деятель, российский государственный деятель. Для населения, однако, фамилия Штюрмер – немецкая фамилия, которая переводится как «завоеватель». Между прочим, потом гитлеровцы издавали газету под названием «Штюрмер», что означает «штурмовик».
Так вот, фамилия Штюрмер звучала для населения совершенно дико. Как может стоять во главе правительства России человек с немецкой фамилией, немец, когда Россия ведет войну с Германией? Явно это германский агент, явно это шпион, и отсюда всякие проявления недовольства и крайнее неудобство для правительства.
М. Соколов
―
Скажите, а в какой степени сам Милюков участвовал в этой кампании по демонизации императрицы, Распутина, поисков внутреннего врага, вот в этой патриотической риторике, как тогда говорили, в разоблачении темных сил?
Г. Чернявский
―
Милюков вначале воздерживался от этого. Он вел разного рода переговоры, у нас уже шла об этом речь, с дворцовыми чиновниками, с сановниками, он стремился договориться об уменьшении влияния Распутина, но ничего не получалось. И вот в этих условиях дело дошло до его открытого выступления. Милюков, тот самый Милюков, который стремился к эволюционному мирному развитию России, в каком-то смысле стал одним из тех, кто провозгласил революцию. Невольно вот так получилось.
М. Соколов
―
Это 1 ноября 1916 года.
Г. Чернявский
―
Совершенно верно, именно об этом я хочу сказать. 1 ноября 1916 года Милюков выступил в Государственной Думе с сенсационной речью, он обвинял правительство, императрицу, императора, старца Григория во всех смертных грехах. Отчасти правильно обвинял, отчасти преувеличенно обвинял, отчасти говорил, приводил неточные сведения, но это было выступление не историка, это было выступление политика, который стремился во что бы то ни стало добиться своей цели.Он каждое свое обвинение завершал рефреном: «Что это — глупость или измена?» – и так далее, и так далее многократно. Речью Милюкова воспользовались левые силы, крайне радикальные силы, она была издана подпольной листовкой, подпольной брошюрой, общий тираж, по нашим подсчетам, составлял свыше миллиона экземпляров. Стала эта речь в армии распространяться, на фронте и, естественно, сыграла свою роль в непосредственной – не подготовке, конечно, революции, но в том, что революция началась буквально через 4 месяца после произнесения этой речи.
Первый результат речи была отставка Штюрмера. 1 ноября Милюков выступил, а 10 ноября Штюрмер ушел в отставку. Правда, никак не улучшилась ситуация в правительстве, другие царедворцы заменили Штюрмера, и так дело дошло до событий в конце февраля – начале марта 1917 года, которые тоже, кстати, произошли в значительной мере случайно.
М. Соколов
―
Да, на ваш взгляд, все-таки, значит, Милюков не осознавал опасности вот такой быстрой дестабилизации?
Г. Чернявский
―
Нет, он никак не осознавал. Он не стремился к революции, но своими действиями он революцию в значительной мере спровоцировал.
М. Соколов
―
То есть, можно сказать, что даже когда он говорил какие-то вещи действительно достаточно точные, вот, я просто процитирую: «Когда вы целый год ждете выступления Румынии, настаиваете на этом выступлении, а в решительную минуту у вас не оказывается ни войск, ни возможности быстро подвозить их… как вы назовете это: глупостью или изменой?» Ну, и так далее. То есть, вдруг он оказывался из критика, когда большой набор таких обвинений происходил, он оказывался, собственно, человеком, который действительно подрывает в каком-то смысле и стабильность в воюющей в стране.Мы продолжим наш разговор с Георгием Чернявским - он сейчас в Соединенных Штатах в Балтиморе - через несколько минут после объявлений.
РЕКЛАМА
М. Соколов
―
Продолжаем наш разговор с Георгием Чернявским, доктором исторических наук, говорим о Павле Милюкове. Добрались до 1917 года, но чуть-чуть все-таки еще не добрались.Как Милюков отнесся к убийству Распутина?
Г. Чернявский
―
Милюков почти не реагировал на убийство Распутина. Ему было не до того. Точнее говоря, его обвинили в том, что он был соучастником этого убийства, и все его отношение к убийству Распутина в основном свелось к тому, что он стремился реабилитироваться, убедить и власти, и население в том, что никакого отношения к этому событию он не имеет. Вот так прошло это событие, очень косвенное для нашего героя. А вскоре после этого начались подлинные события, и поначалу он, опытный историк, не понимал, что начинается революция.
М. Соколов
―
А кто понимал? По-моему, никто не понимал, по крайней мере, январь – вот я тут воспользуюсь парой цитат с сайта, такой есть сайт «Свободная история», как раз за нынешний день, пока 15 января, в это время Новый год, Александр Бенуа пишет: «Что-то принесет наступивший год? Только бы принес мир, а остальное приложится».Сам Милюков в это время рассуждает о том, что земской и городской союз, Военно-промышленный комитет и промышленный блок ведут переговоры на тот случай, что делать, если произойдет какое-нибудь крушение, какой-нибудь переворот.
Николай Второй пишет о том, что погулял немного, мороз усилился, обошел весь парк с дочерьми, пообщался с несколькими министрами.
Ну, и наконец очень интересно, все-таки одно предчувствие было. Фрейлина Нарышкина была у императрицы, говорила об опасности положения и враждебном против нее настроении. Та ответила: если мы хоть на йоту уступим, не будет ни государя, ни России. Надо быть твердым и показать, что мы хозяева положения. Так что, у Милюкова, может быть, предчувствия какие-то были, а уж у императрицы-то точно.
Что скажете, Георгий Иосифович?
Г. Чернявский
―
Не думаю, не думаю. Не могу с этим согласиться. Это были пустые разговоры, которые имели место и годом раньше, и когда убили Столыпина, по-всякому было.
М. Соколов
―
То есть, это такая стабильная позиция была у нее просто?
Г. Чернявский
―
Была стабильная позиция, в то, что произойдет революция, никто не верил. Более того, когда 26-27 февраля начались волнения в Петрограде, вначале продовольственные волнения, никто не мог предположить, что это выльется в нечто большее. Да и сами эти волнения ведь были случайными. Хлебные затруднения в Петрограде были не потому, что в стране не хватало хлеба. Производилось достаточно хлеба, продавали нормально в Петрограде. Снежные заносы были. Снежные заносы не позволили подвезти в Петроград хлеб. Вот от такой случайности и начались волнения.
М. Соколов
―
Слушайте, недееспособность-то власти была проявлена, они должны были как-то реагировать, запасы, там, подтянуть какие-то, которые были, организовать раздачу муки – ну, что-то они хотели сделать и ничего не смогли.
Г. Чернявский
―
Ничего не смогли, потому что не предполагалось это совершенно. Конечно, все чиновники (или почти все чиновники) думают только о нынешнем дне, так что можно задним числом обвинять чиновников, бюрократов в чем угодно, но все же иметь в виду, что события имеют значительный элемент случайности.
М. Соколов
―
Скажите, а как быть с теми заговорами, о которых много тогда говорили, писали? Знал ли вообще Милюков о том, как Гучков собирался какой-то военный заговор организовать? Или вот есть версия, что на самом деле у Февральской революции был штаб в виде Центрального военно-примышленного комитета, опять же, Гучков.
Г. Чернявский
―
Нет документальных подтверждений. Есть сенсационные всякие сообщения, всякие сведения, которые никак не подтверждаются источниками. Я думаю, что то, что источников нет на этот счет, что они не обнаружены, связано лишь с тем, что эти источники отсутствуют. Если бы какие-то события действительно были, у них был бы документальный отпечаток, секретный документальный отпечаток. Но почти все секреты в конце концов выходят на свет, рукописи все-таки иногда горят, часто горят, но какие-то остатки рукописей действительно сохраняются.Думаю, что Гучков в основном разговаривал по поводу того, что надо изменить политику, по поводу того, что нужно убрать того-то и того-то, а хорошо бы их свергнуть, хорошо бы их отстранить от власти. Но разговоры на эту тему – это еще отнюдь не попытка в какой-то мере реализовать события.
Что же касается военно-промышленного комитета, то он занимался своими делами, во главе Центрального военно-промышленного комитета стоял князь Львов, будущий глава, первый председатель Временного правительства, человек нерешительный, человек очень интеллигентный, терпеливый, но не умевший по-настоящему крепко взять в свои руки государственную власть. Между прочим, Милюков на ухо своему соседу, когда обсуждался вопрос об образовании Временного правительства, и когда Львов был выдвинут на этот пост, произнес: «Шляпа!», вот это слово.
М. Соколов
―
Но тем не менее поддержал.
Г. Чернявский
―
Ну, поддержал, потому что большинство поддержало. Он сам надеялся стать председателем Временного правительства. Как это – он надеется стать главой Временного правительства, другие выдвигают иное лицо, а он что скажет: я не хочу, чтобы Львов был председателем правительства, я хочу сам его возглавить – так что ли? Ни в коем случае!
М. Соколов
―
Хорошо, у меня такой вопрос: а что делал Павел Милюков в эти судьбоносные дни конца февраля 1917 года? Точно ли именно он предложил создать Временный комитет членам Государственной Думы, который позже подхватил власть в Петрограде?
Г. Чернявский
―
Да, это совершенно точно. Это точно, на этот счет имеются документы. Милюков, который перед этим чуть ли не спровоцировал Февральскую революцию, теперь стремился к тому, чтобы придать событиям максимум преемственности и легитимности. В чем должна была состоять эта преемственность? От царя надо было отказываться. Царь должен будет отречься от престола. Вот эти события, связанные с образованием Временного комитета и затем Временного правительства, происходили 28 февраля – 1 марта. Царь официально отрекся от престола 2 марта. От собственного имени, от имени своего сына Алексея, а вслед за этим от престола отрекся и преемник Николая Михаил.Но то, что царь будет отстранен, было ясно. Какой орган оставался в качестве предшественника новой власти? Государственная Дума. И вот надо было нечто создать. Никто не избирал Временный комитет, собрались по инициативе Милюкова 28 февраля полтора десятка депутатов примерно, и именно Милюков выступил в предложением создать орган с совершенно чудовищным длинным названием: Временный комитет Государственной Думы по руководству страной и по поддержанию связей с лицами и учреждениями также.
М. Соколов
―
Забавно, действительно.
Г. Чернявский
―
Вот такое название. Слово «также» включалось в название этого органа. Конечно, его никто так не называл, его стали называть Временный комитет Государственной Думы – и все тут.
М. Соколов
―
Тут важно, что к Государственной Думе пришли вот эти взбунтовавшиеся войска и начали ей присягать фактически.
Г. Чернявский
―
И начали присягать вначале Временному комитету, а затем Временному правительству, которое и возглавил князь Львов. Но тут вмешался и другой фактор. Одновременно проявили себя социал-демократы – меньшевики и эсеры, которые вышли на поверхность и которые решили моментально воспользоваться событиями, для того чтобы обеспечить себе власть. Самостоятельно они себе власть обеспечить не смогли, у них не хватало для этого сил, но они были убеждены, что какую-то долю власти они смогут получить.И вот в Таврическом дворце, где заседала Государственная Дума перед этим, где теперь собирались те, кто стремился ввести какой-то порядок в революционную стихию, собрались и социал-демократы, как члены Государственной Думы, так и всякие другие лица. Во главе стояли Чхеидзе от меньшевиков и Керенский, который был трудовиком, а в первые дни революции объявил себя эсером. И они вступили в переговоры с Временным комитетом, а затем 1 марта, 2 марта с Временным правительством о соучастии во власти. Львов пошел навстречу. Милюков вынужден был его поддержать. Он считал, что в условиях демократии чем шире будет власть, тем надежнее она окажется. На самом деле оказалось не так.
Между прочим, если говорить о деятельности Милюкова в качестве министра иностранных дел Временного правительства, то становится очень любопытным, как совершенно случайные вроде бы события приводят к кардинальным результатам.
М. Соколов
―
Знаете, я хочу пока не забегать вперед, вот про деятельность в качестве главы МИДа, у меня такой важный вопрос, который у нас уже возникал в дискуссиях. Вот этот спор о возможности коронации Михаила. Ведь Милюков занял позицию о том, что монархию следует сохранить и оказался в меньшинстве. Как он проходил, собственно, и были ли шансы вот у такого проекта?
Г. Чернявский
―
Собственно говоря, вопрос о сохранении монархии так и не был решен. Вопрос о сохранении монархии вначале откладывался до созыва Учредительного Собрания. И лишь осенью, в сентябре 1917 года власти объявили о том, что Россия является республикой. Тогда фактически Россия стала республикой, формально ведь она оставалась монархией, монархией без царя. А Михаил ведь не полностью отрекся от престола. Его отречение от престола было условным. Он заявил, что он не принимает царскую корону, а вопрос о монархии будет решаться Учредительным Собранием. Мол, если Учредительное Собрание предложит ему возглавить российское государство, он это сделает, он станет императором. Так что, здесь все было очень и очень неопределенно.
М. Соколов
―
Но вот Милюков 3 марта буквально, как пишут мемуаристы, умолял Михаила принять престол, убеждал, что правительство окажется утлой ладьей, которая потонет в океане народных волнений. И призывал срочно отправиться в Москву, объявить о восшествии на престол Михаила, попытаться навести порядок. Но в тот момент действительно вся Россия кроме Петрограда была довольно спокойна, и можно было быстро провернуть эту комбинацию. Будь на месте Михаила, на мой взгляд, более волевой человек с амбициями, ну, скажем, как у Николая Первого. Вы можете, как историк, представить себе такой сюжет?
Г. Чернявский
―
Я не могу представить себе такой сюжет. Россия уже была взбудоражена. Прежде всего, конечно, Петроград. Петроград бурлил, совершенно бурлил. В этих условиях восшествие Михаила на престол требовало применения воинских сил для подавления петроградского гарнизона. А это неизбежно привело бы к возникновению гражданской войны в стране, которая вела внешнюю войну, которая вела войну с Германией. Так что, тут очень трудно себе представить, чтобы можно было силой остановить развитие революции. А Милюков, он стоял за конституционную монархию, но за мирное решение, за предельно мирное решение этого вопроса.Более того, я все-таки хотел бы вернуться к одному моменту из деятельности Милюкова в качестве министра иностранных дел Временного правительства, если вы мне разрешите.
М. Соколов
―
Конечно, конечно.
Г. Чернявский
―
Это связано не с его внешнеполитической деятельностью, это связано с двумя акциями Милюкова. То есть, даже не с двумя акциями Милюкова, с двумя отказами от каких бы то ни было акций, с двумя отрицательными решениями. В Россию возвращались эмигранты, в том числе и революционные эмигранты, в том числе и экстремисты. Временное правительство уже в первые дни своего существования объявило, что оно объявляет амнистию всем политическим эмигрантам и желает или, по крайней мере, не будет препятствовать их возвращению на родину. И вот в этих условиях перед Милюковым возникли вопросы. Именно он в качестве министра иностранных дел должен был давать в некоторых случаях визу на въезд тех или иных эмигрантов, въезд которых в Россию мог оказаться сомнительным, под вопросом. Речь идет о двух случаях.Речь идет об экстерриториальном вагоне, том самом вагоне, который называют пломбированным вагоном, в котором возвращался Ленин через территорию страны, с которой Россия воевала, Германии, потом в Скандинавию они приехали, пускать ли Ленина. Наверное, Милюкову следовало подумать, пускать или не пускать. У Милюкова не было сомнений. Он дал разрешение на въезд в Россию этой группы, хотя ему, безусловно, было ясно, что это та группа, которая будет объективно действовать в интересах Германии, в интересах враждебной страны.
Конечно же, Ленин не был германским шпионом, в чем его зачастую обвиняют, но то, что Ленин и другие социал-демократы, как и иные группировки революционные, использовал германские средства через Парвуса, через различные каналы, это истина, которая доказана огромным количеством документов, сотнями германских документов. Милюков дал согласие на въезд в Россию Ленина.
М. Соколов
―
А как же, Георгий Иосифович, подождите, а как же, вот такой диалог я сегодня, по-моему, у Набокова-старшего это читал, что якобы на заседании правительства все-таки этот вопрос обсуждался, и именно Милюков задал такой вопрос: неужели мы их впустим? И коллегия, в том числе юристы, сказали, что нет оснований не пускать Ленина, поскольку он амнистирован, а других доказательств его измены и чего-то такого нет. Вот якобы был такой все-таки у них дискуссионный вопрос.
Г. Чернявский
―
Да. Но решающее слово должно было принадлежать Милюкову. И Милюков своею волей мог не пустить Ленина в Россию. А вот меньше через месяц после этого, через 2 с половиной недели, встал вопрос о допуске в Россию Троцкого. Тут еще сложнее была проблема в каком-то отношении. Троцкий находился в Соединенных Штатах несколько месяцев. Как только революция началась, он испросил визу у представительства России, получил эту визу, сел с небольшой группой на пароход, который отправлялся в Скандинавию, и отплыл. А в Канаде британские власти высадили Троцкого с парохода, обвинили его в том, что он русский шпион, русский агент, и вот до выяснения личности, до получения информации от российских властей Троцкий находился в лагере для военнопленных. А его жена вместе с двумя сыновьями была поселена неподалеку.Запросили Россию, Милюков вначале дал отрицательный ответ по поводу въезда Троцкого, хотя на вопрос о том, можно ли считать его каким-то, чьим-то агентом, ответил резко отрицательно. Но тут вмешался совет, вмешались Чхеидзе, Керенский и прочие, которые потребовали от Милюкова немедленной санкции на въезд в Россию видного социал-демократа, активного российского общественного деятеля, блестящего оратора, и Милюков изменил свою позицию. Милюков дал согласие на въезд Троцкого. И не просто дал согласие, а послал ноту правительству Великобритании с протестом против задержания британскими властями российского общественного деятеля.
Ну, вот представим себе, что министр иностранных дел отрицательно ответил бы на вопрос о въезде Ленина и въезде Троцкого. Может быть бы история России и всего человечества пошла бы иными путями.
М. Соколов
―
Да. Это интересно, это действительно такая, может быть, малоизвестная, но важная история.А я еще хотел вас спросить вот о каком сюжете. Милюков выступал против формальной связи правительства с 4-й Думой, чьи полномочия действительно истекали осенью 1917 года. И фактически Временное правительство оказалось и законодательной, и исполнительной властью, да и судебные себе функции присвоило. Была ли это грубая ошибка, связанная с тем, что Милюков пытался не допустить к власти главу Государственной Думы Михаила Родзянко, который сыграл большую роль, кстати, во время февральских дней 1917 года?
Г. Чернявский
―
Я думаю, что тут в определенной мере сказалась личностная конкуренция. У Милюкова с Родзянко были достаточно напряженные отношения. С Гучковым Милюков как-то спорил, ссорился, чуть было не подрался, как мы знаем.
М. Соколов
―
На дуэли.
Г. Чернявский
―
Да. Именно. С Родзянко были устойчиво-неприязненные отношения. Власти Родзянко Милюков не желал. Он с одной стороны, был человеком либеральным, человеком широких взглядов. Но у каждого человека, у каждого политика в том числе, существуют свои симпатии и антипатии, которые подчас очень здорово влияют на ход политических событий.Так что, мне думается, что здесь речь преимущественно шла о личностной неприязни, личностных конфликтах. Потом Милюков уже в эмиграции напишет огромные полуисследовательские полумемуарные работы о Февральской революции, затем об октябрьских событиях и власти большевиков, и везде, где он упоминает фамилию Родзянко, он то ли интонационно, то ли прямо характеризует его с отрицательной стороны. Так что вот всяко бывает и у политиков, личные конфликты, личные симпатии и антипатии очень здорово вторгаются в политическую деятельность.
М. Соколов
―
Ну, то есть, получилось так, что была сделала ставка на слабого премьера, на князя Львова, у которого реально было два конкурента, как потом выясняется – Керенский и Милюков. Так получается?
Г. Чернявский
―
Поначалу Керенский не был конкурентом. Поначалу конкурентом был только Милюков. Гучков не претендовал. Скорее уж Гучков был бы претендентом, но Гучков не претендовал на руководство правительством, он считал себя специалистом в военной сфере, хотя и был человеком гражданским. Так что, у Львова конкурентом был Милюков.Милюков, безусловно, затаил обиду, а потом, когда он вынужден был уйти из правительства, он и силы белых не очень активно поддерживал. Он вначале действительно оправился в Москву, он пытался противодействовать установлению власти большевиков в Москве в октябре 1917 года, потом из Москвы уехал на юг, потом какое-то время провел в Киеве у Скоропадского. Но уже в декабре 1918 года Милюков эмигрировал, то есть, эмигрировал задолго до того, как окончилась гражданская война.
М. Соколов
―
Я думаю, что об этом мы уже с Георгием Чернявским поговорим в следующей программе «Цена революции». Мы, собственно, дошли только до апреля 1917 года и до важных событий в истории России. Спасибо! Вел передачу Михаил Соколов.