Историк Семен Дубнов: судьба русского еврейства в революции - Александр Локшин - Цена Революции - 2016-03-20
М. Соколов
―
Сегодня в студии «Эха Москвы» доктор исторических наук Александр Локшин, научный сотрудник Института Востоковедения. Мы сегодня поговорим о выдающемся историке еврейства Семене Марковиче Дубнове и в контексте того, что происходило в до и послереволюционной России с жизнью еврейского народа. Добрый вечер.
А. Локшин
―
Добрый вечер.
М. Соколов
―
И давайте мы начнем, собственно, с фигуры нашего героя. Родился он в городке Мстиславль Могилевской губернии. Вот что это был за мир, в котором вырос будущий историк?
А. Локшин
―
Действительно Семен Маркович Дубнов родился в самом центре черты оседлости, которая сложилась на протяжении десятилетий с конца 18-го века, в которой проживали десятки тысяч, сотни тысяч евреев, которая была сутью европейского, ашкеназского, восточноевропейского еврейства.Родился он в 1860 году. В детстве получил традиционное еврейское образование, как это было принято. Он из старинного рода, который ведет свои корни к мудрецам Талмуда 16-17 века. Воспитывался дедом раввином Бенционом Дубновым. Отец Дубнова намеревался послать мальчика в одну из школ, открытых для еврейских детей царским правительством. И несмотря на то, что опасность, которую означала учеба в подобных заведениях для религиозных взглядов учащихся, действительно, молодой Семен Маркович, или как по-еврейски, Шимон, занял достаточно радикальную позицию в отношении иудаизма. В своих первых работах он решительно настаивал на проведении обширных реформ еврейской жизни в целях ее интеграции в окружающую культуру.
М. Соколов
―
Я хотел спросить, а вот он окончил что? Он окончил сначала какую-то еврейскую, собственно, школу, да, на идише или не иврите? Вот как тогда учили?
А. Локшин
―
Окончил, естественно, хедер, еврейскую вероисповедную школу, религиозную школу. Потом была какая-то школа, где преподавался, очевидно, и русский язык. Но до 13-ти лет русского языка он не знал.
М. Соколов
―
То есть, родной язык у него какой, идиш?
А. Локшин
―
Идиш, да, еврейский язык, как точнее можно его назвать, еврейский разговорный язык.
М. Соколов
―
Тогда говорили «жаргон», да?
А. Локшин
―
Да, говорили «жаргон», ничуть не имея некое уничижительное значение под этим словом.Так вот, в условиях имперской России ему, человеку, который стремился получить образование и приложил немало усилий для этого, получить и гимназическое образование, тем более, университетское образование, все его попытки оказались неудачными.
М. Соколов
―
А что мешало? Вот, собственно, эта процентная норма, или?..
А. Локшин
―
Очевидно, да, процентная норма, когда ограничивалось число евреев, поступавших в высшие учебные заведения империи, даже находившиеся в черте оседлости, как Новороссийский университет в Одессе. Но вот эта политика официального антисемитизма режима так и не позволила ему сделать это. И он для себя создал домашний университет, как бы так сказать.
М. Соколов
―
Самообразование?
А. Локшин
―
Да. Он автодидакт. И здесь образцом для подражания стал для него английский историк, которым он был пленен в ту пору, Томас Бокль. И надо заметить, что труды Дубнова свидетельствуют о том, что он получил даже лучшее образование, чем многие выпускники университетов. Тем не менее, отсутствие официальной научной степени серьезно мешало его дальнейшей карьере.
М. Соколов
―
А вот дальше, собственно, вот он жил в этом Мстиславле. Он попытался куда-то переехать, в Петербург?
А. Локшин
―
Да, разумеется, завершив свое образование в родном городе, он безуспешно пытался поселиться в столице империи Санкт-Петербурге, который, как известно, расположен за пределами черты оседлости, который был открыт в ту пору для проживания, это время уже было великих реформ для некоторых привилегированных групп евреев.Но тем не менее, такой возможности получить право жительства в столице он не получил, не добился, поселился он в Одессе, где прожил немало дет с 1890 по 1903 год. Именно в этом городе во многом сформировался он как историк, как русско-еврейский интеллектуал, который стал выразителем идей целого поколения.
М. Соколов
―
Александр Ефимович, а за счет чего мог жить такой молодой человек? Ну вот он не получил законченного образования, переехал, сначала пытался жить в Петербурге, потом в Одессу. Собственно, какой источник доходов? Там, какая-то журналистика?..
А. Локшин
―
Да, действительно.
М. Соколов
―
Это был журнал «Восход», по-моему, такой, да?
А. Локшин
―
Да. Было единственное издание в ту пору еврейское, это русскоязычный журнал «Восход», где Дубнов стал себя пробовать в качестве критика, литературного критика, писал свои заметки о творчестве Шолом-Алейхема. И, очевидно, вот на этот очень скромный гонорар он и жил.Оказался он в Одессе в окружении, можно сказать, таких настоящих одесских мудрецов – старейшего писателя еврейского на языках иврит и идиш Менделе Мойхер-Сфорима, тогда еще начинающего, но вскоре приобретшего славу национального поэта Хаима Нахмана Бялика, идеолога духовного сионизма Ахад-Гаама и многих других властителей дум молодого поколения русского еврейства.
Именно в эти годы Дубнов приходит к решению, что сферой его занятия должна стать еврейская история. Это было довольно неожиданное решение, если не для него, то для окружения – никто специально профессионально еврейской историей практически не занимался.
М. Соколов
―
А в России вообще была какая-то школа изучения, гебраистика, изучение истории еврейства? Или он оказался первым здесь?
А. Локшин
―
К этому времени вышли очерки о правовом положении евреев. Например, Илья Оршанский, талантливый исследователь, рано ушедший, написал такие статьи, сын православного священника Сергей Александрович Бершадский, сделал диссертацию о правовом положении литовского еврейства, но эти работы оставались как-то маргинальными. Ну, конечно, они оказали большое влияние, и Дубнов находился под влиянием основателя современной еврейской историографии Гирша Греца в Германии немецко-еврейского историка, да и самого Бершадского, да и, разумеется, он читал блестящие эссе Оршанского. Но тем не менее такой профессиональной историографии не было, и Дубнов стал первым таким человеком, который начал свою деятельность, которую несколько позже обозначил как миссионер истории, который себя именно назвал миссионером истории. В обширной статье в журнале «Восход», а также в более краткой в ивритском сборнике «Пардес» он составил обзор того, что сделано в сфере изучения русско-еврейской истории. Достигнуто, по его мнению, было немного. И Дубнов обратился к читателям с призывом собирать и копировать общинные книги, они назывались пинкосы, и другие документы еврейских общин, краеугольные камни создания будущей еврейской историографии в России. И реакция на этот призыв превзошла все ожидания. Его дом оказался слишком мал, чтобы вместить все, что ему было прислано.Я зачитаю фрагмент из этого обращения, которое сыграло свою роль в создании, в 1892 году уже в Петербурге группа еврейских интеллектуалов еврейской историко-этнографической комиссии, которая оказала первоначально значительное развитие на формирование еврейской историографии в России.
Вот что писал Дубнов: «Работа наша будет происходить на почве прошедшего, но жатва её всегда будет принадлежать настоящему и будущему. Прошедшее еврейского народа, - продолжал он, - обладает одной целительной силой для болящей еврейской души. Но помимо утешения, сколько света, ясности, сознательности вносит в наш ум знание нашего прошедшего, мы чувствуем себя не отрезанным ломтем, а продолжателем целого ряда поколений, живших не только чтобы мыслить и страдать» Здесь идет скрытая полемика с Гиршем Грецем, который писал, что вся еврейская история – это история мышления и страдания. Так вот, Дубнов оспаривает эту мысль, пытаясь представить еврейскую историю более широко и разнообразно.
М. Соколов
―
Александр Ефимович, а какая была первая такая работа известная Дубнова, которая составила ему, собственно, имя и дала популярность и так далее?
А. Локшин
―
Тогда многие увлекались народничеством, русским народничеством. И Николай Константинович Михайловский, выдающийся русский социолог был одним из властителей дум. И Дубнов не был в стороне от этих интересов, от этого увлечения народничеством. Он искал вот это народное движение в еврейской среде, и увидел его в хасидизме, в массовом движении евреев в 18-м – начале 19-го века.Причины возникновения хасидизма, его идеология, основатель хасидизма Бешт – Исраэль Бааль Шем Тов, все это увлекло молодого историка, не очень уже молодого, который представил хасидизм как с рациональной точки зрения, но не упускал и мистического начала в этом движении. И так история хасидизма стала той книгой, которая привлекла внимание общественности к имени Дубнова, и к этой работе, и к ее автору.
М. Соколов
―
Еще один вопрос – аудитория, собственно, вот сколько в то время жило евреев на территории Российской империи? Я так припоминаю, что больше 5-ти миллионов, да?
А. Локшин
―
Совершенно верно. По первой всероссийской переписи 1897 года в Российской империи жило 5 миллионов 200 тысяч евреев. И большинство из них, конечно, были грамотны на идише, и к этому времени же сформировались десятки тысяч – ну, пожалуй, не десятки, а тысячи представителей русско-еврейской интеллигенции. Именно они и часть из них и составила ту читательскую аудиторию, которая обратилась к этой книге, которая затем впоследствии была переведена и на идиш, а в 30-е годы вышла на иврите уже в Тель-Авиве. И историки, которые по сей день занимаются этим движением религиозной мысли и социальным движением в еврейских массах, свои работы начинают с анализа часто критики работы Дубнова по истории хасидизма.
М. Соколов
―
Еще один тогда вопрос, я просто думаю, что многие не знают ничего о хасидизме. Если коротко, суть все-таки вот этого движения объяснить людям.
А. Локшин
―
Если очень коротко объяснить суть, как говорится, стоя на одной ноге, такой еврейской традиции, это в условиях окружающей несвободы, в условиях угнетения, дискриминации почувствовать себя внутренне свободным. Как та притча о еврейском мальчике, который даже не знал грамоты, не знал молитв, он был пастушком, который оказался в синагоге, на судный день Йом-Киппур, и в этот день решаются судьбы еврейства, записываются в Книгу Жизни, или, напротив, в Книгу Смерти, это важнейший день еврейского календаря, еврейского цикла жизни.И община вся молилась, но ничего не могли сделать, чувствовали, что нет контакта со Всевышним. Всевышний их не слышит, небо было затянуто тучами. И тогда произошло необычное. Этот мальчик, у которого было очень сильное религиозное начало, взял два пальца, отправил их в рот и громко свистнул. Окружающих это повергло в ужас, но именно это и оказало то плодотворное влияние: небеса разверзлись, небо очистилось, и община была спасена.
То есть, смысл состоит в том, что не просто знание закона, знание традиций, а глубокая, ничем не омраченная вера является более важной, и значительной, и определяющей для этого учения, хасидизма.
М. Соколов
―
Ну, в общем, давайте теперь от мистики к реальности. Вот я тут прочитал, что гражданская позиция историка Дубнова была такой рационалистичной. Вначале он даже говорил, что нужно уничтожение племенной обособленности, полная гражданская ассимиляция с окружающим нееврейским населением. Как воспринимался такой радикализм?
А. Локшин
―
С окружающим нееврейским населением.
М. Соколов
―
Да. Как вот воспринимался такой радикализм?
А. Локшин
―
Это ранние были стремления Дубнова. В дальнейшем, думаю, мы здесь больше будем говорить о Дубнове как не историке, а как об общественном деятеле. Хотя эти вещи очень связаны, и занятие еврейской историей Дубнов, надо сразу сказать, автор и архитектор, можно сказать, еврейской истории 20-го века, он создал свою оригинальную и неповторимую концепцию. Так вот, Дубнов теснейшим, на его взгляды, на то, что он создал партию в 1905 году, Фолкспартей (Народная партия), очень сильное влияние оказали занятия историей, опыт историка, опыт изучения истории предыдущих поколений. Дубнов стоял на позициях автономизма, на позициях того, что евреи – диаспоральный народ, и в диаспоре создав систему при демократическом режиме, разумеется, создав систему самоуправления, систему автономии, он сможет продолжать свое многотысячелетнее существование.
М. Соколов
―
То есть, было как бы три таких основных течения – это вот автономизм, территориализм и сионизм. А как он относился к идеям того же сионизма?
А. Локшин
―
Дубнов, конечно, к сионизму, особенно первоначально, отнесся отрицательно. И в дальнейшем он был достаточно дистанцирован от него. Хотя декларация 1917 года, декларация Бальфура, когда англичане предоставляли евреям очаг в Палестине, то он, конечно, это приветствовал. Но в целом он рассматривал сионистов как таких лжемессий. В еврейской истории были имена, которыми занимался и сам Дубнов – Шабтай Цви, например, Яков Франк, вот такие вот фигуры, которые поднимали народ и фактически их дурачили, обманывали и своей мистической деятельностью приводили к краху целые движения.И вот этими лжемессиями именовал сионистов и Дубнов. Считал их задачу невыполнимой и ненужной. Но он был сторонником именно в какой-то степени духовного сионизма, чтобы в Палестине, как это и предлагал его оппонент и близкий знакомый Ахад-Гаам, Шауль Гинзбург создать такой духовный еврейский центр, что и происходило в условиях начавшейся репатриации (алии), эмиграции евреев в конце 19-го века. Но в целом до конца своей жизни он был именно идеологом диаспорального сионизма.
М. Соколов
―
А что это значит, что он предлагал? То есть, это какая-то национально-культурная автономия?
А. Локшин
―
В общем-то, да. Причем, национально-культурная автономия, которую он вывел, занимаясь историей евреев в Вавилоне в древнее время, историей евреев в Польше, когда на протяжении почти двух столетий Совет четырех земель, такая структура, которая руководила еврейской жизнью в Польше, получала возможность самоуправления, суда, сбора налогов, решений по вопросам образования и так далее.Дубнов опубликовал пинкос, то есть, саму стенограмму заседаний этого органа и считал, что в новых условиях, в условиях уже 20-го века самоуправление, опираясь на опыт предыдущих поколений, можно дальше развивать. И в этом плане он как бы преуспел. После Первой мировой войны и возникает система самоуправления еврейских общин в Литве, в Украине, хотя она существовала только на бумаге в результате массовых кровавых погромов.
Но мне кажется, было бы интересно посмотреть, как реагировал Дубнов, уже маститый историк и влиятельный историк, редактор и создатель такого периодического издания «Еврейская старина», под его редакцией вышло 10 томов, и там опубликованы и статьи, и целый ряд документов. Так как он реагировал на последующие события, и самое главное, свидетелем чего он был непосредственно, живя в Петрограде – революции 1917 года.
М. Соколов
―
Александр Ефимович, я думаю, вы знаете, что еще важно, наверное, о чем сказать, прежде чем мы перейдем к революции глазами историка, кто были политические союзники для Семена Дубнова? Вот какие политические партии в России того времени, силы, он считал способными осуществить его идею той же культурной автономии, ну, и равноправия евреев?
А. Локшин
―
Ну, прежде всего, он настроен был как бы, можно сказать, еврейским кадетом. Он был близок с евреями, которые были членами кадетской партии, Максимом Винавером, например, и с русскими деятелями, членами ЦК Кадетской партии. Именно программа кадетов, медленного переустройства общества на тех началах, которые предлагала партия Народной свободы, Конституционно-демократическая партия, полностью учитывая и решение национального вопроса, полностью соответствовало настроениям Дубнова.
М. Соколов
―
А зачем тогда понадобилась собственная вот эта партия Фолкспартей, если можно было действовать, собственно, он это и начинал, в рамках Кадетской партии?
А. Локшин
―
Потому что Кадетская партия не педалировала вопросы национальные, вопросы культурно-национальной автономии, а в той системе, в том кругу еврейских партий, множества партий, которые возникли на рубеже 19-го – начала 20-го века, Фолкспартей занимала свое место. Причем, они активно полемизировали не только с сионистами, но и Дубнов в своих знаменитых письмах о старом и новом еврействе вот таких публицистическо-исторических очерках показывал, полемизировал и с бундовцами, с еврейской социал-демократической рабочей партией, с Бундом, которая также вроде бы выступала за национально-культурную автономию, но только для рабочих.Дубнов был решительным противником разделения нации на классы, он рассматривал еврейский народ, при всем его своеобразии, сложном составе, различных слоях и, в общем-то, классах, которые входили в народ, как единый народ. И, кстати, я вот как-то пропустил, он впервые стал рассматривать евреев не как религиозную общность, только религиозную общность, о чем писали прежние историки, как традиционно рассматривали евреев именно на Западе, а именно как народ. Вот что он писал: «История знает много примеров исчезновения наций при утрате территории и рассеянии среди других народов, но она знает и один пример сохранения нации безземельной и рассеянной. Этот unicum в истории — еврейский народ».
М. Соколов
―
То есть, он его видел как такой не только религиозный феномен, но и культурный?
А. Локшин
―
Как культурный и национальный, обладающий своими характеристиками, своей ментальностью, своей собственной историей.
М. Соколов
―
Но еще, по-моему, он достаточно активно выступал против классовой борьбы скорее за такой классовый мир, то есть, с точки зрения марксистов был такой ревизионист, скажем так.
А. Локшин
―
С точки зрения марксистов – да, но он не был ревизионистом, потому что он не входил в марксистские кружки, в марксистское течение. Он был самостоятелен и исходил из того, что еврейский народ должен частью стать народов, которые составят свободную и демократическую Россию.
М. Соколов
―
Теперь мы сделаем небольшую паузу для объявлений и потом продолжим наш разговор с доктором исторических наук Александром Локшиным.РЕКЛАМА
М. Соколов
―
У микрофона Михаил Соколов. В эфире программа «Цена революции». В нашей студии востоковед доктор исторических наук Александр Локшин. Мы говорим о выдающемся историке еврейства Семене Дубнове и о том, что происходило с еврейским народом уже в данный момент в послереволюционной России.Мы как раз остановились на рубеже революции. Как увидел историк, собственно, события 1917 года? Ну, может быть, мы немножко еще скажем о Первой мировой войне, то, что происходило с еврейством, да, Александр Ефимович?
А. Локшин
―
Первая мировая война, которую вначале приветствовали еврейские депутаты в Государственной Думе, вот в этой эйфории общего единения, включая даже представителей Союза русского народа, происходили рукопожатия с Пуришкевичем, и надеждой на то, что скоро война завершится, и еврейский многострадальный народ, который положил свои жертвы на плаху этой кровавой бойни, выйдет из нее обновленным и освобожденным от дискриминации.Но война резко усилила антисемитские настроения, инициатором которых было военное ведомство, начались депортации евреев, обвинения в шпионаже, и чем хуже были дела на фронте, тем выше был градус антисемитизма. Евреи изгонялись, депортировались, все это привело фактически, привело де-факто к ликвидации черты оседлости в 1915 году.
М. Соколов
―
Какое количество еврейского населения фактически переселилось вот из зоны прифронтовой?
А. Локшин
―
Точно трудно сказать. По крайней мере, очевидно, речь идет о несколько сот тысячах человек, возможно, до миллиона. И положение было катастрофическое. На местах в условиях растущей анархии их местная администрация не желала принимать, некоторые добирались чуть ли не до Владивостока, где местные власти отказывали им в приюте, приходилось ехать назад. Все это потрясло еврейство, была разрушена система вот той общинной жизни, разрушена система еврейского образования, и появляются новые радикальные лидеры, именно из этой среды возникают во многом те фигуры, которых стыдился Дубнов, о которых я чуть позже скажу, которые стали глашатаями большевизма, крайне левых идей, проникших на русскую общественно-политическую сцену.
М. Соколов
―
А вот с Временным правительством шло сотрудничество той же вот партии Дубнова, и вообще вот такой умеренной части еврейства?
А. Локшин
―
Партия-то была небольшая, она состояла из очень влиятельных людей, но она не была массовой, как, скажем, Бунд. Она выступала с заявлениями, и, конечно, февральско-мартовская революция 1917 года принесла евреям равноправие и покончила с чертой оседлости. Естественно, ее приветствовал Дубнов.Но вместе с тем он был одним из первых, кто опасался, что революция не выполнит своих задач. Еще в тот период, период общей эйфории и ожидания наступления новых счастливых светлых дней он слышал выступления Ленина, например, был свидетелем первомайской демонстрации в Петрограде в 17-м году. После чего он записал в дневнике – кстати, дневник Дубнов вел на протяжении десятилетий, и позднее на основании этого дневника написаны мемуары, замечательные мемуары «Книга жизни», которая была издана, 3 тома изданы накануне его гибели в Риге, затем переизданы уже в Америке, и относительно недавно, лет 10 назад, два издания под редакцией, комментариями петербургского историка профессора Виктора Кельнера вышли в Петербурге.
Так что, жизнь Дубнова, за исключением последнего периода, периода трагической гибели достаточно хорошо документирована благодаря вот этому дневнику, на основе которого написаны и воспоминания.
М. Соколов
―
Он даже на митингах выступал в 17-м году, что удивительно с его стилем жизни.
А. Локшин
―
Да. Он не был, конечно, оратором. Так вот, он записал в дневнике после вот этой первомайской демонстрации, которую я упомянул: «Большевики из партии Ленина призывали к диктатуре пролетариата. Казалось, что город, стоящий на пороховом погребе, будет взорван, что революция будет потоплена в собственной крови».И предчувствие надвигающейся катастрофы все более охватывает его. Уже 14 мая он записывает: «Настроение такое, как в предпогромные дни при царизме. Тогда работали черные банды, натравливаемые царской полицией, теперь же банды, опьяненные политической анархией и экономическим террором. Вырождение российской революции в пугачевщину идет вовсю. Европейская революция в русском переводе означает погром слева вместо погрома справа». И далее: «Что будет с Россией через месяц-два – гражданская война, террор с бегущей с фронта солдатни, государственное банкротство, полный голод и истощение».
В июне он выступает в Петрограде именно на еврейском митинге, говорит от своей партии, он говорит по самым насущным вопросам дня. «Мы вынуждены, - говорит он, - определить свое отношение к промежуточному грозному моменту, стоящему между революцией и Варфоломеевской ночью погромов». И здесь он признает, что: «Из нашей (то есть, из еврейской) среды вышло несколько демагогов, присоединившихся к героям улицы и пророкам захвата. Они выступают под русскими псевдонимами, стыдясь своего еврейского происхождения, но скорее псевдонимами являются их еврейские имена: в нашем народе они корней не имеют».
Отвечая на ваш вопрос, я процитирую: «Мы поддерживаем Временное правительство, которое должно быть надклассовым и внеклассовым. Необходимо дать правительству окрепнуть. До сих пор Россию расхищали сверху, а теперь ее расхищают снизу. Нужно поддержать правительство и дать ему возможность ковать счастье всех населяющих Россию народов».
В своих письмах и выступлениях он выражает уверенность, что большинство еврейского населения России является сторонниками демократии. И от своей партии Фолкспартей он сделал следующее заявление: «Евреи стоят за целостность и нераздельность России. Они признают право больших национальных областей Украины, Литвы, Кавказа на автономию. Но при условии, что все меньшие народности в данной области так же пользовались свободой управления во внутренних своих делах. Для себя евреи не могут требовать областной автономии, ибо нигде не составляют большинства населения. Следовательно, – продолжал Дубнов, – они могут претендовать только на самоуправление в пределах своих общин».
М. Соколов
―
То есть, идея у него была – такая Российская Федерация вместо Российской империи с широким самоуправлением?
А. Локшин
―
Совершенно верно. Демократическое государство. И он рассматривал евреев как силу, которая представляет какую-либо силу, ибо уже евреи насчитывали порядка 6-ти миллионов человек. И он неоднократно говорил, что 6 миллионов человек требуют своего устройства, обустройства и так далее. Но когда происходит крах России, когда он писал, осуждая разгон Учредительного собрания, призывая еврейских представителей вместе с еврейскими партиями покинуть 2-й съезд советов, ликвидацию российского государства он очень тяжело переживал, ибо она привела к ликвидации российского еврейства, как единого целого.«Мы теперь имеем, - писал он, - кроме русских и польских евреев еще евреев украинских, литовских, белорусских, балтийских, румынско-бессарабских, татарско-крымских, кавказско-крымских и так далее». Возникшую ситуацию историк называл великой катастрофой нашей истории.
М. Соколов
―
А к большевикам как он отнесся, собственно? Уже когда произошел переворот, призывал ли как-то оказывать сопротивление или смирился с захватом власти?
А. Локшин
―
Нет, разумеется, захват власти большевиками произвел на него очень тяжелое впечатление. Вот его заметка конца 17-го года, когда пришло известие из Одессы о смерти его друга, соратника и выдающегося еврейского писателя, классика еврейской литературы Менделе Мойхер-Сфорима, он написал воспоминания об ушедшем друге и отметил (он умер в декабре 17-го года): «Он пришел в мир в мрачные времена самодержавия царя Николая Первого и ушел в первые дни самодержавия Николая Ленина». Эти слова он смог написать еще в советской России тогда еще, в конце 17-го года.И иллюзий относительно советского режима он не испытывал с самого начала. Его тревожило активное участие евреев в руководящих органах большевиков. В начале 18-го года он написал в своем дневнике, в который вошли эти записи, и книгу его воспоминаний: «Нам не забудут участие еврейских революционеров в терроре большевиков. Сподвижники Ленина: Троцкие, Зиновьевы, Урицкие и другие заслонят его самого. Смольный называют втихомолку «Центрожид». Позднее об этом будут говорить громко, и юдофобия во всех слоях русского общества глубоко укоренится».
В марте 18-го года он записывает в дневнике: «Страшно жить в хамократии, республике буйной черни и льстящих ей демагогов. Интеллигенция растоптана... Большею частью неграмотные строят государство. И за несколько месяцев их строительства от России остались только клочки». И он оказался прав.
М. Соколов
―
Александр Ефимович, а вот, насколько я помню, опять же, по мемуарам, он достаточно благожелательно отнесся к покушениям Каплан и Каннегисера на Ленина и Урицкого.
А. Локшин
―
Даже более того. Он много пишет о красном терроре, о бессудных расстрелах и отмечает в своем дневнике: «… в один и тот же день в Москве ранен сам большевистский царь, Ленин; Урицкого (к нашему позору — еврея) убил молодой еврей Каннегисер, отца которого, инженера и директора завода, я встречал в заседаниях по еврейским общинным делам. Ленина тяжело ранила еврейская девушка Каплан, кажется, курсистка, юная Шарлотта Корде, пошедшая на Марата. И самоотверженный юноша, и Дева-Эвменида (то есть, богиня мщения из греческой мифологии), двинувшиеся против «Маратовых жрецов», заявили, что мстят за поруганную свободу, растоптанную демократию, разогнанное Учредительное собрание, расстрелы тысяч честных борцов… Хорошо, - заключал он, - что именно евреи совершили этот подвиг: это – искупление страшной вины участия евреев в большевизме».И здесь он не живет, можно сказать, а мучается в Петрограде в голоде, в холоде, в условиях постоянной угрозы ареста, но продолжает заниматься еврейской историей. Однако издать свои тома – к этому времени уже было написано 6 томов «Всеобщей истории евреев» – он не мог.
Почти все окружение Дубнова, на протяжении десятилетий с которыми он поддерживал тесную духовную связь, уехало из страны. Грузенберг, Пасманик, Винавер, Слиозберг и многие другие ушли из жизни, а именно они составляли его творческое политическое окружение. Так он приходит к мысли, что ему придется и его жене покинуть Россию.
М. Соколов
―
Еще один вопрос, который у меня возник по ходу разговора, это тема погромов, которые были во время гражданской войны. Успел ли в своих работах Дубнов это описать, проанализировать, понять, что происходило в основном на юге тогдашней бывшей Российской империи на территории Украины?
А. Локшин
―
Специальных работ, насколько я знаю, у него нет. Он находился вне этой зоны страшных насилий. Он продолжал работать над своей вот этой многотомной историей, и наконец как-то луч света появился – литовское правительство прислало приглашение приехать в Литву, там находилась и дочь его Софья с семьей.
М. Соколов
―
Это уже 21-й год, наверное?
А. Локшин
―
Да, пожалуй. 21-й год, когда литовское правительство направило официальное письмо. Оно ходатайствовало о разрешении выехать Дубнову в эту страну. Тот направляет в Комиссариат иностранных дел прошение о праве на выдачу соответствующих документов, позволяющих покинуть страну. Он обосновывает свое желание выехать в Литву, что там он сможет работать, и также невозможностью издать свой многотомный труд, ибо типографское дело в России по сути дела разгромлено.Однако в условиях новой советской бюрократии и очевидно осведомленном ЧК о настроениях ученого дело оказалось непростым. Документы направляют в Наркомпрос, многомесячная переписка – Дубнов продолжал писать в различные высокие советские инстанции – мало что меняла. И тогда он решает непосредственно обратиться лично к Ленину. Вот это письмо, отрывки из которого я позволю себе зачитать.
М. Соколов
―
Да, оно сохранилось, да?
А. Локшин
―
Да, и опубликовано. «Вы сами когда-то были невольным эмигрантом. Может быть, поймете душу человека, которого обстоятельства заставляют стать эмигрантом, хотя не для политических, а научных целей. Но вы при царском режиме имели возможность эмигрировать, а я лишен этой возможности, так как у граждан советской республики отнято право эмиграции».И он просит восстановить это элементарнейшее право человека переселяться туда, где он мог с наибольшей пользой применять свои силы. Он писал, что он еврейский историк, его ждет печатный станок. «Задержка в России, - отмечал он, - есть медленное убийство. Мне уже 61 год, ибо убивается смысл дела моей жизни. И вот, - продолжал он, - обращаюсь к вам, разрешите мне уехать из России вместе с моими рукописями и той частью специальной библиотеки, которая нужна для моих работ. Историк без книг уехать не может. А между тем чудовищные формальности делают вывоз книг невозможным».
Он восклицает: «Раскрепостите меня и мои книги, отпустите их на волю, верните мне право эмиграции, то право, которое мои гонимые при царском режиме братья-евреи имели и широко пользовались им те десятки лет. Моя родина там, где мой народ, а 10 миллионов евреев из 12-ти находятся ныне вне России».
Но письмо не было отослано, неизвестно, по каким причинам. Возможно, его отговорили – оно было слишком резким, и мало что могло изменить в его судьбе.
Но в начале апреля 22-го года наконец было получено разрешение на выезд, и в том же месяце он после разрешения цензора вместе с книгами покидает Россию навсегда.
М. Соколов
―
Он поехал в Германию сразу или?..
А. Локшин
―
Нет. Он поехал в Литву, где в Ковно ему обещали дать кафедру заведовать, Ковно тогда была столица Литвы, Каунас. В общем-то, не получилось.А затем, перебираясь из Литвы, он отправляется в Берлин и здесь проживает более 10-ти лет. И в Берлине он закончил и опубликовал в блестящем переводе Штейнберга на немецкий язык свою «Всемирную историю еврейского народа» в 10-ти томах, благодаря которой он вошел в историю как выдающийся еврейский историк.
М. Соколов: В 33
―
м году он перебрался в Латвию, да, с приходом к власти Гитлера?
А. Локшин
―
Да, он перебрался в Латвию, надеялся оказаться, рассматривал и Швейцарию, но в своих предпочтениях он ставил спокойное тихое место, где он может продолжить занятия своей историей. Поблизости от него в Варшаве жила его дочь, Софья Дубнова-Эрлих, замужем за одним из лидеров Бунда Эрлихом. Она имела возможность – ну, об этом чуть позже… Да, о визах нужно сказать. Она имела визы, и он тоже имел визу, американскую визу, которой мог воспользоваться, чтобы покинуть страну и спасти свою жизнь. Но он писал, он опасался, что ехать в Америку – это для его душевного равновесия достаточно сложно, пребывание здесь, во всяком случае, считал он – здесь, может быть, чутье историка чуть подвело его – балтийские нейтральные страны могут пока быть более спокойны, чем другие.
М. Соколов
―
Александр Ефимович, а вот советскую оккупацию как он встретил, что-то известно, что было уже после 40-го года с ним?
А. Локшин
―
Как он встретил – очевидно, он написал в марте 40-го года: советские войска вошли в Ригу 17 июня 1940 года, первые части. Но в марте он писал о трех диктатурах, которые возникли, и из этого можно проецировать, как он отнесся к этой оккупации: большевизм в России, фашизм в Италии и нацизм в Германии.
М. Соколов
―
То есть, он их ставил на одну доску?
А. Локшин
―
Да. «Сейчас этот союз диктаторов является угрозой для всей Европы, и опасность служит главным стимулом нынешней войны. От исхода войны, - заявлял он, это одна из последних его статей, - зависит судьба европейского еврейства. Либо полный разгром, либо возрождение разрушенных культурных ценностей».Спустя год 1 июля 1941 года немецкие войска входят в Ригу. И здесь вот этот период менее всего изучен, и здесь меньше всего данных о последних месяцах жизни выдающегося мыслителя и историка. Здесь имеется несколько легенд. Например, Илья Эренбург писал, что среди комендантов гетто был некто Иоганн Зиберт, когда-то учившийся в Гейдельберге, и он был знаком с трудами Дубнова, и слушал его лекции. И он пришел к нему в барак лагеря рижского гетто, - так пишет Эренбург, - но пришел не за тем, чтобы спасти старика. Дубнову уже было за 80.
«В молодости я был настолько глуп, - заявил он, - что слушал ваши лекции. Какой вздор вы нам рассказывали, чтобы мы размякли и поверили в торжество гуманизма». Он не отказал себе в удовольствии лично присутствовать при убийстве Дубнова.
Но более достоверная версия – а этим занималась Софья Дубнова, кстати, выдающийся общественный деятель и поэт, прожившая 101 год, написавшая свои воспоминания, очень интересные «Хлеб и маца».
Вот по тем сведениям, которые удалось собрать Софье Дубновой, он был выселен из своего дома, у него была высокая температура, и в ночь с 7 на 8 декабря больных и стариков сажали в автобусы, и он был не в силах подняться на ступеньку автобуса, и пьяный латышский полицейский подбежал к нему и выстрелил ему прямо в затылок. Дубнов упал замертво. На следующий день его похоронили на старом еврейском кладбище в братской могиле рижского гетто.
До последних дней Дубнов писал хронику, носившую название «Гетто». Говорили, что где-то там в предместьях Риги было место, где он закопал эти материалы. Все поиски не дали результатов. До конца жизни он оставался тем, кем был – миссионером истории, ибо в своих последних обращениях полуживой старик говорил: записывайте, это нельзя пропустить, запоминайте, записывайте, евреи, все, что сейчас происходит.
М. Соколов
―
Ну, что ж, спасибо. Сегодня в студии «Эха Москвы» был доктор исторических наук Александр Локшин, а мы говорили о выдающемся историке еврейства Семене Дубнове. Вел эту передачу Михаил Соколов. Всего доброго, до свидания.